ывает  себе честь своей скромностью,  -  отозвался
Ахимен-хан, хлопая себя по лбу.
 Потом, к потрясению  Конана,  он вытащил из-за  широкого  алого кушака,
опоясывающего его  талию под кафтаном,  изогнутый нож и коснулся его острием
своей груди, когда рука  киммерийца уже начала двигаться, чтобы  схватить  и
сдавить запястье хана.
 - Если мой гость, который дарит мне множество лошадей, не примет  в дар
два  камня в десятую долю этого, - который в действительности слишком велик,
чтобы его можно было носить, так что  я стыжусь своего предложения, - я убью
себя в тот же миг.
 - Пусть рука хана остановится, - ответил Конан,
 которому хотелось расхохотаться. - Я скорее пролью собственную  кровь и
даже  умру, чем  навлеку  на шанки  роковой удар, позволив их  великому хану
получить хотя бы царапину.
 Ахимен  бросил взгляд на киммерийца. Конан  не мог быть уверен, был  ли
это  взгляд восхищения цветистостью ответной речи  или некоторой  горечи  от
того, что гость "сдался". Зульфи удалилась, шелестя и позвякивая.
 - Позволительно ли мне поклониться дочери хана при ее возвращении?
 Лицо Ахимена приняло шокированное выражение,  и Конан почувствовал, что
это не притворство.
 - Каким  образом я обидел Конана из Киммерии, что он  хочет поклониться
женщине, да еще в моем шатре?
 Конан быстро подумал и вытащил маленький кинжал, служивший ему для еды.
 - Я убью себя,  - сказал он и  начал импровизировать. - Среди некоторых
народов  это означает великую честь,  если  человек  предлагает  поклониться
дочери другого.
 - Ах! - рука Ахимена поднялась к  его бороде и прочесала ее пальцами. -
Захватывающая идея!  Я вижу, что Конан  хотел  только почтить меня.  Люди во
всем мире так различны, не правда ли? Какие странные обычаи должен знать мой
гость!
 - Да, -  торжественно сказал Конан, пряча кинжал  в ножны и вспоминая о
словах этого жителя пустыни о холоде: "Я слышал о нем", - сказал Ахимен.
 - Да, - повторил киммериец. - Некоторые убеждают рабов принять их богов
и обычаи и воспитывают их внутри  своего племени. Потом эти рабы вступают  в
брак с членами захватившего  их  племени,  и их дети  ничем не отличаются от
остальных.
 Ахимен потряс головой он выглядел так, словно его вот-вот вырвет.
 - Без сомнения, в Киммерии обычаи не таковы!
 - О нет, - сказал Конан.
 Он  узнал то, что ему хотелось знать. В течение сотен лет эта маленькая
группа из пяти сотен человек практиковала эндогамию, так что кровь шанки все
время сохранялась в них, - откуда бы она ни появилась, - а обряды и обычаи с
прошествием времени становились лишь более замысловатыми и строгими.
 Зульфи вернулась с  двумя  гранатами,  каждый из которых был достаточно
большим, чтобы образовать головку рукояти кинжала. Каждый был искусно и, без
сомнения, с большими усилиями просверлен и подвешен на шнурке из сплетенного
верблюжьего волоса. Конан вежливо принял дары, позаботившись не  поклониться
дочери Ахимена, хана пяти сотен человек.
 - Да одарит Теба  Конана из Киммерии орлиным зрением и защитит  его  от
песчаной слепоты, - сказала она, и Ахимен повторил эти слова вслед за ней.
 - Может  ли гость, который боится нанести оскорбление, спросить: почему
хан и  его семья  носят звезды из темной  ткани, в то время,  как  на других
шанки я их не видел? Это знак семьи хана?
 - Нет,  -  сказал  Ахимен, глядя  на  коврик  между своими  скрещенными
ногами.  -  Мы носим траур, человек  из  Киммерии. Мои люди только что сняли
черные звезды  Смерти, проносив их месяц. Мы будем  носить свои звезды целый
год,  и к концу этого  времени звезды будут приколоты к телам двух рабов,  а
эти рабы - сожжены.
