Хан? Тебе не приходит  в  голову, что,  хотя ты превосходно
судишь о людях, но,  тем не менее, ты учишься  чересчур медленно? Ты мог  бы
доверять нам.  Получив  награду,  мы были бы счастливы и преданны.  Зафре ты
доверять не мог!
 Актер припомнил... в подземелье, когда он подозвал к себе  Балтая...  и
направил меч на  эту аквилонийскую девушку, Митралию.  Зафра отступил назад,
встал  рядом с ним, но за его спиной. Актеру  показалось, что он услышал его
быстрый свистящий шепот, но  тут  чудесный меч бросился вниз,  в подземелье,
чтобы выполнить его, Актера,  повеление - так он думал, - и он, восхищенный,
окрыленный, перестал  обращать внимание на что бы то ни было. Его повеление?
Нет!  То, что он слышал, должно было быть голосом, тихо произносившим: "Убей
ее"... или "его".
 Теперь  он  смотрел  на  двоих, вторгшихся  в его  тронный зал,  двоих,
которых он приказал оставить наедине с собой, двоих, которым он даже в своей
самонадеянности и уверенности в  Мече Скелоса позволил запереть  двери,  - и
внезапно он почувствовал себя очень одиноким на своем троне и  словно ссохся
под своей мантией.
 - Не зови своих  людей, Актер-хан, - сказал Конан, приближаясь при этом
к трону. -  Ты будешь задушен и  начнешь  разлагаться к тому времени, как им
надоест  пытаться разрубить  дверь  мечами  и  они пошлют  за  топорами  или
тараном. И что это даст тебе?
 Конан шагал  к  восседавшему  на возвышении  хану,  и  в этот момент по
другую  сторону  громадных запертых  дверей послышались звуки:  крики и лязг
оружия.
 21. ТРОН ЗАМБУЛЫ
 Конан остановился на расстоянии двух длин своего тела от возвышения, на
котором стоял трон Замбулы, и уставился на огромные двери, как уставились на
них Испарана  и Актер-хан. Снаружи, в коридоре, люди  выкрикивали проклятья,
предупреждения, угрозы.  Люди  кричали и громко стонали, получая  ранящие их
удары.  Доспехи  бряцали  и лязгали. Острые  клинки  со  звоном  отлетали от
шлемов,  доспехов и других острых клинков. Один с  глухим  стуком врезался в
дверь:  кто-то   собирался  нанести   могучий  удар,  а  его  предполагаемый
получатель  увернулся. Опыт Конана  подсказал ему, что дерево,  из  которого
сделана  эта  дверь, удержало  клинок, и киммериец  решил, что тот  человек,
который нанес этот несчастливый удар,  уже мертв или ранен, потому что в бою
нескольких секунд  беспомощности было достаточно. Возгласы  и лязганье стали
продолжались.  Теперь киммериец был уверен, что слышит меньше воплей, меньше
криков боли или тревоги и - да,  слышит  меньше ударов  клинков, А  потом их
стало еще меньше. Кто-то упал на дверь. Конану был знаком  звук,  который он
услышал потом:  безжизненное тело медленно соскользнуло вдоль створки дверей
на пол. И потом наступила тишина.
 Конан взглянул на Испарану и увидел, что она смотрит на него.
 - Балад, - пробормотал он.
 Кулак - нет, определенно рукоять меча  - забарабанила по двери, которая
почти не  заметила этого  благодаря  своей толщине,  высоте и мощи. Огромная
перекладина даже не задребезжала.
 - Актер! - взревел  чей-то  голос, и  Конан узнал его. - Твои стражники
убиты или  сдались, Хан-Хилайим  больше не  существует.  Хамер  лежит тяжело
раненный. Иабиз давно уже сдался и предложил присоединиться ко мне и служить
мне!  Это  Балад,  Актер  помнишь меня,  твоего  старого друга? Дворец наш.
