ину...
     Она  потерла яшмовую глыбу пальцами, попробовала отколупнуть чешуйку  -
камень не поддался. А может, его обрабатывали вовсе и не руки обретших разум
земноводных существ, а холодные  перепончатые, суставчатые  биоманипуляторы?
Нет.  Яшма отозвалась, и не теплом - нет, руки  тех неведомых существ, может
быть,  и имели температуру около Тридцати шести по Цельсию, но человеческого
тепла не  несли.  А ведь именно эти существа,  ксенантропы,  побывавшие и на
нашей планете, на сотни тысяч лет опередили в развитии людей  Большой Земли.
И вернулись к морю, начали вживаться в него гораздо раньше нас.  И наверное,
поголовно рождались в воде, как дельфинята. И что проку?..
     Куда же  подевалась у них чуткость  и врожденная доброта, которую дарит
море? А может,  это  только она по своей молодости и  недомыслию так  высоко
ставит врожденные  качества? Ведь и щенок может родиться с идеальным слухом,
но он никогда не сочинит элементарного музыкального этюда...
     Нет, нет, нет! Море у ее ног тихонечко заворчало, собирая волну, словно
рассердилось на эту невысказанную вслух измену. Нет. Хомо аквитус - это ведь
не просто человек, ныряющий подольше и поглубже, получивший в подарок, как в
древности дарили серебряную ложечку, и выносливость, и  приспособляемость, и
раннее  развитие. И  вообще,  это не биологическое определение, а состояние,
когда все внутри словно промыто проточной морской водой,  и чисто, и звонко,
и натянуто, как  хрустальная  нить, и  тысячезвучный резонанс чужой боли или
восторга, неправды или красоты так переполняет тебя всю, что в ушах звенит и
хочется  рот  разинуть на  манер глубоководной рыбы, выброшенной на берег. И
воспринимаешь действительность  не  только оком, ухом и  нюхом, а еще и этим
душевным резонатором, и тогда суть происходящего обнажается для тебя.
     И тебя перестают понимать.
     И день не  понимают, и два, и десять, и наконец  наступает предел этому
противостоянию всем и каждому.  И остается  вот  так бежать к своему морю  и
чужому могильному камню.
     Море,  за  неимением луны никогда не  знавшее  ни приливов, ни отливов,
сонно всхрапнуло где-то под  ногами. И в темноте, за парком  возник упругий,
стрекочущий   звук   прогреваемого   мотора.   Несомненно,   в   Пресептории
существовало правило, категорически  запрещающее одиночные выезды  в  ночное
время; тем  не  менее Варвара отчетливо  слышала, как  маленький  скоростной
вездеход  лихо  взял  с  места,  взревел на  повороте  и  пошел  на  подъем.
Строчечная  стежка  непрерывных выхлопов удалялась, словно  ее  стремительно
уносила  в  клюве ночная птица.  И  пусть  где-то здесь,  на Майской поляне,
строились  грандиознейшие  планы тотального перелопачивания  тверди  и хляби
целой  планеты  -  если только  эти дебаты не ушли и  дальше, в космос, - но
такие перспективы могли и увлечь, и восхитить, и ошеломить... И только.
     Но  вот  ночной  кузнечик,  уносимый  ширококрылой  невидимой птицей не
куда-нибудь, а на космодром - это не ошеломляло.
     Это ее попросту с ног сбило.
     Далекий  перфорированный   звук   вознесся  на  перевал  и   заглох   в
многократных отражениях ониксового каньона.  И свирепые  свары  под  Майским
Дубом постепенно стихали, истекая прощальными эмоциями.  "Проклятущая весна,
- севшим голосом проговорил Сусанин, сдирая через голову заскорузлый фартук.
- И  ведь все  беды  начались с приезда этой... этой..." - "Я тебя утешу,  -
заверил командир Голубого отряда, - чем все началось, тем все и кончится: то
есть  ты поедешь  в глубь материка, осваивать новую площадку для базы, а вот
она, с которой беды начались, останется с нами, на побережье. Если, конечно,
передумает и  согласится". - "Ишь, какие вы прыткие! - возмутился Сусанин, и
непонятно   было,   что   звучит   в   его  голосе:   обида,  начальственное
собственничество или обыкновенная  ревность.  - Обрадовались, что нашли себе
ведьму морскую  со сверхчувственным восприятием, и думаете  - отдадим даром?
Не выйдет, она мне самому нужна". - "А эта задиристая действительно нэд'о? -
искренне  удивился Гюрг. - Вот бы не подумал...  Нет, Женька, дело не в том.
