Первая
Баптистская  церковь  постройки  1775  года,  особую   красоту   которой
придавали  несравненная  колокольня,  созданная  Гиббсом,   георгианские
кровли и купола.
   Отсюда к югу состояние улиц  заметно  улучшалось,  появлялись  группы
небольших особнячков; но все еще много  было  давным-давно  протоптанных
тропинок, которые вели по крутому склону  вниз  на  запад;  здесь  тесно
скученные  дома   с   архаическими   остроконечными   крышами   казались
привидениями.  Остовы  их  находились  на  разных  стадиях   живописного
пестрого распада. Эти дома стояли там, где извилистая набережная  старый
порт, казалось, еще помнят славную эпоху колонизации, - порок, богатство
и нищету; где были полусгнившие верфи, мутноглазые старинные корабельные
фонари, и улочки, носящие  многозначительные  названия  Добыча,  Слиток,
Золотой переулок, Серебряный тупик. Монетный  проезд.  Дублон,  Соверен,
Гульден, Доллар, Грош и Цент.
   Когда Вард стал немного старше и уже отваживался на более рискованные
приключения, он иногда спускался в этот водоворот покосившихся и готовых
рухнуть домишек, сломанных  шпангоутов,  угрожающе  скрипящих  ступеней,
шатающихся перил,  сверкающих  чернотой  лиц  и  неведомых  запахов;  он
проходил от Саут Мейн до Саут Вотер,  забредая  в  доки,  где,  вплотную
соприкасаясь бортами, еще стояли старые пароходы, и возвращался северной
дорогой вдоль берега, мимо построенных в 1816  году  складов  с  крутыми
крышами,  и  сквера  у  Большого  Моста,  на  старых  пролетах  которого
возвышается все еще крепкое здание городского рынка. В  этом  сквере  он
останавливался,  впивая  в  себя  опьяняющую  красоту  старого   города,
возвышающегося на востоке в смутной дымке тумана, прорезываемого шпилями
колониальных времен и увенчанного массивным куполом новой церкви Крисчен
Сайенс, как Лондон увенчан куполом храма Святого Павла. Больше всего ему
нравилось приходить сюда перед закатом, когда косые лучи  солнца  падают
на здание городского  рынка,  на  ветхие  кровли  на  холме  и  стройные
колокольни, окрашивая  их  золотом,  придавая  волшебную  таинственность
сонным верфям, где раньше бросали якорь купеческие корабли,  приходившие
в Провиденс со всего света. После  долгого  созерцания  он  ощущал,  как
кружится голова от щемящего чувства любви к этому прекрасному виду.
   Тогда он поднимался по склону, возвращаясь домой уже в сумерках, мимо
старой белой церкви, по узким крутым улочкам, где начинал  просачиваться
желтый свет сквозь маленькие  окошки  и  двери  прихожих,  расположенные
высоко, над двумя маршами каменных ступеней с перилами кованого чугуна.
   Позже Вард нередко проявлял любовь к резким контрастам во время своих
прогулок.  Часть  их  он   посвящал   пришедшим   в   упадок   кварталам
колониального времени к северо-западу  от  дома,  где  находится  нижний
уступ холма, - Стемперс-Хилл  с  его  гетто  и  негритянским  кварталом,
расположенным вокруг станции, откуда до революции отправлялись  почтовые
кареты до Бостона. Затем он отправлялся в  иную  часть  города,  царство
красоты и изящества, на Джордж-Стрит, Бенсволент, Повер и Вильямс-Стрит,
где зеленые склоны хранят  в  первозданном  виде  роскошные  особняки  и
обнесенные стеной сады,  где  наверх  ведет  крутая,  затененная  густой
зеленью дорога, с которой связано столько приятных воспоминаний. Все эти
скитания,  сопровождаемые  прилежным  изучением  документов,   бесспорно
способствовали тому, что Вард приобрел необычайно  широкую  эрудицию  во
всем, что касалось старины,  и  эти  знания  в  конце  концов  полностью
вытеснили современный мир из сознания Чарльза; они подготовили почву, на
которую в  роковую  зиму  1919-1920  годов  пали  семена,  давшие  столь
необычные и ужасные всходы.