Открой двери, Актер-р-р!
 В течение долгого времени Актер, некогда хан, сидел в оцепенении, глядя
на резные двери.
 Конан неторопливо прошел мимо него, без труда снял меч со стены и начал
было пристегивать ножны к своему поясу, но тут же остановился, нахмурившись,
а потом отшвырнул спрятанный в ножны Меч Скелоса. Тот с лязгом заскользил по
розовым и красным плиткам пола  и остановился в нескольких футах от запертой
входной двери.
 Актер  даже не взглянул на  киммерийца. Он смотрел на двери, по которым
снова с грохотом ударила рукоять меча.
 Наконец, очень тихо, он сказал:
 - Открой двери.
 Испарана, не так тихо, сказала:
 - Нет.
 И  зашагала  прочь от высокого  портала и  лежащего  перед  ним  меча в
ножнах.
 Актер  какое-то время смотрел  на нее, потом повернул изнуренное лицо к
Конану. Киммериец стоял, сложив руки на груди, и спокойно глядел на него.
 - Конан...
 -  Нет, Актер-х...  Актер.  Ты сам  поднимешь перекладину.  То,  что ты
причинил зло девочке-шанки,  было твоей великой ошибкой. То, что ты причинил
зло Испаране и мне, -  предпоследней. То, что все  твои надежды основывались
на вере в этот заколдованный меч, - последней. Я  понятия не  имею, скольким
людям ты причинил  зло,  скольких ты убил в  дополнение к девушке-шанки  или
скольких разорил. Но...  пришло  время тебе  расплатиться.  Ты перестал быть
сатрапом, Актер, ты перестал быть ханом - перестал править.  Ты сам откроешь
двери тем, кто представляет народ, который ты оплевывал и топтал ногами.
 В течение долгого времени Актер продолжал  смотреть на  Конана.  В этих
темных глазах  не пылала ненависть  или гнев  казалось, они умоляли.  Потом
голова  в  короне   медленно  повернулась  снова   к  деревянному   порталу,
отделяющего его  от тех,  кто сверг  его.  И  опять множество долгих  секунд
поползло улитками, пока  он невидящим взглядом смотрел на дверь, погруженный
в мысли о поражении. И об угрызениях совести? Конан в этом сомневался
 Актер поднялся, тяжело оттолкнувшись  обеими  руками  от  подлокотников
своего парадного трона, и по ступенькам спустился с возвышения на вымощенный
плитками пол. Машинально сжимая в левой руке несколько складок своей мантии,
он прошагал  - почти  проскользил эти  пятьдесят футов. Поколебавшись  всего
несколько  мгновений, он поднял небольшой  рычаг,  который, в свою  очередь,
заставил подняться огромный брус,  перекрывавший створки дверей. Потом Актер
повернулся,  взглянул на Конана и Испарану и  на  лежащий на полу поблизости
меч и направился назад к своему трону. Конан взглядом  проследил за тем, как
он   поднимается  по   ступенькам  походкой  старого,   усталого   человека,
поворачивается  и  тяжело  опускается  на  свой  высокий  трон.  Спустя  еще
мгновение  Актер поставил ступни ног  вместе, опустил  локти на подлокотники
кресла и выпрямился.
 Конан был поражен мужеством и достоинством этого человека. "Правда, сам
я  поднял бы этот  меч  и встретил бы  их, как  воин,  чтобы пасть в бою,  -
подумал Конан. - Но ведь я не король и не сатрап, и во  мне нет  королевской
крови.  В  Актере она  есть  -  и у него  есть достоинство".  Киммерийцу  не
очень-то  нравилось, что на него произвел  такое  впечатление этот человек -
такой человек, - но не в  его  характере  было  испытывать  в данный  момент
какое-то другое чувство.
 Актер-хан отдал свой последний приказ:
 - Войдите.
