то  может   заставить  подобного  типа  успокоиться,  расслабиться,
прекратить желать большего?
 - Хм-м,  - сатрап взял вино, принесенное  кушитским мальчиком-слугой, и
сделал тому знак удалиться. - Я слышу, и я понимаю. А Испарана?
 - Воровка из Переулка Захватчиков! Теперь она получила полное прощение,
и более того  -  она была возвышена, обедала  с  самим Актер-ханом! Воровка,
женщина, которая крала и продавала свой товар и, без сомнения, самое себя на
этих вот улицах! И... тьфу! Она любит этого заносчивого киммерийца.
 - Да, по-моему, я это заметил...
 - Они уже сослужили свою службу. Подумай сам: у человека есть прекрасно
обученная птица. Он  ис пользует ее в течение многих лет, и она охотится для
него,  как никакая другая. Однако в  один  прекрасный  день  она прилетает с
охоты  и выклевывает  ему  глаз.  Не  лучше  ли ему  было  бы сразу заметить
признаки ее недовольства,  решить,  что теперь хороший слуга стал  опасен, и
удалить  его? Лучше, чтобы у Конана и Испараны  не  было возможности болтать
про Глаз или... оказать тебе дурную услугу, господин Хан.
 Актер-хан, мигая, осушил свой серебряный кубок и налил себе вина. Зафра
не  прикоснулся  к  своему  вину.  Он  наклонился  ближе и заговорил  тихим,
настойчивым голосом:
 -  Подумай.  Подумай  об  этом человеке  и его породе.  В Аренджуне  он
сражался с людьми из городской стражи, ранил и убивал - и ускользнул от них.
Он не был наказан за это, и таким образом его самонадеянность и неуважение к
властям  усилились. Он не  раз оставлял  Испарану с носом - а она любит его!
Какие  уроки он извлек  из этого? У  нас есть  только  слово этого  варвара.
Откуда мы можем знать, что великий маг не выполнил условий сделки, обещанной
им варвару, который вернул ему Глаз? В Шадизаре  он каким-то образом вступил
в  союз с  аристократкой  из Хаурана.  Там  же  он убил дворянина из Кота  -
дворянина, и в  присутствии самой королевы! Теперь она тоже мертва. А Конан?
Оказавшись снова  в  Шадизаре, он  опять  завязал стычку со стражей, и опять
остался в живых, - не получив ни раны, ни царапины, ни наказания.
 Актер-хан потряс головой и рыгнул.
 - Настоящий  мужчина. Да,  и  опасный.  В  комнате зажужжала  муха. Хан
сердито нахмурился Зафра, казалось,  ничего не  заметил. Все  его  внимание
было сосредоточено на хане и на его словах голос мага по-прежнему был тихим
и напряженным.
 -  Неукрощенный,  о Хан! Скажи еще, что он и иранистанец, с которым  он
путешествовал на юг, намеревались привезти  Глаз тебе! Иранистанец был убит.
Конан оказался в  компании Испараны  из Замбулы. Без сомнения, он получил бы
награду, если  бы передал твой амулет в руки Иранистана.  Но теперь человек,
связававший его с  Иранистаном, оказался мертв, а замбулийка была под рукой,
и, без сомнения, после того, как он передал бы Глаз законному владельцу, его
ожидала бы награда... Понимаешь?
 Актер кивал,  потягивая  вино.  Его глаза  были  прищурены. По краю его
кубка проползла муха, и он даже не заметил этого.