   Доктор Виллетт уверен, что  до  этой  злополучной  зимы,  когда  были
отмечены первые изменения в характере Варда,  его  занятия  стариной  не
имели  в  себе  чего-либо  патологического  и   мистического.   Кладбища
привлекали его лишь  оригинальностью  памятников  и  своей  исторической
ценностью, в нем не замечалось ничего похожего на страсть к насилию,  не
было никаких проявлений жестоких инстинктов. Затем, постепенно  и  почти
незаметно, стали обнаруживаться любопытные  последствия  одного  из  его
самых блестящих генеалогических открытий, которое он сделал  год  назад,
обнаружив, что среди его предков по материнской линии был  некий  Джозеф
Карвен, проживший необычайно долгую жизнь. Карвен приехал в Провиденс из
Салема в марте 1692 года, и о нем передавали шепотом множество  странных
и внушающих ужас историй.
   Прапрадед Варда, Волкам Поттер, в 1785 году взял  в  жены  некую  Энн
Тиллингест, дочь миссис Элайзы, дочери капитана Джеймса  Тиллингеста,  о
котором в семье не осталось никаких воспоминаний. За два года до  своего
первого изменения, в 1918 году, молодой историк, проявлявший необычайный
интерес  к  генеалогии,  изучая  городские  акты,  обнаружил  запись  об
узаконенной властями изменении фамилии, согласно  которой  в  1772  году
миссис Элайза Карвен, вдова Джозефа Карвена, а также ее семилетняя  дочь
Энн вернули себе  девичью  фамилию  матери-Тиллингест.  "Понеже  имя  ее
Супруга звучит как Упрек в устах местных жителей по  Причине  того,  что
стало известно после его Кончины; Последняя подтвердила дурную славу, за
ним по общему Мнению укрепившуюся, чему не могла поверить  верная  Долгу
своему законная его Супруга, до тех пор, пока с  Слухах  сих  была  хоть
тень  Сомнения".  Эта  запись  была  найдена  исследователем  совершенно
случайно, когда он разлепил два листа книги, которые были  специально  и
довольно тщательно склеены и пронумерованы как один лист.
   Чарльзу Варду сразу стало ясно, что он нашел до сих пор  неизвестного
прапрапрадеда. Открытие это взволновало его вдвойне, потому что  он  уже
слышал кое-что о Карвене и не раз встречал неясные намеки, относящиеся к
этому человеку, о котором осталось  так  мало  сведений,  доступных  для
ознакомления; некоторые документы были выявлены лишь в последнее время.
   Создавалось впечатление,  что  существовал  какой-то  заговор,  целью
которого было полностью изгнать из памяти жителей города имя Карвена. Но
те воспоминания, которые сохранились о нем, и  дошедшие  документы  были
настолько странными и пугающими, что невольно возникало желание  узнать,
что  же  именно  так  тщательно  пытались  скрыть  и  предать   забвению
составители городских хроник колониального времени-надо полагать, у  них
были для этого достаточно веские причины.
   До  своего  открытия  Чарльз  Вард  относился  к  Карвену   с   чисто
романтическим интересом; но обнаружив, что  состоит  в  родстве  с  этим
таинственным субъектом, само существование которого пытались скрыть,  он
начал систематические поиски, буквально выкапывая из-под земли все,  что
касалось этого человека. В  своем  лихорадочном  стремлении  узнать  как
можно больше о своем отдаленном предке он преуспел больше, чем мог  даже
надеяться, ибо в старых письмах, дневниках и мемуарах, так и  оставшихся
в рукописи, найденных им в затянутых  густой  паутиной  чердаках  старых
домов Провиденса  и  во  многих  других  местах,  содержалось  множество
сведений, которые не  казались  писавшим  настолько  важными,  чтобы  их
скрывать. Дополнительный свет пролили важные документы из  столь  далеко
расположенного  от  Провиденса  города,  как  Нью-Йорк,  где   в   музее
Френсис-Таверн  на  Лонг-Айленде   хранилась   переписка   колониального
периода. Но  решающей  находкой,  которая  по  мнению  доктора  Виллетта
послужила главной причиной гибели Чарльза Варда, были бумаги,  найденные
в августе 1919 года за облицовкой  полуразрушенного  дома  в  Олни-Корт.
Именно они открыли  перед  юношей  путь  к  черной  бездне  глубочайшего
падения.