 Мысли Конана обратились к двум маленьким обнаженным рабыням, но  он  не
был  потрясен.  Эти  люди  были  воинственным  племенем.  Иоггиты   были  их
смертельными  врагами,  а обычаи  есть  обычаи.  И к  тому  же  Конан жил  в
Шадизаре, где  в храмах, посвященных многим странным богам,  исполнялись как
нельзя  более  отвратительные  и ужасающие обряды, как с животными, так  и с
людьми, и кровавые жертвоприношения, которые были такими же древними, как  и
сама его раса - раса самых жестоких животных во всем мире.
 - Гость  погружен  в траур вместе с хозяином,  - сказал  Конан, опустив
взгляд на свой коврик. - У хана шанки был другой сын, который теперь потерян
для него?
 - Нет. Дочь. Я  послал  ее,  в  знак  почести  и  большой дружбы,  хану
замбулийцев. Она была  девой в расцвете юности, несорванная белая роза скал.
Среди этих людей, живущих за  стенами, дочь пустыни  зачахла  и умерла.  Нам
сообщили об этом. Хан  замбулийцев послал известие, что она ожидала ребенка,
без сомнения, сына хан хотел  почтить нас,  положив ее тело  рядом с телами
своих предков и своих женщин.  Мы прощаем ему это, ибо он не мог  знать, что
она не хотела бы быть  вот так заточенной в земле. Ее следовало, конечно же,
вернуть в пустыню, которая  была ее  домом, где ее сожгли бы и прах развеяли
по ветру, чтобы он соединился с песками.
 - Конечно, - отозвался Конан.
 - Я  опечален этими мыслями, - сказал Ахимен, - а так не подобает вести
себя в  присутствии  гостя-воина!  "Отдай горю время, отведенное для горя, -
говорит нам Теба, - и радости - время для веселья, и всегда радушно принимай
гостя в шатрах шанки". Зульфи!  Наполни нам чаши! - Ахимен обратил на Конана
пылающий страстью орлиный взор. - Мы напьемся вместе, воин из Киммерии!
 "А утром я отправлюсь в Замбулу с распухшей головой, - подумал Конан. -
Надеюсь, нам не придется напиваться до того, как мы поедим!"
 Им   не  пришлось,  хотя  блюдо  из  приправленных  пряностями  овощей,
сваренных   в  пиве,  и  куски,   оторванные  от  широких,  плоских  лепешек
маслянистого,  начиненного  чесноком  хлеба из цельной  пшеничной  муки,  не
показались  пиршеством   человеку  с  холмов  Киммерии,   который  ел   мясо
практически с  рождения, - несмотря  на  всю аппетитность  подсоленных  яств
Акби.
 А вот жажду они вызвали.
 * * *
 - Ты... ты так  красива, - сказал Конан Испаране утром, даже не пытаясь
скрыть свое изумление. Он открыл глаза, лежа на спине, и  обнаружил, что она
сидит рядом с ним.
 Ее брови были со знанием дела выщипаны, чтобы  придать им  определенную
форму, и смазаны жиром
 ее губам,  хоть  они и были выкрашены в  жутковатый черный цвет,  как у
женщин  шанки,  была  с помощью  косметики  придана  форма и  блеск  глаза,
обведенные углем, казались огромными, а  с ресниц уголь  прямотаки  сыпался
ногти были  накрашены лаком. Ее  покрывали алые одежды шанки. Большой  белый
опал  на  цепочке  из  сплетенного  верблюжьего волоса, сверкая  розовыми  и
зелеными  искрами,  тяжело  покачивался  между  ее  грудей,  подчеркивая  их
выпуклость.