 -  Итак...  Конан   героически  вернул   амулет  тебе.  И   теперь  его
приветствуют,   и   награждают,  и   чествуют,   как   героя!   Авантюриста,
необузданного  и беспринципного. Он  понял,  что  может поступать,  как  ему
заблагорассудится,  этот Конан!  Кого  он  уважает?  Что  он  уважает,  этот
человек,  убивший вооруженных городских стражников, и мага,  и высокородного
дворянина? Какие уроки извлек он  из  всего этого? Почему он должен  уважать
вообще кого-то  или что-то,  кроме  самого  себя?  Что  еще показал  ему его
жизненный  опыт? Дай  ему власть, и  он захочет еще большей власти. Дай  ему
ответственность, и он возьмет на  себя еще больше, чем ты ему дал. Вскоре он
начнет мечтать о  полной власти. Он многое знает о тебе,  господин Хан!  Без
сомнения, Балад  захочет связаться с ним! Я думаю, что  такой беспринципный,
необузданный варвар прислушается к  человеку,  который пытается  лишить тебя
трона, и заключит с ним сделку!
 Актер-хан налил себе  еще вина. Он не видел, как взгляд Зафры оторвался
от его лица, однако рука мага одним непрерывным движением выстрелила вперед,
смахнула со стола муху и раздавила ее о штанину.
 - Мне кажется, Зафра, - задумчиво сказал Актер, - что ты оказал мне еще
одну  услугу.  Мне  кажется,  ты помешал  мне  совершить  ошибку,  вызванную
слепотой моей  благодарности  и моего  слишком  доброго  сердца, - Актер-хан
какое-то мгновение  раздумывал об этом  -  о  чистоте и  опасной  чрезмерной
доброте своего сердца. - Да, и я слишком возвысил
 Испарану. Однако девчонка неплохо сложена, не так ли?
 К радости Зафры, от двери послышался чей-то третий голос:
 - О хан, визирь ждет с...
 Актер-хан обратил гневный взгляд на своего адъютанта:
 - Вон!  Он  может  подождать!  Я  занят!  Когда  перепуганный  бедолага
адъютант скрылся за  дверью,  Актер снова осушил кубок  и взглянул на своего
волшебника.
 -  Да. Лучше пусть  его не  знающая  препятствий карьера будет обуздана
здесь, в Замбуле, чем еще другие городские стражники, может  быть, даже  мои
собственные Шипы, и другие  дворяне падут жертвами его несдержанности и  его
не вызывающей  сомнений доблести. Да. Хм-м... Зафра... и не... согласился бы
ты принять Испарану в дар от своего хана?
 Ибо Актер-хан  заметил,  как Зафра  смотрел  на нее, а  хан не  был еще
полным болваном.
 Зафра шевельнул рукой...
 -  Конечно,  согласишься.  Хафар!  Хафар!!!  Ко  мне!  Через  несколько
мгновений визирь открыл дверь, и его важное лицо вопросительно уставилось на
повелителя.
 - Схватить Конана и Испарану. Передай это капитану, и еще скажи, что он
должен выполнять приказы моего превосходного слуги и советника, Зафры.
 Лицо  Хафара не  выразило  никаких эмоций,  ибо  подобная способность и
делала человека хорошим визирем у такого хана и еще позволяла ему остаться в
живых, а Хафар этой способностью и обладал.
 - Мой господин, - отозвался он, и этого было достаточно.
 --  Потом  избавься  от всех остальных проклятых льстивых просителей, и
жалобщиков, и лизоблюдов, Хафар, и принеси мне те глупые  документы, которые
я должен подписать и скрепить печатью.
 - Мой господин.
 Зафра и Хафар вышли из зала бок о бок, но не вместе. Актер-хан, с умным
видом  кивая  головой  и  поздравляя себя  с  тем,  что  проницательность  и
здравомыслие позволили ему  приблизить  к себе такого  человека, как  Зафра,
протянул руку за вином.
 16. КОНАН-БЕГЛЕЦ
 Остальные   завсегдатаи   Королевской   Таверны  Турана   были   хорошо
воспитанными и денежными людьми или умело  притворялись таковыми. Однако они
приостанавливались,  чтобы поглазеть  на  человека,  вошедшего  в  таверну и
целеустремленно  пробиравшегося  между   столами.  Белая  каффия   полностью
покрывала  его голову,  оставляя на виду лишь  молодое, бородатое,  покрытое
темным пустынным загаром лицо. Его широкие шаровары вздувались над сапогами,
в которые они были заправлены. Шаровары  были малиновыми, рубашка с длинными
рукавами  - желтой, а на  груди был  приколот кусок черной  материи  в форме
звезды.