Глава вторая

УЖАСЫ ПРОШЛОГО

1

   Джозеф Карвен, как сообщалось  в  легендах,  передаваемых  изустно  и
записанных в бумагах, найденных Вардом, был поразительным, загадочным  и
внушающим   неясный   ужас   субъектом.   Он   бежал   из    Салема    в
Провиденс-всемирное   пристанище   всего   необычного,   свободного    и
протестующего - в начале великого избиения ведьм,  опасаясь,  что  будет
осужден из-за своей  любви  к  одиночеству  и  странных  химических  или
алхимических опытов. Это был человек довольно бесцветного вида, лет  под
тридцать; очень скоро его сочли достойным стать полноправным гражданином
города Провидено, и он купил участок для постройки дома к северу от дома
Грегори Декстера, в начале Олни-Стрит. Его дом  был  возведен  на  холме
Стемперс к западу от Таун-Стрит, в месте, которое позже стало называться
Олни-Корт; а в 1761 году он переселился в больший соседний дом,  который
цел до сих пор.
   Первая  странность  Джозефа  Карвена  заключалась  в  том,  что   он,
казалось, не старел и всегда выглядел так же, как  во  время  приезда  в
Провиденс.  Он  снаряжал  корабли,  приобрел  верфи  близ  Майл-Энд-Ков,
принимал участие в перестройке Большого  Моста  в  1713  году  и  церкви
Конгрегации  на  холме,  и  всегда  казался  человеком   неопределенного
возраста, однако не старше  тридцати-тридцати  пяти  лет.  Когда  прошло
несколько десятилетий со времени его прибытия в Провиденс, это  странное
явление было замечено всеми; Карвен всегда объяснял его тем, что  предки
его были людьми крепкими,  а  сам  он  предпочитает  простую  жизнь  без
излишеств, благодаря чему смог хорошо  сохраниться.  Горожанам  было  не
совсем ясно, как можно согласовать слова о простой жизни  с  постоянными
ночными путешествиями купца, никого не посвящавшего  в  свои  тайны,  со
странным светом, который всю ночь виднелся  из  его  окон;  и  они  были
склонны приписать его моложавость и долголетие совсем  другим  причинам.
Многие считали,  что  он  обязан  этим  химическим  опытам,  постоянному
смешиванию и выпариванию разнообразных веществ. Поговаривали о  каких-то
странных субстанциях, которые он привозил на своих кораблях из Лондона и
с островов Вест-Индии или выписывал из Ньюпорта, Бостона и Нью-Йорка;  и
когда старый доктор Джейбз Бовен, приехавший из  Рехобота,  открыл  свою
аптеку напротив Большого Моста, под вывеской  "Единорог  и  Ступки",  не
прекращались разговоры о разных зельях,  кислотах  и  металлах,  которые
молчаливый отшельник покупал и заказывал у доктора.
   Подозревая, что Карвен  обладает  чудесными,  никому  кроме  него  не
доступными медицинскими знаниями, множество  людей,  страдающих  разными
болезнями, обращались к нему за помощью.  Но  несмотря  на  то,  что  он
поощрял это, правда, не особенно горячо, и всегда давал им в ответ на их
просьбы декокты необычного  цвета,  было  замечено,  что  его  советы  и
лекарства приносили очень  мало  пользы.  Наконец,  когда  прошло  свыше
пятидесяти лет с того дня, как он поселился в городе, а  между  тем  его
лицо и весь внешний вид изменились не более, чем лет на пять, по  городу
поползли зловещие слухи-и теперь уж люди были довольны, что Карвен ни  с
кем не общается, предпочитая одиночество.
   Частные письма и дневники, относящиеся к тому  времени,  рассказывают
также и о многих других причинах, из-за которых  люди  дивились  Джозефу
Карвену, боялись его и наконец стали избегать, как чумы.  Всем  известна
была его страсть к посещению кладбищ, где его видели в любое время суток
и при разных  обстоятельствах,  однако  никто  не  мог  обвинить  его  в
каком-нибудь святотатственном проступке. У него была ферма  на  Потуксет
Роуд,  где  он  обыкновенно  проводил  лето  и  куда,  по  свидетельству
очевидцев, часто направлялся верхом в жаркий полдень  или  самое  глухое
время ночи. Там его единственными слугами и работниками была супружеская
чета индейцев из племени наррагансетт - муж, немой,  покрытый  какими-то
странными шрамами, и  жена,  неимоверно  уродливая,  может  быть,  из-за
примеси негритянской крови. В пристройке к дому помещалась  лаборатория,
где проводились химические опыты.
