Хассека вглядывались в угрюмые голубые глаза варвара.
 - Мы? - спросил Хассек.
 Конан повернулся и зашагал прочь Хассек пристроился к нему сбоку.
 - Черт, -  спокойно, задумчиво сказал  Конан.  - Аджиндар  был  хорошим
человеком, он сразу мне понравился. Он был предан своему хану и своей миссии
до такой степени, что готов был ради них рисковать  жизнью: он пытался убить
меня даже после того, как увидел мое искусство и мою силу! И после того, как
я  только что  спас  его  шкуру.  Немного  вероломен,  но  все  ради  своего
правителя. Теперь ты тоже рисковал своей жизнью, чтобы помочь мне, Хассек из
Ирани стана... потому, конечно, что ты не знаешь, где находится этот амулет.
Все  для  твоего хана! Мне бы хотелось встретиться  с ханом, внушившим такую
преданность двум таким хорошим людям.
 -  Он тоже будет заинтересован  в  том, чтобы встретиться с тобой,  мой
друг с кулаками размером с окорок!  Что ж, хорошо. Двое таких людей, как мы,
без сомнения, смогут  выбраться из Шадизара, даже  если все трое ворот будут
охраняться. Давай займемся этим.
 Они углублялись все дальше в Пустыню Шадизара.
 - Э-э... Конан. Амулет у тебя? Конан усмехнулся.
 - Я знаю, где он. Я закопал его между Шадизаром и Замбулой, в пустыне.
 - Черт, - сказал Хассек и убрал руку с рукояти кинжала.
 * * *
 Несколько часов  спустя трое  стражников,  охраняющих шадизарские Врата
Черного  Трона, наблюдали  за приближением верховой пары. Женщина и ее  юный
сын сидели  на  двух красивых  лошадях и  вели в поводу двух других,  тяжело
нагруженных. Она придержала лошадь  и уставилась  сверху вниз на человека  в
мундире, стоящего у колеса, - оно поворачивало канат и тяжелую цепь, которые
поднимали огромный засов, перекрывающий обе створки ворот.
 - Ну, открывай. Нет смысла сторожить с этой стороны. Я хочу выйти, а не
войти.
 - Дорогая моя, - произнес  чей-то голос, и она посмотрела вверх, на еще
один мундир. Его владелец выглядывал сверху  из узкого стрельчатого дверного
проема дозорной башни. - Я человек чувствительный и впечатлительный,  и стал
бы плохо спать, если бы не предостерег тебя от того, чтобы покидать  город в
такой час.
 - Спасибо. Ты добрый человек. Мы едем. Это святая миссия.
 - Паломничество?
 - Да. Мы с сыном служим храму  Святого Хосатры Хела, Восстановленного в
Правах и Дважды Признанного, Владыки Всего Сущего, Отца Митры, Иштар и Бела.
 - Занятой  и, без сомнения, достойный уважения бог,  дорогая моя, но...
конечно же, благоразумный  человек подождал бы по крайней  мере до рассвета.
Может  быть, тогда вы сможете присоединиться к другим таким же благочестивым
паломникам, а возможно, даже к каравану, который  обеспечил бы вам наилучшую
защиту. Здесь вы находитесь  в лоне столицы могущественной  Заморы.  Там, за
стенами...
 Он умолк, показав жестом, что вне Врат Черного
 Трона, в Шадизаре, нет ничего, кроме опасностей и трудов.
 Облаченная в плащ женщина, которую вряд ли можно было бы назвать  плохо
сложенной, решительно сказала:
 - Я боюсь  внешнего мира,  и  даже пустыни,  гораздо  меньше, чем этого
города воров, и мучителей женщин, и порочных, порочных культов,  посвященных
богам, о которых никто никогда  не слышал и не хочет слышать!  Пропусти нас,
прошу тебя. Мы покидаем этот город.
 - Хотел бы я иметь власть удержать тебя от столь чреватого  опасностями
шага, - сказал начальник стражи ворот.
 - Что ж, я ценю это. Но у тебя ее нет, и я уезжаю, и мой сын со мной, и
у меня уже затекает шея от того, что я гляжу на тебя снизу вверх. Если ты не
собираешься  открыть ворота, то  будь  так  добр,  скажи  мне,  куда  я могу
обратиться с жалобой.
 - До рассвета осталось лишь немногим более двух склянок...
 Женщина вспыхнула:
 - Что я должна сделать или сказать, чтобы выйти отсюда?
 Человек в башне вздохнул:
 - Открой ворота.
 Стражник закряхтел, цепь лязгнула и засов поднялся.  Ворота заскрипели.