 Конан приподнялся и сел в шатре, в который он не помнил, как заходил, и
увидел, что ногти на ногах  Испараны тоже накрашены лаком. У нее были  очень
красивые ступни, и кожа на них была не темнее, чем у него.
 - Ты... отвратителен, - бесстрастно сказала  она. - Тебя почти  втащили
сюда  намного позже  восхода луны ты был пьян,  бормотал что-то, и от  тебя
воняло чесноком и их пивом - и сейчас еще воняет!
 Он ухмыльнулся, отмечая  при этом,  какой тяжелой кажется его голова, и
гадая, будет ли она выражать протест, если он перейдет к активным действиям.
 - И ты меня не убила.
 - Убить тебя? Зачем мне тебя убивать?
 - Ну как же, Спарана, - сказал он, опуская свою очень большую ладонь на
ее бедро, - мы с тобой соперники и заклятые враги, разве ты не помнишь?
 - Я помню. А еще я бросила кинжал, который спас тебе жизнь, помнишь?
 - Помню. Я благодарен тебе. Значит, мы союзники. И ты  даже не обыскала
меня. Она посмотрела на него.
 - У тебя с собой кинжал, два неплохих граната на шнурках из верблюжьего
волоса - к удаче, по поверьям этих лунатиков,  - неплохое кольцо, спрятанное
в кошельке, и этот хлам, от которого несет чесноком, у тебя на шее.
 Конан ухмыльнулся  - он предусмотрительно  натер  глиняный  "амулет" со
вставленными в него стекляшками  шанкийским хлебом,  когда почувствовал, что
вот-вот отключится. Значит, она его обыскала!
 - А если бы Глаз Эрлика был спрятан на моей прекрасной персоне?
 - Ну,  я  бы  распорола  заднюю стенку твоего шатра твоим же  кинжалом,
дорогой Конан, а потом воткнула этот кинжал под твои воняющие чесноком ребра
и была бы теперь за много лиг к югу отсюда!
 -  Ах,  Спарана, Спарана!  Какой мерзкой  каргой  ты хочешь  быть!  Как
повезло нам  обоим, что ты  не нашла драгоценный амулет  своего драгоценного
хана.
 И он притянул ее вниз к себе.
 - Уф, - пробормотала она. - Пиво и чес... Лицо Конана выразило протест,
и он приказал ей убираться прочь и помалкивать.
 11. ШПИОНЫ ЗАМБУЛЫ
 Факелы мигали. От них клубами поднимался вверх маслянистый дым, который
добавлял  густоты  зловещей  черноте  балок,   соединяющих  каменные  стены,
поднимающиеся от темного, твердого земляного пола. Жертва свисала с одной из
этих балок, и ее ноги едва касались пола.
 Человек  в  черном  капюшоне  еще несколько раз  обернул ужасно  тонкую
веревку вокруг ее запястий и бездушным рывком завязал надежный узел. Ее тело
качнулось, и пальцы ног напряглись, чтобы не оторваться от пола. Она - очень
белокурая, и юная, и обнаженная, если не считать рубцов, - судорожно втянула
в себя воздух, и тело ее содрогнулось от вырвавшегося  у  нее долгого стона.
Ее руки  были связаны  так крепко, что в кисти не поступала кровь. Человек в
капюшоне  затягивал  веревки,  пока  они не  начали сдирать кожу, впиваясь в
запястья  и предплечья. Теперь она совсем не чувствовала  своих рук,  только
покалывание в них. Она спрашивала себя - обреченно, словно речь шла о ком-то
другом, - были ли они темно-красными, или пурпурными, или уже почернели.
 Странно, но  она ощущала жар в руках так подтянутые кверху, они должны
были бы мерзнуть.  Она сделала еще одну попытку вырваться, но убедилась, что
это бесполезно. Она была  связана так, что была  совершенно  беспомощна и не
могла  сделать  ни малейшего  движения.  Ее пятки чуть-чуть не  доставали до
пола...  так что  она  касалась его  только  пальцами и подушечками ступней.