 Обе высокие створки  распахнулись настежь под напором вооруженных людей
в  доспехах,  которые не ввалились шумной толпой в  тронный зал, а  остались
стоять в дверях, и в самом их центре был одетый в кольчугу Балад. Его голова
была не  -покрыта,  но  мокрые пряди  волос свидетельствовали о том, что  он
только что снял шлем, который носил в сражении.
 В тронный зал влетело  стройное  женское  тело в  лохмотьях  шелка. Оно
приземлилось с мягким глухим  стуком, его шея  безвольно мотнулась, и  глаза
Тигрицы Чиа, казалось, уставились на ее хозяина.
 Балад  поднял руку в  ней был лук  с наложенной  на тетиву стрелой. Он
поднял другую руку, быстро прицелился - и послал стрелу в человека на троне.
Актера отбросило назад, к спинке его большого  кресла,  и он крякнул потом,
цепляясь пальцами за подлокотники,  поднялся на ноги.  Балад снова  отпустил
тетиву. Позади  него приверженцы  заметались, и на некоторых лицах отразился
ужас. Вторая стрела вонзилась в тело Актера с хлюпающим глухим звуком.
 Два тонких древка с серо-белыми перьями торчали теперь из его живота.
 -  Балад!  -  взревел Конан. -  Он  открыл  тебе  двери  -  он сидел  с
достоинством короля! Он даже не вооружен! Это не честный бой - это бойня!
 Он пылал яростью, и Испарана не видела ничего красивого в его лице.
 - Солдаты! Будете ли  вы продолжать  следовать за ханом-убийцей? Кто же
клянется на  верность человеку, который  завоевывает престол и  убивает  его
обладателя не в поединке и не в бою, а предательски - на расстоянии?
 И  солдаты  зашептались  между  собой.  А Балад перевел  свой блестящий
взгляд на киммерийца, который стоял совсем один.
 Встревоженная Испарана предостерегающе сказала
 - Ко-нан...
 Балад  и  Конан мерили друг друга  свирепыми взглядами,  а Актер  в это
время  осел,  скатился  по ступенькам,  ведущим  на  возвышение,  и  остался
неподвижно лежать на плитках пола.
 - Конан? Я теперь хан! Хан Замбулы! - Балад  воздел вверх руки, одна из
которых  сжимала  орудие убийства.  -  Ты  должен  будешь получить  награду,
приятель!
 - Актер, - сказал Конан, - правил, как скотина,  но он был правителем и
только что доказал это. Он сидел, как король, готовый принять свое смещение,
-  и был  убит,  как преступник, человеком,  который  пустил в  ход  оружие,
действующее на расстоянии, оружие труса или самого подлого охотника!
 Балад сделал несколько шагов вперед, входя, как  хозяин, в тронный зал,
на  который  заявлял  права.  Он  небрежно  поставил  ногу  на  кончик ножен
заколдованного меча, взглянул на Конана и заговорил голосом, который казался
еще более зловещим из-за того, что был таким спокойным.
 - Не говори со мною так, Конан. Это чудовище заслуживало только смерти,
и у нас нет времени на  судебные процессы!  Нужно  столько всего сделать для
Замбулы! Что касается  тебя, Конан, чужестранца, но верного помощника, - как
будет звучать для твоих ушей пост личного телохранителя Хана?
 Испарана смотрела на  Конана,  закусив  губу. Балад смотрел на  него  и
ждал,  и  в  нем  уже чувствовалась  холодная  надменность правителя.  Конан
отвечал   ему   хмурым  взглядом.  Солдаты   в   доспехах,   вооруженные   и
окровавленные, ждали в широком проеме дверей.
 Наконец Конан сказал:
 - Я не стану охранять твое  тело,  Балад. Ты встретил меня ложью, боясь
даже сказать мне, что это  был ты, а не какой-то  Джелаль. Ты смог захватить
дворец  благодаря  мне  и  Хаджимену и  его  воинам  на верблюдах. Когда мне
понадобится престол,  я тоже убью  ради  него,  - но только если у правителя
будет  в  руках  клинок.  Я  присоединился  к  тебе, чтобы выступить  против
неправедного убийцы - и я не стану теперь охранять убийцу!