 Он   подошел  прямо  к  столу   личного  гостя  Хана,   и   большинство
присутствующих наблюдало за их встречей.
 - Хаджимен! -  приветствовал  его  Конан.  - А  я думал, что  мой  друг
вернулся в дом шанки.
 Хаджимен,  лицо   которого  было  обеспокоенным  или  же  по-настоящему
серьезным, покачал головой.
 - Я остался.
 Он  взглянул  на  Испарану, сидящую напротив  киммерийца  за  маленьким
треугольным столом. Ее одежды мало что  скрывали, и Хаджимен торопливо отвел
глаза.
 Конан подал знак хозяину.
 -  Мой  друг  Хаджимен из племени шанки  присоединится к  нам. Давай, -
сказал он сыну хана шанки, - садись с нами.
 Хаджимен  сел. Вокруг них  начали  подниматься кружки, и  возобновились
разговоры. Многом хотелось  бы познакомиться с  этим  грубоватым  человеком,
оказавшим  какую-то  очень  ценную  услугу  их  хану,  но  кодекс  поведения
клиентов, посещавших столы Королевского  Турана, не  позволял заговаривать с
ним.
 - Сын хана шанки выглядит обеспокоенным, - сказал Конан.
 Хаджимен  взглянул  на   него   глазами,  в   которых,  казалось,  горе
соперничало с ужасом или, возможно, яростью.
 -  Я расскажу моему другу Конану и  его женщине. Некоторые говорят, что
моя сестра вовсе не умерла от лихорадки, а была... убита. Некоторые говорят,
что она вовсе не ждала ребенка, как сообщил нам хан замбулийцев, но на самом
деле была девственной и отвергла его объятия.
 Конан сидел  в молчании, пока  перед Хаджименом  ставили  кубок и новую
большую кружку с пивом.  Потом виночерпий отошел.  Конан мог посочувствовать
переживаниям шанки, но с трудом находил подходящие слова. И еще он взвешивал
вероятность рассказанного: дочь пустыни, отданная своим отцом в дар великому
сатрапу  Империи  Турана,  -  и чтобы она  отвергла сатрапа? Конан  видел со
стороны   шанкийских   женщин   только  покорность  -  и  еще  он  припомнил
непристойное украшение, которое носила другая сестра Хаджимена.
 -  В городе, где живут такие люди, как эти, - осторожно сказал он, - на
каждое событие ты услышишь три разных слуха.
 Хаджимен налил себе пива, сделал огромный глоток, налил снова.
 - Я  знаю. Я не сказал, что верю тому,  что  услышал. Я рассказал моему
другу из племени киммерийцев  только потому, что Теба говорит: обеспокоенный
человек  -  одинокий человек,  и  еще говорит, что никому не  следует быть в
одиночестве.
 Испарана спросила:
 -  Но из-за  чего  дочь  Ахимен-хана из племени шанки могла  быть убита
здесь, в Замбуле?
 Хаджимен заглянул в  свой кубок, покрытый красной глазурью, и обратился
к его содержимому.
 -  В этом  нет  для нас  чести.  Потому  что  она была девственницей  и
опозорила себя и свой народ, предпочтя остаться таковой.