Человек в черном капюшоне был высок, и у него были длинные руки.
 Булькающие,  горловые,  резкие звуки  вырвались из  ее  пересохших губ,
которые она никак не могла сомкнуть.
 Двое людей в мантиях наблюдали за ней. Один из них сказал:
 - Вверх.
 Она  всхлипнула,  услышав  этот  приказ.  Она знала,  что он  означает.
Веревки тянулись  от ее запястий  вверх  и были  перекинуты  высоко  над  ее
головой через балку, обернутую кожей.
 Человек в черном капюшоне подтянул ее вверх так, что ее ноги оторвались
от пола. Ее вопль был  ужасным. Двое мужчин  в  мантиях  наблюдали за ней  в
молчании,  и  факелы мигали.  Человек  в черном  капюшоне начал поднимать  и
опускать  веревку  вместе  с подвешенным  над  ней  грузом,  словно звоня  в
огромный колокол. Его большой живот напрягся от усилий.
 Болтающаяся на веревке  жертва, подскакивая  вверх и падая вниз, начала
беспрестанно стонать  ее ребра, казалось, пытаются прорваться сквозь плоть.
Ее вытянутое,  обмякшее тело  крутилось и раскачивалось, как маятник, и в то
же самое время  веревка дергала его  то  вверх, то  вниз. Пот  лился  с  нее
ручьями. Она всхлипывала с каждым, трудно дающимся ей вздохом.
 - Говори!
 Она услышала голос  она заскулила, и слезы  покатились по ее щекам, но
она не произнесла ни слова.
 - Я не вижу, к чему продолжать это. Используй раскаленное железо.
 - Не-ет... - пробормотала она, и ее голова упала на грудь.
 Человек в черном капюшоне закрепил конец веревки так, что только пальцы
ног  жертвы  касались  земляного  пола, и вытащил из-за  пояса перчатку.  Он
натянул  ее,  шагая к  жаровне, зловещей черной твари с  огненными волосами,
присевшей на своих трех  ногах.  Из нее торчали деревянные ручки двух тонких
прутов из черного железа. Он вытащил  один из них конец прута был  раскален
добела. Он  пожелтел, пока человек в черном капюшоне неторопливо возвращался
к  своей   жертве,  которая  широко  раскрытыми  глазами   следила  за   его
приближением. Она  снова пробормотала "нет" этим  едва слышным голосом, и он
поднял прут.
 На глазах у наблюдающих  людей  в мантиях он твердо, безжалостно прижал
прут к ее телу, которое извивалось и дрожало от ужасного предчувствия. Из ее
горла вырвался крик  ее  голова дернулась  вверх и  назад,  и новые струйки
пота,  блестя,  покатились по  ее  телу.  Люди  в  мантиях  услышали  резкий
шкворчащий звук и почувствовали запах горелого мяса.
 - Хватит.
 Человек в капюшоне  отвел прут в сторону. Его  жертва висела перед ним,
всхлипывая, тяжело дыша она ощущала запах паленой кожи. Пот лился с ее тела
и склеивал ее волосы.
 - Говори!
 Она несколько раз  сглотнула, захлебываясь воздухом, всхлипывая, тяжело
дыша.
 - Еще раз.
 Человек в капюшоне сделал движение, и она почувствовала, как жар железа
приближается к ее телу.
 -  Перестаньте. Я  скажу  вам. Ее  голос  был монотонным, безжизненным,
умоляющим.
 - Перестань,  - сказал человек в  мантии - тот, у которого  был  меч. У
более  молодого человека, стоящего рядом  с  ним, оружия не  было.  Красивый
медальон  из золота,  жемчуга  и топазов словно горел у него на груди поверх
туники.
 - Что ж, говори. Держи прут наготове, Балтай. Человек в черном капюшоне
остался стоять рядом
 с ней с прутом в руке, словно надеясь, что она скажет
 недостаточно. Он был крупного сложения, высокий и
 тяжелый.