Сверхчувственное  восприятие с  общечеловеческой точки  зрения - это у любой
кошки, у каждой мышки, и ты это знаешь. А у этой юной особы своя собственная
концепция. Чувствуешь? У тебя же,  между прочим, только одна стошестидесятая
от общепринятой..."
     Экран погас, и все торопливо побрели по своим коттеджам - складываться;
и  только  Варвара,  в  полном неведении сидевшая  на берегу под  глыбой уже
остывшего камня, никуда не двинулась. Ноги не  шли домой, потому что  завтра
ей на голову  должно  было  свалиться  непрошеное начальство вкупе  с  парой
младших научных  и -  прощай, самостоятельность;  да  еще приказ  уходить от
моря, без которого она жить не могла, не говоря уже о Моржике, Вундеркинде и
остальных;  и  небрежно-веселые  интеллектуалы из  стратегической  разведки,
выставившие ее на посмешище, как  ей  казалось, перед всей Пресепторией, как
будто ей и без  того сладко жилось;  и, наконец, предательство  Теймураза, о
котором он и не  подозревал,  потому что  ведь он ей  никогда  и  ничего  не
обещал...
     Впору было зареветь, но она с детства считала, что  слезы на некрасивом
лице  -   зрелище  непотребное.  Даже  если   на   тебя  глядит  всего  лишь
неодушевленное создание - до смерти надоевший морской змей.
     Пришлось сдержаться.
     Так  она  и  сидела  возле  растворившегося  в  ночной  темноте  камня,
покрывавшего  могилу человека,  который,  боясь  быть  разгаданным  в  такой
поздней  и такой незащищенной своей любви, запирался от всех на семь  замков
заклятых,  на  семь запоров заговоренных и  все  же оказался единственным, к
которому  ей захотелось прийти в тяжкий час. Почему так было, Варвара еще не
знала, а это объяснялось просто:  этот человек  умел любить по-настоящему, а
это во все времена - редкость; и  хранил  он свои чувства, как никто другой.
Не  знала она и того, что у нее самой все это совсем-совсем близко: от самой
сумасшедшей,  самой переполненной, самой невероятной поры жизни  ее отделяла
одна ночь.
     Но  сейчас  она  сидела,  поджав  озябшие  ноги, и,  как это  бывает  в
сказочную пору -  в девятнадцать лет, ей казалось, что для нее  все на свете
решительно кончено.

2. КЛЕТЧАТЫЙ ТАПИР

     Это  была  осень, а осени Варвара не любила  и  кое-как мирилась  с ней
только  потому, что  следом  шла еще более  ненавистная  пора - зима - время
бессильной апатии всего живого. Время ледяной воды.
     Варвара  немного  постояла  на  крыльце,  поеживаясь  и  вглядываясь  в
утреннюю предрассветную дымку. Туман сегодня был какой-то странный,  липкий,
он  жался  к  деревьям  и  домикам,  повисая  на них зябкими  клочьями, а  в
промежутках  редел, словно  ставил западню: выйди на  улицу, доверься  этому
призрачному неосязаемому ущелью - и  где-то на середине  пути на тебя рухнет
влажное облако,  спеленает серой  липучкой, сырым комом проскользнет внутрь.
Бр-р-р. И ощущение будет такое, словно улитку глотаешь.
     Она спрыгнула с крыльца,  успев заметить,  что гирлянды сушеных луковок
теперь  придется на ночь убирать  в дом, и побежала  по  улочке,  отделявшей
трапезную  от  жилых  коттеджей, срезая углы и при  этом неизбежно  влипая в
сырость. Легкие сандалии чмокали по  влажным плитам, и тем  не менее  где-то
справа,  в  стороне  Майской  поляны,  она  различила  еще  какие-то  звуки,
приведшие  ее  в  недоумение. Легкий  топоток переходил  в  упругие  удары -
топ-топ-топ-топ-бум-бум-бум.   Варвара   представила   себе   эту   картину:
несуществующий  здесь,  на  Степухе,  страусенок  материализуется из тумана,
разбегается и  после  четвертого-пятого  шага вдруг превращается  в столь же
нереального  тут  слоненка -  и  исчезает,  снова  становясь  комком тумана.
Киплинг по-тамерлански. Стоит посмотреть.
     Она двинулась  крадучись вдоль зеленой  полосы,  отделявшей  поселок от
пляжа и пышно именуемой Парком, и скоро  подобралась к поляне. Остановилась.