   Любопытные возчики и рассыльные, которые доставляли на ферму бутылки,
бутыли, мешки и ящики, внося их через .низенькие задние дверцы, делились
своими впечатлениями о фантастических плоских стеклянных сосудах, тиглях
для плавления металлов, перегонных кубах и жарко пылающих печах, которые
они  видели  в  низкой  комнате  со  стенами,  покрытыми  полками;   они
пророчествовали шепотом, что  молчаливый  "химик"  (они  хотели  сказать
"алхимик") скоро обязательно найдет философский камень.
   Ближайшие соседи Карвена - Феннеры, жившие за четверть мили от  фермы
- рассказывали еще более удивительные вещи о странных  звуках,  которые,
как они утверждали, ночью доносились из сельского дома Карвена. Это были
пронзительные  вопли,  говорили  они,  и  какой-то  сдавленный  вой;  им
казалось подозрительным, что на ферму  доставлялось  по  разным  дорогам
огромное количество всякой еды и одежды, так как трудно было вообразить,
чтобы одинокий пожилой джентльмен  и  пара  слуг  могли  съесть  столько
молока, мяса и хлеба и  износить  столько  прочного  шерстяного  платья.
Каждую неделю доставлялись новые припасы,  а  с  ферм  Кингстауна  гнали
целые стада скота.
   Тяжелое чувство внушало также большое каменное здание во дворе фермы,
у которого вместо окон были узкие бойницы.
   Бездельники, день и ночь шатающиеся по Большому Мосту,  многое  могли
рассказать о городском доме Карвена, находящемся в Олни-Корт; не столько
о красивом новом жилище  отшельника,  построенном  в  1761  году,  когда
Карвену должно было исполниться сто лет,  сколько  о  его  первом  доме,
низеньком, со  старинной  мансардой,  чердаком  без  окон,  со  стенами,
обшитыми тесом; со странной  настойчивостью  Карвен  проследил  за  тем,
чтобы все бревна и доски были сожжены после сноса дома.  Нужно  сказать,
что здесь было меньше тайн, чем на ферме, но постоянный свет в  окнах  в
самое необычное время, несокрушимое молчание двух чернокожих, вывезенных
неведомо откуда, которые были единственной прислугой в  доме,  внушавшее
ужас неразборчивое бормотание невероятно старого француза-домоправителя,
ни с чем не сообразное количество пищи, доставляемое,  по  свидетельству
очевидцев, в дом, где  проживало  только  четыре  человека,  странные  и
пугающие  голоса,  которые  вели   приглушенные   споры   в   совершенно
неподходящее для этого время, - все это, вместе со слухами, ходившими  о
ферме в Потуксете, заслужило этому месту недобрую славу.
   В избранных кругах также не  обходили  вниманием  дом  Карвена;  ибо,
приехав в Провиденс, он постепенно проник в церковные и  торговые  сферы
города, приобрел  при  этом  самые  приличные  знакомства  и,  казалось,
получал искреннее и неподдельное удовольствие от общения с этими людьми.
Он был из  хорошей  семьи  -  Карвены  из  Салема  пользовались  широкой
известностью в Новой Англии. В городе узнали, что Джозеф  Карвен  еще  в
ранней юности много путешествовал, некоторое время  прожил  в  Англии  и
совершил по крайней мере две поездки  на  Восток;  его  речь,  когда  он
удостаивал  кого-нибудь   разговором,   могла   бы   исходить   из   уст
образованного и изысканно воспитанного англичанина.
   Но по неизвестным причинам  Карвен  не  любил  общества.  Никогда  не
проявляя явной невежливости к посетителям, он был  чрезвычайно  сдержан,
словно воздвигая между ними и собой невидимую  стену,  так  что  они  не
решались сказать ему что-либо, опасаясь, что эти слова прозвучат пошло и
бессмысленно.
   В  его  поведении   сквозило   какое-то   загадочное,   презрительное
высокомерие,  словно  он,  общаясь  с  некими  неведомыми   и   могучими
существами, стал считать  людей  скучными  и  ничтожными.  Когда  доктор
Чекли, знаменитый острослов, назначенный ректором в Королевскую Церковь,
приехал в Провиденс из  Бостона  в  1733  году,  он  не  упустил  случая
посетить человека, о котором так  много  слышал;  но  визит  был  весьма
кратковременным, потому что он уловил некий  мрачный  подтекст  в  речах
любезного хозяина. Однажды зимним вечером,  когда  Чарльз  беседовал  со
своим отцом о Карвене, юноша сказал, что много  дал  бы,  чтобы  узнать,
какие слова таинственного предка так поразили  жизнерадостного  ректора,
что все составители мемуаров в один голос подтверждают нежелание доктора
Чекли повторить хоть что-нибудь из услышанного;
   Добряк был поистине шокирован и с тех пор при одном упоминании  имени
Карвена вмиг лишался своей прославленной веселости.