 - Ты шпионка Балада?
 - Да.
 - Ты служишь женщине по имени Чиа,  и живешь здесь, во дворце, вместе с
ней, и шпионишь за ней и за мной в пользу этого предателя, Балада.
 Она заколебалась человек в капюшоне шевельнул рукой.
 - Да, - сказала она, соглашаясь даже с тем, что Балад был предателем.
 - Он платит тебе?
 -Да.
 - Как он тебе платит?
 - Мои... мои родители живут хорошо... и не знают почему. А... я... я...
 - Говори!
 -  Я должна получить покои моей  госпожи, когда Балад захватит Замбулу,
и... и она должна будет служить мне.
 -  Идиотка!  Аквилонийская дура!  Ты  можешь  себе  представить,  чтобы
величественная аргоссианка Чиа, которую я называю Тигрицей... можешь  ли  ты
представить себе, чтобы она согласилась служить тебе? Ты заключила идиотскую
сделку, и посмотри, куда это тебя привело!
 - Ба... Балад заставит... заставит ее!
 - О, конечно. Конечно, заставит! Ты не проживешь и дня, как она воткнет
в  тебя   несколько  своих   драгоценных  булавок  для  одежды,  глупая   ты
аквилонийская  потаскуха!  Каким образом  ты  передаешь  сообщения предателю
Баладу?
 - Он... он не предатель! Он пытается освободить Замбулу от...
 - Балтай!
 Человек в капюшоне  отреагировал движением руки и затянутой  в перчатку
кисти. Конец прута уже  немного остыл и стал красным,  но все же сделал свое
дело, и они услышали это и почувствовали носом она вскрикнула и,  обмякнув,
закачалась на веревках.
 Вода и крапива привели ее в чувство.
 Она рассказала, что три  дня из каждых десяти  встречалась  с дворцовым
стражником  Хойджей  и  передавала  ему сообщения. Нет,  она сама никогда не
видела  Балада.  Он  послал ей известие  и тот самоцвет,  который они  нашли
спрятанным в ее волосах. Нет,  она не могла показать им это известие она не
умела читать, и записку унесли обратно. Она уверена, что узнала печать и его
имя.
 - Это мог быть твой смертный приговор, ты, глупая тварь!
 - Не-ет...
 - Хватит. Балтай, положи прут на место. Поднимись сюда.
 У пленницы вырвался долгий вздох, и она, обмякнув, повисла на веревках,
пытаясь опереться на пальцы ног и тяжело, с усилием дыша. Человек в капюшоне
сунул прут обратно в жаровню и поднялся по двадцати и пяти ступеням, ведущим
из подземной темницы к двоим в мантиях, стоящим на площадке лестницы.
 -  За  мою  спину,  -  сказал  его господин, и Балтай  шагнул за  спину
человека с мечом. Другой человек в  мантии тоже  отступил назад  на шаг, так
что Актер-хан остался стоять в одиночестве перед ними.
 - Убей ее, -  сказал Актер, и  в  ту минуту,  когда хан произносил  эти
слова, губы второго человека шевельнулись.
 - Уф!  - пропыхтел палач и еще больше  отступил назад,  ибо  из  ножен,
висящих на  боку у  его  господина, сам собой  выскользнул меч.  Он какое-то
мгновение колебался в воздухе, потом  понесся  вниз, в  подземелье и, описав
небольшую дугу, словно  его держал  в руке бегущий - или летящий - невидимый
человек,  погрузился в грудь пленницы  -  чуть слева от середины.  Актер-хан
улыбнулся и, продолжая улыбаться, повернулся к своему магу.
 - Нехорошо было лишать  Балтая  такого прелестного  объекта  для долгой
финальной пытки,  - сказал он,  - но кто мог бы устоять и  не применить твой
чудесный меч, Зафра!
 Зафра скупо улыбнулся в ответ.