Решительная женщина, ее молчаливый  сын и четыре лошади выехали из Шадизара.
Она  не  стала  подгонять лошадь  и даже не  встряхнула  поводом. Все лошади
тяжелым,   размеренным  шагом   ушли  прочь,  в  темноту.  Начальник  стражи
облокотился на узкий подоконник дозорного окна своей башни и следил взглядом
за  женщиной, пока она не слилась  в единое целое  с темной ночью на восходе
луны. Наконец он выпрямился, тряхнул головой, обернулся и крикнул вниз:
 - Они не собираются возвращаться. Закрывай ворота.
 Ни он, ни его люди и не подозревали, что в это самое время два человека
взобрались  на восточную  стену на  значительном  расстоянии  от  их  ворот,
спрыгнули с нее наружу и торопливо углубились в ночь.
 Несколько часов спустя, сразу  после рассвета, та же самая женщина и ее
сын вернулись в Шадизар. Хотя на них не  было ни царапины, их  лошади и груз
исчезли без следа даже плаща  на женщине,  и того не было. Имя, которое она
назвала,  оказалось  вымышленным, и позже никому не  захотелось  прочесывать
Пустыню, чтобы  разыскать ее.  Не знал  покачивающий  головой  страж  ворот,
пропустивший  ее  внутрь,  и  того,  что  она  была верной  подругой некоего
огромного горца-северянина,  которого  в  эту минуту  усердно разыскивали по
всему городу, и что этим  утром  она была значительно  богаче, чем  накануне
днем.
 Прочь от Шадизара, имея под собой и ведя в поводу тех  же самых четырех
лошадей, двигались киммериец Конан и Хассек из Иранистана.
 - Прекрасно удавшаяся хитрость и встреча, Конан, - сказал Хассек.
 -  О,  Хафиза хорошая женщина и хорошая подруга, Хассек. А  после того,
как  ты добавил  этот  симпатичный  мешочек  с  жемчугом к серебряному эфесу
Ферхада, она вдвойне была рада помочь.
 - Втройне, - сказал Хассек. - После этого она оказалась в гораздо более
выгодном положении.
 -  Да,  и  подверглась  риску,  чтобы  заработать  свою  награду.  Твой
наниматель, Хассек, снабдил тебя всем  необходимым в дорогу. Все эти деньги,
которые ты потратил,  и  двадцать  золотых,  которые ты  оставил  в "Красном
Льве", и этот жемчуг... мы все еще богаты?
 - Мы -  нет, мой друг. Я провел здесь больше  месяца, разыскивая тебя в
Аренджуне и Шадизаре, и мы будем бедны или еще того хуже к тому времени, как
достигнем Иранистана. Но как только мы окажемся там...
 - Хм-м. Как только мы окажемся там, - проворчал Конан. - Да.
 "И что я делаю, - раздумывал он, -  направляясь таким манером  в  путь,
который продлится месяцы?  А, ладно... почему бы и нет?  Это большой мир, и,
как я говорил Хаштрису в  Хауране... мне еще многое  нужно  в  нем повидать,
прежде чем я осяду на одном месте!"
 4. ЧУДОВИЩА
 Твой меч готов, мой господин. Хан усмехнулся своему волшебнику, но
 только после того, как  скосил взгляд на меч  в манере, присущей скорее
торговцу, в чью лавку только что забрел какой-то деревенский  олух с толстым
кошельком, или крестьянскому ребенку, разглядывающему накрытый для пиршества
стол короля.
 - Готов, -  пробормотал  он,  этот  сатрап  Империи  Турана,  правивший
Замбулой от имени  могучего  Илдиза, восседающего на резном троне. Он боялся
за свою жизнь, этот хан Замбулы, и  за трон, который мог и не перейти  к его
сыну  Джангиру и  он был  прав. Он был уверен в  том,  что  люди организуют
заговоры. Он не сомневался в том, что где-то существует Глаз Эрлика.
 - Да, - сказал Зафра. -  Если не считать того,  что, как  я уже сказал,
его необходимо омочить в крови, чтобы завершить заклятие.
 Он  глянул вниз,  потому что и  правитель, и маг не подумали о том, что
они  были  одни в  мрачной  полукруглой  галерее, нависающей над  еще  более
мрачной подземной темницей.
 -  Можно  пожалеть,  что  мы  не...  сберегли одного  из  иранистанских
шпионов.
 Слегка склонив  голову  на сторону, хан  взглянул  на более  стройного,
более  молодого  человека  поверх  внушительного  костистого  гребня  своего
орлиного  носа.  Уголки его  рта подергивались  это  был  чувственный  рот.