 -  А-а,  -   Конан   понял  дополнительную  причину  душевных  терзаний
Хаджимена. Если то, что он услышал, было правдой,  то девушка опозорила себя
и своего  отца - и, конечно же, своего брата  и вообще весь свой народ.  Так
будут думать шанки,  ибо  они  были  маленьким, древним,  связанным обычаями
племенем. Так  что  было  бы  лучше, если бы эта история никогда не вышла на
свет это осрамило бы ее отца и его народ. Неважно, что другие не увидели бы
здесь причин  для позора шанки жили для шанки, а  не для всех остальных. Из
того, что  Конан  видел, он понял, что быть  шанки  очень нелегко. С  другой
стороны, она была подарком хану от  хана.  Если бы этот хан был опозорен,  а
она убита... можно ли было одобрить такое? Без сомнения, на Актер-хане лежал
более тяжкий грех. Однако, насколько Конан понимал, это могло быть иначе для
Хаджимена...  и, возможно, наказанием за такое  поведение - девушка-подарок,
отказывающая  выбранному для нее  мужчине,  -  была смерть. Конечно  же,  не
замбулийскому владыке было приводить приговор в исполнение. И все же...
 Да, Конан мог  посочувствовать  переживаниям Хаджимена  и стоящей перед
ним дилемме, хоть и не мог полностью их понять.
 С большой осторожностью он сказал:
 - Эта история - этот слух... Он говорит, что она оттолкнула Актер-хана,
и он убил ее в порыве раздражения?
 - Говорят, что она не была убита так, под горячую руку. Она сделала то,
что ты сказал, да, - но была убита позже, хладнокровно.
 Хладно...  О!  Да,  Конан  знал,  что  для  этих  людей  это   означало
"бесстрастно". Он  прикоснулся к скованному обычаями молодому жителю пустыни
-  мимолетно, ибо не был уверен в том, что следует и чего не  следует делать
по  понятиям  шанки. Ему вовсе не  хотелось оскорбить одного из тех, о ком у
него  было такое высокое мнение.  По мнению киммерийца, это были хорошие,  и
благородные, и трогательные люди.
 - Итак, сын  хана шанки не  вернулся к шатрам  Своего племени, - сказал
он,  испытывая  раздражение  от  необходимости  излагать  свои  мысли  таким
уклончивым образом. - Что он намеревается делать?
 - Оставаться среди замбулийцев, - сказал Хаджимен, едва разжимая  губы,
и уставился на стол. - И попытаться узнать все, что можно узнать.
 - Искать Правду.
 - Да.
 -  И  если этот мерзкий слух - правда, то перед моим другом по-прежнему
будет стоять вопрос выбора, и ему по-прежнему нужно будет принять решение.
 - Да, - ответил Хаджимен, не поднимая глаз.
 - Хаджимен.
 Шанки тупо посмотрел на Конана и моргнул.
 - Да, я обращаюсь к тебе прямо и называю тебя по имени. Хотя я и уважаю
обычаи  шанки, сейчас  мы не среди твоего  племени. И  его  обычаи - это  не
обычаи моего  народа. Мы называем наших друзей по имени. Хаджимен - я Конан.
И у тебя есть друзья в Замбуле.
 Немного помолчав, Хаджимен сказал
 - Хан замбулийцев благоволит к Конану.
 - Да.
 -  Пока,  -  вставила  Испарана,  которая  лучше  Конана  знала  своего
правителя.
 Хаджимен еще  какое-то время  смотрел на Конана,  потом коротко кивнул,
осушил свою кружку и начал подниматься на ноги.
 - Я  буду оскорблен, если не поставлю тебе выпить, пока ты находиться в
моем  временном доме,  -  остановил его  Конан,  намеренно  дважды используя
прямое обращение.
 Хаджимен  снова  обратил  на него свой  очень серьезный  взгляд.  Через
какое-то время он заговорил:
 - Это пиво Актер-хана?
 - Да.
 Хаджимен кивнул, бросил на стол монету и вышел.
 -  Гордый человек, - сказал  Конан. - И он  так  и не  обратился ко мне
прямо.
 - Я думаю, ты не оскорбил его, - отозвалась Испарана.