 - Возможно,  мой  господин  оставит  этого  охранника, Хойджу,  Балтаю,
как... возмещение, - сказал молодой волшебник.
 Актер-хан кивнул и повернулся к палачу.
 -  Да будет  так, Балтай! Хойджу  скоро приведут к тебе.  Покажи ему...
это,  -  сказал  он,  указывая  вниз,  в  подземелье, где  висела  Митралия,
аквилонийская служанка Тигрицы Чиа. Она уже не дышала. - И проверь, знает ли
он кого-нибудь еще, кто замешан в этом деле. Поработай над ним, Балтай.
 - О, мой добрый господин знает, что я это сделаю!
 - Да - и еще я знаю, что  ты сделаешь, как только мы двое покинем  твои
владения,  ты,  негодный  извращенец!  -  Актер улыбнулся.  -  Идем,  Зафра,
королевский маг Замбулы!
 - Мне принести моему господину его меч?
 - Балтай! Вытащи меч из этой коровы и принеси его мне!
 - Мой... мой господин...
 -  Не бойся, Балтай,  мой  верный  пес  как и ты, этот  меч повинуется
только твоему хозяину. Он не причинит тебе вреда. Теперь это просто меч.
 Балтай не торопился, спускаясь  по ступенькам, и Актер улыбнулся своему
магу и даже положил руку тому на плечо.
 - Мой  верный Зафра! -  спокойно сказал он. -  Насколько  ты ценен  для
меня! И ты  был прав -  она действительно была шпионкой и выдала нам другого
шпиона. Признаюсь, кстати, - я опасался, что она может обвинить мою Тигрицу!
Однако девчонка явно  ненавидела ее и завидовала ей, и  Балад сделал бы  Чиа
рабыней - если бы ему когда-нибудь удались его безумные планы!
 Зафра слегка поклонился.
 - Я должен сказать моему господину, - отозвался он столь же спокойно. -
У  меня появились подозрения, когда я  заметил, как она  вела себя,  когда я
посещал ее хозяйку,  твою Тигрицу. Мой господин  Хан вспомнит, как по случаю
того, что я преподнес ему меч, он послал Тигрицу Чиа ко мне.
 - В  тот же самый  вечер. Конечно, я  помню. Ты говоришь мне, что ты...
был с ней после того раза? Зафра не поднимал головы.
 - Мой господин, это так. Я должен  сказать тебе, хоть мне и было тяжело
собраться с духом. Мы провели... довольно много времени вместе.
 Актер расхохотался и снова похлопал мага по узкому плечу.
 - Ты любишь ее, Зафра?
 - Мой господин, - честно сказал Зафра, - нет.
 - А как ты думаешь, она тебя любит?
 - Нет, господин Хан.
 - Ну тогда, поскольку я послал ее к тебе для твоего развлечения и начал
все  это сам,  как  я могу возражать  против того, что мой  королевский  маг
проводит  время  с  неотразимой Тигрицей, а?  Я  не  могу высказать,  как  я
благодарен тебе за то, что ты сказал мне, Зафра, - ибо я знал, уже несколько
недель. Месяц,  и даже  больше, - Актер улыбнулся  удивленным  глазам своего
мага. - Однако я найду тебе женщину, которая  будет только  твоей, Волшебник
Замбулы.
 - Вот твой... меч, господин Актер-хан.
 - Ах  да, -  Актер повернулся и  взял  клинок у  Балтая.  -  Ты  хорошо
поступил, что вытер его до блеска, Балтай!
 - Я всего лишь вернул ей кровь, господин Хан. Она ничего не заметила.
 Актер-хан, смеясь,  вышел  из темницы вместе  со своим магом, и немного
погодя два человека  передали  в руки Балтая безоружного молодого стражника.
Поскольку Хойджа был абсолютно ни в чем не виновен и почти не знал Митралию,
он  посмотрел на  ее  тело без  особых эмоций  он  и до этого видел мертвых
женщин, хоть, пра