Внезапно хан резко и решительно кивнул головой.
 -  Да, - пробормотал он  сам  себе, и его отделанный красным,  расшитый
золотом плащ  из  тонкого, как паутина, шелка взметнулся  и затрепетал, чуть
шурша, когда он быстро повернулся к двери.
 С этой  стороны, стороны  узников, дверь представляла  собой  массивный
лист железа  толщиной в  палец девушки и достаточно тяжелый, чтобы заставить
пошатнуться  даже  слона  из  укрытых   ночью  южных  земель.  И  ее  темная
поверхность не оживлялась никаким признаком ручки или замка. Сжав левую руку
в кулак, правитель Замбулы ударил  по  железной плите и  отступил в сторону.
Дверь издала глухой звук и не подалась ни на дюйм, а Актер-хан несколько раз
сжал и разжал левую кисть.
 Дверь  отворилась  внутрь. Старший  из  двух  охранников  вопросительно
взглянул на хана.
 -  Девушка, которую  эти  шанки подарили  мне две  недели назад, Фаруз:
приведи ее сюда.
 - Мой господин, - Фаруз все же колебался.
 - Ты знаешь ту девицу, о которой я говорю, Фаруз?
 -  Да,  мой  господин.  Я...  я  должен  привести ее как  пленницу, мой
господин?
 - Нет, нет, Фаруз. Скажи ей, что ее господин и хозяин хочет сделать  ей
подарок. Но приведи ее сюда сейчас же!
 - Мой господин!
 Солдат   отрывисто,  по-военному  кивнул   головой  в  знак  готовности
выполнить  приказ,  отступил  на  минимально  требуемые  два  шага и,  резко
повернувшись,  заторопился прочь  по  вымощенному  яркими  плитками,  хорошо
освещенному коридору, маскировавшему вход во второе по омерзительности место
проклятых  владений  хана,  самым  омерзительным  из  которых  был  Переулок
Захватчиков - позор даже для проклятой  Замбулы, - построенный стигийцами  и
населенный мулатами с разным цветом кожи, которыми управляли гиркане.
 Актер-хан снова повернулся к  Зафре  и почти улыбнулся по крайней мере
казалось, что он доволен собой.
 -   Маленькая  дрянь!  Этот   суматошный  пес  Ахимен-хан,   вождь  тех
жирноголовых  кочевников  пустыни, привел  ее  мне  как  дар  и  подношение,
очаровательное двенадцатилетнее дитя, совершенно нетронутое и сложенное, как
сама чувственная стигийская Деркето!
 Зафра кивнул. Он  видел  ту девушку, чье имя хан  немедленно отбросил и
называл ее  вместо этого  Деркетари,  в  честь  любящей  наслаждения  богини
Стигии. Ее формы и большие темные глаза могли бы пробудить вожделение даже у
статуи, видит Хануман... видит Деркето!
 - И она вела себя так, словно  боялась и  ненавидела всех  мужчин,  эта
обманчиво сложенная, проклятая  маленькая змея! Она и сжималась в  комок,  и
вскрикивала,  когда ее привели в мою потайную комнату - в  ту же самую ночь!
Какая честь для глупой,  недоразвитой  дочери бархан, у матери которой,  без
сомнения, выросли  усы к  тому  времени,  как  ей исполнилось  восемнадцать.
Она...
 Хан не стал продолжать.
 Он не рассказал бы  молодому магу Зафре или кому бы то ни было другому,
как, столкнувшись с ее испугом, ее хныканьем, и мольбами, и  выкриками,  он,
привыкший  к  готовым  угождать, даже  активно  идущим  навстречу  женщинам,
которые гордились и почитали за честь, что  их призвал  к себе сам хан, - он
опозорил себя и не смог проявить свою мужественность. Актер-хану хотелось ее
избить, схватить двумя руками ее прелестную шею и задушить ее!
 Вместо этого он  отослал  от себя рыдающую  девушку, а она была слишком
глупа,  чтобы  чувствовать  себя  опозоренной.  Он   призвал  к  себе   свою
аргоссианку  Чиа. Ее он  назвал Тигрицей, и с ней он проявил себя мужчиной и
ханом. Наутро он приказал  своей Тигрице подготовить и обучить девушку-шанки
- глупого ребенка!  И в  течение целой недели она казалась счастливой и была
прекрасной -  прекрасной. Гибкая,  как бескостная змейка, она  отличалась  в
танцах, которым эти дважды проклятые кочевники начинали учить своих девочек,
едва  тем  исполнялось  три года. Она  была  воплощением соблазна  и  носила
выданные ей  одежды, радующие глаз мужчины, так, словно она в них  родилась,
будто  она  была  влюблена в  них  она  покачивала бедрами  казалось,  что
доставить  удовольствие  мужчине было  ее  единственным желанием.  И все  же
Актер-хан  заставил себя  ждать целую неделю, а  потом еще один  день, чтобы
обострить свой аппетит. Потом он оказал ей  честь разделить с ним как нельзя
более  интимный  ужин и  был с  ней  добр  и мягок.  Даже  заботлив,  как  с
неловкостью вспоминал он теперь. А  затем... как только он возбудился, и его
глаза сказали ей о его чувствах и совершенно нормальном намерении, она снова
стала испуганно  закрывающимся,  хныкающим, умоляющим и  даже  вскрикивающим
ребенком.