 - Надеюсь, нет.  Меня раздражают их речевые условности. Я не рожден для
церемоний,  Спарана.  И все  же мне  не  хотелось бы обидеть  его или вообще
кого-нибудь из шанки.  Как ты  думаешь,  в эту  историю о  его  сестре можно
верить?
 - Да.  Ты  не знаешь Актер-хана,  Конан. Ты  видел только  благодарного
монарха. Конан пожал плечами.
 - Я знал многих  правителей. Я бы не стал протягивать голую  руку, если
бы кто-нибудь  из них держал меч! Но  труднее поверить во вторую  часть этой
истории,  Спарана: что дочь Ахимен-хана отвергла Актера - или любого другого
мужчину, которому ее пода р и л и.
 -  Некоторым из  нас,  -  ответила Испарана, - не нравится,  когда нас.
дарят, кому угодно и кто угодно!
 - Испарана,  ты настоящая женщина. И ты не  такая  ты не воспитывалась
среди шанки, и к тому же их ханом.
 - Да, это правда. Слава богам. Однако я понимаю, что ты хочешь сказать.
Предположим, что в душе она всегда была бунтаркой - подобно мне - и  никогда
не осмеливалась проявить это или  предпринять что-либо, пока она жила  среди
шатров шанки. Здесь... может быть, она решила попытаться.
 -  Думаю, это  возможно,  - сказал Конан. Его глаза  были устремлены на
человека,  входящего  в таверну,  но  не  видели  его.  - По-моему, лучше не
говорить ничего об этом. Но я попытаюсь как-нибудь узнать.
 - А ты уверен, что хочешь знать?
 - Знания не повредят мне, Испарана. Если этот слух - правда, то не мне,
а Хаджимену следовало бы уехать домой прежде, чем он все узнает!
 Она  улыбнулась и коснулась его руки, распознав некоторое  сочувствие в
этом столь суровом юноше
 потом  она  подняла  глаза и полуобернулась,  следуя  за его  взглядом.
Киммериец усвоил  урок и дал себе обет,  правда, неформальный, - он  никогда
теперь не садился в таверне спиной к двери.
 Таким  образом, он наблюдал за приближением человека очень обыкновенной
внешности,  с  отвислыми  щеками, в  длинном,  плотно  запахнутом  плаще  из
обыкновенной домотканой серовато-коричневой ткани.
 - Прошу  прощения.  Один человек  там, за дверьми,  хочет поговорить  с
киммерийцем Конаном.
 Конан  остался сидеть с  бесстрастным лицом, по-прежнему сжимая  в руке
кубок  великолепной  работы и в то  же время  изучая этого человека, который
подошел  к нему так спокойно.  Испарана тоже разглядывала этого неприметного
человечка.  Вокруг  них остальные  постояльцы  были по-прежнему верны своему
рождению, или деньгам, или претензиям: они ни на что не обращали внимания.
 - Ты знаешь меня, - сказал Конан. - Пусть он войдет и выпьет со мной.
 - Занятой вечер, - мрачно сказала Испарана и заглянула в глубокий вырез
своего темно-красного шелкового лифа,  отчего  на ее подбородке образовались
складки.  На ней был медальон, подаренный Актер-ханом своим  нижним изгибом
он  чуть задевал верхний изгиб ее груди.  "Этот вечер должен был быть только
нашим", - подумала она, но не произнесла этого вслух.
 -  Он  поговорит с тобой за стенами этой  таверны,  - сказал незнакомец
Конану.
 - Он не хочет показываться на людях?
 - Возможно. Возможно, ты не хочешь, чтобы тебя видели вместе с ним.
 Конан улыбнулся.
 -  Хорошо  сказано.  Но тогда почему  я вообще должен хотеть говорить с
ним?
 - Не делай этого, Конан!
 -  Разговоры  никому не вредят, -  сказал человек в  плаще,  но  Конан,
которому пришел на ум Хаджимен, знал, что это не так. И все же...