Было тихо... Нет. Дыхание, частое, сильное - кто из здешнего зверья способен
так  дышать? А люди еще  спят. Впрочем, что это  она - совсем забыла, что за
стены Пресептории не может ступить по своей воле ни один зверь.
     А  между тем на  другой  стороне  Майской  поляны  прямо  из  сумрачной
туманной пелены выпорхнуло что-то  огненно-стремительное, словно проклюнулся
язычок  пламени,  совсем  близко  зазвучало  ускоряющееся  "топ-топ-топ",  и
Варвара  увидела,  что  прямо  на нее по  серебрящейся  траве мчится  ладная
фигурка  в черных плавках и  алой рубахе, концы которой завязаны узлом  чуть
выше  пупа; шагах в десяти  раздалось упругое  "бум!" - оттолкнувшись  двумя
ногами, бегун взмыл в воздух,  перекувырнулся  пару раз, снова  оттолкнулся,
изгибаясь летучей рыбкой, и еще кувырок, и еще курбет, и еще черт-те что - и
вдруг ударился пятками и  замер, как вкопанный,  вскинув  руки кверху, туда,
где к полудню быть золотому солнцу.
     - Сивка-бурка, вещая каурка, - прошептала Варвара, - стань передо мной,
как лист перед травой...
     -  Стою, - удивленно отозвался тот,  только  тут  замечая  перед  собой
девушку, которую туман прикрывал вместе с низкорослой тутошней акацией.
     Варвара вслушивалась  в его дыхание, способное разогнать туман над всем
побережьем, а сама мучительно  размышляла, как к нему обратиться, -  это был
Петере Ригведас, один из двоих младших научных, присланных  с Большой Земли;
летели они вместе с Голубым отрядом, и те повадились величать его Петрушкой,
что сразу же и бесповоротно за ним закрепилось.
     Он угадал ее смущение, опустил руки и совсем по-мальчишечьи предложил:
     - Хотите, я и вас так научу?
     - Ножик вывалится, - фыркнула Варвара, представив себя вниз головой.  -
И вообще, каждому - свое, как говорили древние!
     Она повернулась и побежала к своему морю, прыгая по ступенькам, залитым
густым молочным киселем, и ожидая привычного шума, которым встречали ее вода
и галька. Было тихо. Так тихо, что  страшно было крикнуть  - позвать аполин.
Стеклянно-бурая  поверхность  воды,  над  рыжими  островами  - купы стоячего
тумана, подсвеченного  снизу  рыжинкой.  Девушка вошла  в  море,  дивясь его
теплоте.  Вода была почти непрозрачной и горькой - не на вкус, нет. Это было
ощущение какой-то потери, словно в море чего-то убавилось. А, вот оно что: в
море тоже пришла осень.
     Девушка  проплыла километра полтора, повернула обратно -  аполин все не
было.  Вот  сони!  Может,  пошуметь все-таки?  Но  уж  очень  обстановка  не
располагала.  Варвара  шла  размеренным,  экономным  брассом,  и  до  берега
оставалось метров сто, когда сзади  вдруг пахнуло  холодом,  накатила пелена
тумана,  словно  одеялом  прикрыло,  -  берег  впереди  исчез.  "Ну,  такими
шуточками нас не напугаешь,  - усмехнулась  она, - к таким спектаклям  я уже
привычная. И аполин нечего было от меня прятать!.."
     И словно  в  ответ  на  ее мысли справа, в каких-нибудь  десяти метрах,
плюхнуло - точно расшалившийся дельфин. Аполины и сдержаннее, и массивнее.
     - Эй, есть там кто живой? - крикнула Варвара, оборачиваясь на шум.
     Плюхнуло слева, даже  брызги долетели. И сзади.  И еще где-то. Но живых
там не  было, - это  Варвара уже точно  чуяла. Какая-то безликая, тупая сила
лупила по воде, перемешивая брызги с туманом. А ведь если попадет... Девушка
нырнула и резко  пошла в  сторону,  мгновенно зазябшей  спиной ожидая нового
оглушающего удара.  Вода тоже  была насыщена туманом,  только  не  белым,  а
золотым. Ну  да  - традиционные  янтарные пылинки. Это мы видали,  и не раз.
Сейчас начнут  завораживать,  показывать  подводное кино - башенки, виадуки,
воротца.  Потянет  посмотреть  поближе,  нырнуть  поглубже.  Надо просто  не
обращать внимания - лучшее средство.
     Но золотистые искорки на сей раз не стали  складываться  в  причудливые
видения  затонувшего  подводного  града Китежа или  как там его,  а тихонько
заклубились и собрались в шары - не то  апельсины, не то минные заграждения.