 Но даже тогда он не отправил ее назад к отцу с позором. Но, видит Тарим
и сам Владыка Черного Трона... сколько же человек может вынести?
 "Человек? Хан, клянусь камнями Ханумана!"
 Хан и маг ждали  в молчании каждый  был занят своими мыслями, и только
одного интересовали мысли  другого. Между ними лежал меч меч  Актер-хана, с
рукоятью, украшенной драгоценными камнями,  и, хоть этого и не было видно, с
выгравированными на черенке рунами. Внизу, в темнице, распластавшись, лежали
два иранистанца, коченеющие в смерти. Меч  Зафры торчал  из груди одного  из
них и не дрожал, но стоял над ним подобно часовому смерти.
 Актер-хан   обеими  руками   стащил  через   голову  серебряную   цепь,
поддерживающую на его груди большое, окаймленное жемчугом кольцо в него был
вставлен  многогранный  рубин  значительных  размеров,  окруженный   в  виде
шестиконечной звезды двенадцатью ярко-желтыми топазами.
 - Отнеси вниз это  и  мой  меч, - приказал он магу, который так недавно
был подмастерьем и которому не исполнилось еще  и тридцати лет. - Воткни меч
в землю. Это не повредит заклятию?
 - Нет, мой господин.
 - Тогда повесь это,  - сказал Актер,  коротко кивнув, - на  его гарду и
принеси наверх второй меч.
 Зафра,  не  задавая  вопросов, взял меч  и медальон. Он подхватил левую
полу  своей  мантии,  спустился,   переступив  через  труп  убитого   вторым
иранистанца, и  остановился, не дойдя одного шага до другого трупа. С первой
попытки ему не  удалось закрепить клинок сатрапа в полу, образованном плотно
утрамбованной  черной  землей,  так   долго  цементировавшейся  человеческой
кровью. При второй  попытке он использовал обе  руки,  и меч остался стоять.
Маг повесил цепь и  медальон  своего повелителя на поперечную перекладину, и
они красиво  обвили ее и засверкали, покачиваясь в воздухе и с легким звоном
ударяясь о клинок, - желтое золото на серебристой стали.
 Обе  руки и некоторые усилия потребовались, чтобы выдернуть другой  меч
из тела его  жертвы, настолько глубоко засело это беспощадное  оружие. Зафра
помедлил,  чтобы нагнуться и заботливо  вытереть  клинок  о  длинные  черные
волосы мертвого человека. Они  были  грязными,  но  удалили  кровь  и заодно
смазали клинок жиром. Позже кто-нибудь из слуг займется им как следует.
 Молодой  маг поднялся по ступенькам.  Приближаясь к  площадке,  которая
справа расширялась и  переходила в  полукруглую галерею,  он  заметил, что в
дверях  появилась  девушка. За ее  спиной  даже из невыгодного положения,  в
котором  находился Зафра, можно было целиком  видеть  некрасивое, увенчанное
шлемом  лицо  Фаруза,  -   настолько  маленькой  была  эта  прекрасная  дева
двенадцати лет.
 Актер-хан повернулся, услышав, как у нее перехватило дыхание.
 -  А,  -  сказал  он.  -  Мой  прелестный  цветок  пустыни!  Входи  же,
очаровательная Деркетари, и посмотри, что я приготовил для тебя.
 Он протянул руку к ее руке.
 Красавицы  в  двенадцать  и ошеломляющие красавицы в тринадцать  -  так
говорили о  дочерях песков и  матери в пятнадцать,  и ошеломляюще уродливые
старухи в двадцать и пять. А этой девушке было двенадцать.
 Зафра не мог не глядеть на нее во все глаза. Он впитывал в себя и массу
сверкающих  черных волос,  перевитых жемчугом,  так что  они казались ночным
небом,  окропленным звездами  и  нежное  овальное  личико и  подобный  луку
стрелка-всадника  рот,   накрашенный  блестящей   темно-красной  помадой  и
прекрасные, огромные  круглые глаза - словно глядящие в колодец ночью, через
мгновение после восхода луны. И, по крайней мере, с нее сняли эти просторные
темно-красные одежды, которые носят шанкийские женщины!