 Он внимательно изучал незнакомца. Тот не казался особенно  опасным.  Он
вообще не казался  опасным. Он не выглядел как человек  действия  или силач.
"Интересно,  -  подумал киммериец,  - кто же  хочет  поговорить  со  мной по
секрету?" И большая шишка его киммерийского любопытства сказала:  "Почему бы
и нет?"
 Он откинулся назад от стола.
 - Распахни плащ.
 Незнакомец  бросил на него короткий вопросительный взгляд и подчинился.
Под длинным серо-коричневым  плащом на  нем была  туника  с  бахромой,  едва
доходящая до колен.  Его пояс был нешироким,  и на нем не висели ножны меча.
Конан слегка расслабился, но не полностью.
 - Я хочу, чтобы ты вытащил свой кинжал левой рукой и оставил его здесь,
у моей спутницы. Подумав какое-то время, незнакомец кивнул.
 - Мы не собираемся убивать тебя, Конан из Киммерии. Мы вообще не желаем
тебе зла.
 Он  положил  на  стол кинжал,  который был  таким  же  незамысловатым и
утилитарным, как и плащ: это было просто приспособление для еды.
 Испарана спросила:
 - Кто это - "мы"?
 -  Я и  тот, кто  хочет  поговорить  -  только  поговорить  -  с  твоим
спутником, Испарана.
 - Его зовут Балад?
 - Нет.
 - Конан, не ходи.
 - Ты знаешь нас обоих, -  заметил Конан посыльному, потом,  обращаясь к
Испаране, сказал: - У меня
 с собой меч и кинжал, а этот человек безоружен. Я  пойду  на  встречу с
его хозяином"
 Он взглянул на незнакомца, чтобы проверить, как тот  отреагирует на это
последнее слово. О" не увидел никакой реакции.
 - Я бы не пошла, - сказала Испарана, не скрывая своего беспокойства.
 Конан поднялся на ноги.
 -  Никуда не убегай, Спарана  -  и  не слишком много пей  без  меня!  Я
вернусь, чтобы осмотреть твой медальон - с очень близкого расстояния.
 Он подошел к виночерпию и выпросил  у него абрикос. Потом он вернулся к
посыльному,  который, вместе  со всей своей массой каштановых  волос, был на
целый фут ниже киммерийца.
 - Я иду за тобой.
 Конан  был  важной  персоной.  Остальные  постояльцы  таверны  украдкой
наблюдали за тем, как он, жуя абрикос, исчезает за дверью вслед за худощавым
человеком в длинном темном плаще.
 - Ты знаешь, -  сказал,  оказавшись на улице, фруктоядный Конан, словно
продолжая разговор, - мне нравится носить меч. Так приятно чувствовать его у
своего бедра.
 - Я слышу тебя и понимаю. Тебе нечего бояться.
 - О, я знаю это.
 - Я хотел сказать...
 Незнакомец не стал  утверждать очевидное и  замолчал,  Они  поняли друг
друга.  Конан, возможно,  по-глупому согласившись следовать за неизвестным в
неизвестное - ив темноту замбулийских улиц в центре города - напомнил своему
проводнику, что  вооружен,  и так же  тонко  дал  ему понять,  что ничего не
боится.  Они пересекли  улицу. На другой стороне свет был  скудным, а тени -
более  глубокими.  Конан дошел вслед  за своим проводником до  перекрестка и
сделал резкое движение вперед.
 - Ты чувствуешь это?
 Идущий чуть впереди проводник отозвался:
 - Да. Это твой кинжал?
 - Нет, твой.  Чуть выше  твоей поясницы. Если я надавлю, ты  умрешь или
будешь парализован. Что будет хуже?
 - Это, без сомнения, мудрая предосторожность осмотрительного  человека,
но в ней нет нужды. Тайна не всегда означает опасность.
 -  А  вынутый  из ножен кинжал  не всегда  идет в  дело,  - хо