Ничего, пройдем поверху.
     Она всплыла и,  прислушавшись, попыталась  угадать  нужное направление.
Поплыла  на этот  почудившийся шорох прибоя, но метров  через двести поняла,
что  ошиблась.  Прислушалась  еще раз  -  нет, сегодня  слуху  доверять было
нельзя. Лучше нырнуть и промерить глубину - тут уж не ошибешься.
     Глубина  оказалась  небольшой, метров  восемь;  дно знакомое, и  чей-то
старый  красный  моноласт валяется,  на  нем  уже каракуртица присосалась  и
прижилась. А нептуновы апельсины собрались в одной стороне,  ну прямо стенку
построили.  Теперь  не  надо и  глубину промерять  -  и так  понятно:  берег
загораживают. Туда и поплывем.
     Варвара ринулась  вперед,  стараясь зацепить протянутой рукой хоть один
золотой  комок, но,  как  и сотни  раз  до  этого, наваждение  таяло, так  и
оставшись неприкасаемым. Не вышло, ваше величество Водяной. Даже не напугал.
Ноги коснулись дна,  она встала и  побрела  из воды, отжимая на ходу волосы.
Подумаешь, приключение -  даже  Сусанину не стоит рассказывать. А уж Гюргу и
тем более.
     Она  быстро оделась и пошла прочь,  мимо капониров, выросших  прямо  на
пляже всего  за  каких-то  три  дня, и  на крыше  ангароподобного  телятника
увидела надстроенную башенку с  нацеленными на  ближайший остров незнакомыми
приборами. Берег выглядел холодным и настороженным, его словно подготовили к
нападению на неведомого противника, затаившегося в море.
     "А я ведь не иду, - вдруг сказала она себе, - я бегу. С чего бы это?"
     Она  заставила себя  перейти  на  привычный стремительный шаг. Миновала
первые  дома,  со стен которых, словно  мыльная пена, сползали вниз  ошметки
тумана.  До  трапезной  оставалось  метров  сто,  когда  раздался  привычный
серебряный удар гонга,  - это значило,  что первый посетитель уже переступил
порог и  жаждет  увидеть  рядом с собой товарищей по  завтраку. Не иначе как
Келликер, так мечтавший  когда-то  стать  кухонным поставщиком и внедрить на
Степухе средневековое меню... Варвара снова  замедлила шаг. Только не прийти
первой, до них. Вернее - до НЕГО.
     Она огляделась, напрасно ожидая  хоть кого-нибудь. Ведь когда не нужно,
на каждом шагу кто-нибудь непрошеный заводил традиционное: "А что вы делаете
сегодня вечером?.." Но сейчас поселок словно вымер: на космодромной площадке
спешно заканчивали погрузку корабля. Хоть сворачивай в переулок...
     - Варюша! Как кстати!
     Кони. Вот уж, действительно, кстати.
     - Доброе утро!
     -  Господи, Варюша,  как вам к лицу,  когда  вы улыбаетесь! Делайте это
почаще.
     - По заказу не умею.
     - Ну вот, опять стали букой... Впрочем,  это  ваш стиль,  вы ведь  всех
покоряете именно этой взъерошенностью!
     Варвара почувствовала,  что краснеет. И  что это сегодня нашло на Кони?
Девушка   вскинула  голову   и  пристально  всмотрелась  в  усталое,  словно
затуманенное лицо, показавшееся ей в  утреннем  свете почти  некрасивым. "Да
она совсем не  думает о том, что говорит,  - догадалась Варвара. - Что-то ее
гложет,  и даже  сильнее, чем  тогда,  когда случилась  эта  беда с  Лероем.
Голубой отряд? Не похоже. Тогда остается..."
     - Варюша, загляните ко мне!
     Девушка  одним  прыжком  взлетела  на  крыльцо,  и Кони  посторонилась,
пропуская  ее  в  дверь.  В  этом  коттедже  девушка  ни  разу  не  была,  и
представления о жилище самой очаровательной женщины Пресептории  были  у нее
самые  противоречивые.  Но  то,  что она  увидела,  поразило  ее  абсолютной
непредсказуемостью: вся маленькая прихожая была увешана сетями.  Разумеется,
это  были  не  подлинные рыбацкие,  а декоративные, даже игрушечные сети,  и
морской запах, идущий от них, был не естественным, а чуточку парфюмерным, но
по этим  серым ячеистым драпировкам были  разбросаны самые настоящие морские
звезды,  крыльями  бабочек  распахивались перламутровые  створки,  цеплялись
тупыми рожками разноцветные веточки кораллов, и было  еще что-то, не земное,
но  явно изъятое  из моря какой-то планеты,  и не сама Кони  собрала все эти
сокровища - это очевидно, - а кто-то, кто знал ее причуды и лелеял их...