 Ее нагрудные  чашечки были из  золота, и  с  каждой  свисали  тоненькие
золотые цепочки, так что подвешенные на них самоцветы танцевали перед ней  в
воздухе и мягко ударялись о ее плоский живот при малейшем движении. Ее пояс,
спущенный  гораздо ниже  пупка,  состоял всего  лишь из трех  полосок парчи,
сплетенных в шнурок, который был не толще ее мизинца. С него, мерцая, спадал
вниз на длину руки кусок белоснежной кисеи,  нашитой бледно-голубыми нитками
на белый шелк это подобие юбки в ширину не превышало длины ее ладони. Ткань
была подрублена на высоте ее лодыжек, а полоска сзади была лишь чуть короче.
Парчовые ленты,  перекрещиваясь,  поднимались  по ее  прелестным  ножкам  от
мягких маленьких  башмачков, доходящих ей до  щиколотки и сшитых из красного
фетра,  украшенного жемчугом,  и  завязывались  под  самыми  коленями  этого
очаровательного ребенка.
 Она  могла  бы,  размышлял  Зафра,  быть  одной  из  тех  нежных   юных
девственниц,  чьей  кровью  были  написаны заклинания  на определенном сорте
пергамента, сделанном из змеиной  кожи заклинания, которые Зафра прочитал и
запечатлел в памяти без ведома своего учителя.
 На двенадцатилетнем подарке шанки было только два  украшения: племенное
ритуальное кольцо,  украшенное  гранатами и сделанное из верблюжьего волоса,
переплетенного с одним локоном из ее собственных кос и маленькая серебряная
подвеска, украшенная опалами, с которой ее  доставили к  сатрапу. Достаточно
изящная серебряная цепочка удерживала подвеску  в центре  легкой  выпуклости
грудей девушки.
 Она  смотрела  широко   раскрытыми   глазами   мимо   Зафры  -  на  два
распростертых внизу тела. Казалось, она не замечала, что ее господин взял ее
руку в свою волосатую длань.
 Поднявшись  на  площадку,  Зафра вложил  свой собственный  меч  в  руку
Фаруза, чтобы убрать  его  за пределы  темницы. Потом он  отступил и  словно
слился со стеной у верхней ступени лестницы.
 -  М-  мой господин! В такое место?..  Эти люди! -  голос девушки шанки
дрожал, как и она сама.
 - Возрадуйся! - приказал ей хан. - Они иранистанцы, шпионы, засланные к
нам  королем, все помыслы  которого направлены на завоевание! Однако один из
них  был провидцем  и сделал благоприятное предсказание: что от  тебя вскоре
родится прекрасный  мальчик, который, став взрослым, будет править не только
Замбулой, но и всей величественной Империей Турана!
 Она взглянула  на него  черными глазами, обведенными черной краской. Ее
рука продолжала  лежать в его руке, и она раздумывала,  словно  зачарованная
его словами, покорная их власти. За ее  спиной Фаруз тихо  прикрыл  огромную
дверь, обшитую снаружи деревом.
 -  Внизу стоял мой же собственный меч, символ моего  могущества. Я  был
так переполнен радостью, что снял с себя свой медальон из золота, и жемчуга,
и топазов, с рубином величиной с голубиное яйцо, который носила на груди моя
мать этот медальон я повесил там. И в эту минуту  шпионы бросились на меня,
и моим верным стражам пришлось убить их. Это были люди, которые привели тебя
сюда, -  ибо  я  положил  руку  на эфес и  дал обет:  та,  что  принесет мне
Замбулийский  Драгоценный Камень, будет первой  среди всех женщин  Замбулы и
окружающих ее земель,  чтобы был подготовлен  путь  к восшествию  на престол
плода ее чресел.
 Пока  хан так разглагольствовал, взгляд этих огромных  темных  девичьих
глаз покинул его  лицо и был теперь устремлен на мерцающий медальон, который
свисал,  словно  трофей,  ожидающий  победителя, с  украшенной  драгоценными
камнями рукояти стоящего внизу меча.
 - П-поща... мой господин... я... я не могу спуститься туда!
 -  Но  Деркетари...  лотос  пустыни,  обожженной  поцелуями  солнца, ты
должна!  Неужели  пророчество  мертвеца  должно  будет  оказаться напрасным?
Неужели гордые  шанки -  обитатели  шатров -  не  будут  возвышены над в