   Более определенной и ясной была причина, из-за которой другой,  столь
же   остроумный   и   образованный   человек,   такого   же   почтенного
происхождения, как доктор Чекли,  избегал  высокомерного  отшельника.  В
1746 году мистер Джон Мерритт, пожилой  английский  джентльмен,  имеющий
склонность к литературе  и  науке,  приехал  из  Ньюпорта  в  Провиденс,
который  быстро  затмил  былую  славу  Ньюпорта,  и  построил   красивый
загородный дом на Перешейке,  в  месте,  которое  сейчас  стало  центром
лучшего жилого района. Он жил как английский  аристократ,  окружив  себя
комфортом и роскошью, первым в городе стал держать коляску  с  ливрейным
лакеем на запятках, и очень гордился  своим  телескопом,  микроскопом  и
тщательно собранной библиотекой,  состоящей  из  книг  на  английском  и
латинском  языках.  Услышав,  что  Карвен  является  владельцем  лучшего
собрания книг в городе, мистер Мерритт сразу же нанес ему визит,  и  был
принят  с  гораздо  большей  сердечностью,  чем  кто-либо   из   прежних
посетителей. Его восхищение огромной библиотекой хозяина  дома,  где  на
широких полках рядом с греческими, латинскими и  английскими  классиками
стояла солидная батарея философских, математических,  и  прочих  научных
трактатов,  в  том  числе  труды  Парацельса,  Агриколы,  Ван  Хельмонта
Сильвиуса Глаубера Бойля Берхааве,  Бехера  и  Шталя,  побудило  Карвена
предложить своему гостю посмотреть также ферму и  лабораторию,  куда  он
никого прежде не приглашал; и они тотчас же вместе  отправились  туда  в
коляске Мерритта.
   Мистер Мерритт говорил впоследствии, что не  видел  на  ферме  ничего
действительно ужасного,  но  утверждал,  что  сами  названия  сочинений,
посвященных магии, алхимии и теологии, которые Карвен держал  в  комнате
перед лабораторией, внушили ему  непреходящее  отвращение.  Может  быть,
этому  способствовало  выражение  лица   владельца   фермы,   когда   он
демонстрировал свои  приобретения.  Странное  это  собрание,  наряду  со
множеством редкостей, которые мистер  Мерритт  охотно  поместил  бы,  по
собственному его признанию, в свою библиотеку, включало труды почти всех
каббалистов,  демонологов  и  знатоков  черной  магии;  оно  было  также
настоящей сокровищницей знаний  в  подвергаемой  здравомыслящими  людьми
сомнению области алхимии и астрологии. Мистер Мерритт увидел здесь книгу
Гермеса  Трисмегиста  в  издании  Менара,  "Турба  философарум",  "Книгу
исследований" аль-Джабера,  "Ключ  мудрости"  Артефия;  каббалистический
"Зохар", серию изданий Питера Джемма, в  том  числе  "Альберт  Великий",
издание  Затцнера  "Великого  и  непревзойденного  искусства"   Раймунда
Луллия, "Сокровищница алхимии" Роджера Бэкона, "Ключ к алхимии"  Фладда,
"О философском камне", сочинение Тритемия); все эти  таинственные  книги
теснились на одной полке. В  изобилии  были  представлены  средневековые
еврейские и арабские ученые и каббалисты, и  доктор  Мерритт  побледнел,
когда, сняв  в  полки  тонкий  том,  носящий  невинное  название  "Закон
ислама", увидел, что в действительности это запрещенный  и  подвергнутый
проклятию "Некрономикон" - книга об оживлении  мертвецов,  принадлежащая
безумному арабу Абдулу Альхазреду, о которой  он  слышал  несколько  лет
назад чудовищные вещи; люди передавали  их  друг  другу  шепотом,  после
того, как узнали о чудовищных обрядах, совершавшихся в странном рыбацком
городке Кингспорте, в провинции Массачусетс.
   Но, как