     - Я  лечу с первым  кораблем,  -  грустно  проговорила Кони, -  страшно
отпускать  сосунков одних, но при  первой  же  оказии примчусь  сюда  снова.
Перетащить все это на новую площадку я не успеваю - да и надо ли? А вот одну
вещь мне все-таки хочется оставить вам... По-моему, пригодится.
     Она отвела в сторону складки  драпировки,  и под нею засветилось дивной
чистоты зеркало.
     "Странно, - подумалось Варваре, - а  мы,  оказывается,  одного роста...
Впервые  вижу Кони без каблуков. И она к тому же  улетает  - вот  уж когда в
Пресептории начнется форменная зима!"
     Она невольно задержала взгляд на собственном отражении: на фоне  сетей,
да  еще  и в  полумраке  крошечного холла она казалась  самой  себе какой-то
новой,  с трудом узнаваемой. Словно стала выше, стройнее. Вскинуть руки  - и
всплыть куда-то вверх. И глаза огромные, чернущие - в полумраке не видно  их
колодезной зелени; щеки  ввалились, сколько дней  уже совсем  не до  еды,  а
волосы  от  здешней  воды  распушились  - ну прямо как  у  тигры  с  "черной
стороны",  зверюги сказочной,  чуть не ставшей  приемной  мамашей для Степки
Пидопличко.
     - Забирайте, забирайте,  - торопливо проговорила Кони,  словно  боялась
передумать.  - Вашу  лабораторию  еще не перевозили на новую площадку, вот и
упакуйте вместе с приборами... Хотя оно ведь не бьется. А все остальное...
     Она повернулась и  быстро вышла. Вышла бесшумно, без такого  привычного
цоканья  высоченных каблучков. Варвара  потрогала  зеркало -  оно неожиданно
легко отделилось от стены и  словно прилипло к ее ладоням. Было оно ледяным,
но почти невесомым. Отнести к себе? Она огляделась - как-то неловко выносить
вещь из чужой  комнаты. Лучше зайти погодя. И  заодно разглядеть получше все
эти музейные редкости, развешанные по стенкам. Неужели Кони бросит их здесь?
     Она  прислонила  зеркало  обратно к  стене и тихо  провела  пальцем  по
поверхности диковинной светло-сиреневой раковины; раздался  певучий  звук, и
внутри  родилось эхо  - раковина запела. Тише... тише... едва слышно... все.
Нежный, тоскливый звук - на Земле такого не бывает.
     Она   опустила  руку.  Почему  такой  непреодолимой   притягательностью
обладают  именно  звуки? Но  снова тронуть  эту  розовато-лиловую завитушку,
рождающую нездешнюю  песню, нельзя, это - чужое.  Это  было  только для  тех
двоих.
     Она вышла  из домика  на  улицу, уже совершенно  очистившуюся от накипи
тумана. Теперь можно  было  и поторопиться.  Последний  десяток  метров  она
пролетела,  едва касаясь  земли,  не  забывая  по  своей  давнишней привычке
комментировать  про себя собственные действия:  "В  трапезную она влетела на
бреющем полете..."
     Половина столов была сиротливо сдвинута в угол, остальные  составлены в
три  ряда. Первый  из них был  занят бритоголовыми  разведчиками, меж  коими
как-то  нечаянно  затесался добрый молодец  Кирюша Оленицын;  второй,  самый
многолюдный, приютил еще оставшихся в Пресептории метеорологов, телятников и
экипажи обоих  кораблей.  А  вот  за  третьим  столом сидели  только  двое -
Теймураз и его краса ненаглядная. Перед ними стояло невообразимое  множество
всяких мисочек, тарелочек, соусников и прочих сервировочных излишеств, никак
не подходящих к общей атмосфере эвакуационной спешки. К тому же они усиленно
делали вид, что им обоим очень весело.
     Но действительно весело было только за средним столом,  где уже  успела
воцариться   бесподобная   Кони.  Как   это  она  могла  показаться  кому-то
некрасивой? Она была божественна, ослепительна, лучезарна. Два экипажа общей
численностью в  четырнадцать человек,  потеряв  аппетит, глядели  ей  в рот.
Голубой отряд сдержанно, но приветливо косился в ее сторону.
     Варвара то