 В огромном зале снова, как свинцовые тучи, повисли напряжение и тишина.
 Потом Балад, на скулах  которого  перекатывались тугие желваки,  поднял
руку, чтобы достать из-за плеча еще одну стрелу.
 Он  вытаскивал  ее  из колчана,  когда его глаза покинули лицо Конана и
уставились на что-то за его спиной. Конан обернулся, чтобы бросить взгляд, и
задержался, чтобы вглядеться более внимательно. Распахнулась дверь.  На полу
появилась  ладонь.  В   тронный  зал,  помогая  себе  правой  рукой,   вполз
окровавленный Зафра. Глаза Конана расширились, округлились и потемнели, а на
его  затылке зашевелились волосы.  Он медленно  отступил  прочь,  так, чтобы
видеть и Зафру, и Балада, поворачивая только голову.
 Голос  Зафры был не  громким, прерывающимся, скрипучим. Он возвышался и
затихал  короткими неровными порывами между приступами боли.  Зафра лежал на
боку, и его левая ладонь была прижата к окровавленной груди.
 - Человека, настолько... искушенного в... волшебстве, как я... не... не
так-то...  не  так-то  ле-егко уби-и-и-ть, ким-мериец. Нам  с-следовало быть
союзника-ми...  Балад, ведь так?  -  даже  распростертый на полу, истекающий
кровью,  несомненно умирающий человек мог насмехаться.  - Только заклятие...
наложенное  давным-давно-о-о... удерживает  меня  в  живых,  чтобы...  чтобы
посмотреть на  тебя, Бала-ад. Балад на этом т-троне?  Даже... этот пес Ак...
был бы лучше! Уб-бей... его.
 Где-то  в  зале  вскрикнул  солдат,  подобравший  трофей,  и этот  крик
оборвался жутким хрипом, когда  меч Зафры безошибочно нашел его сердце. В то
же самое время меч на  полу  выскользнул из ножен, на которые опиралась нога
Балада. Тот так и не шевельнулся, застыв во время доставания другой  стрелы,
которая  должна была  оборвать жизнь и успокоить  язык киммерийца. Но теперь
именно Балад умолк навеки, потому что у меча совсем рядом была жертва, и ему
не  пришлось  принимать  решение он поднялся,  выровнялся  в воздухе и, как
искусно брошенное копье, вонзился в грудь ближайшего к нему человека.
 Конан, увидел, что он ошибся  в одном своем предположении: убив, каждый
меч бездействовал, пока ему не  приказывали снова. Зафра, лихорадочно глотая
воздух,  лежал на  полу  Балад лежал неподвижно, и над его телом стоял  Меч
Скелоса.
 В  зловещей тишине киммериец прошел  через  широкий  зал  к  пораженной
ужасом кучке  людей у двери. Они  убили короля человек, которым  его хотели
заменить, пережил его лишь на какие-то минуты.
 -  Ну-ка, дай мне  это, - сказал Конан и  выкрутил меч из вялых пальцев
одного из сторонников Балада прежде, чем тот смог очнуться.
 Конан не пошел обратно он подбежал  к  обмякшей фигуре Зафры, и теперь
все  наблюдали за тем, как  этот  варвар с Севера взмахнул  позаимствованным
мечом над головой. Зафра смотрел на него снизу вверх.
 - Уб-бей... - судорожно выдохнул колдун, и Конан сделал это.
 Ему пришлось ударить дважды, и на второй раз меч со звоном  ударился об
пол,  высекая  из  него  искры. Голова волшебника Замбулы еще  не прекратила
своего  омерзительного  вращения  по полу,  когда  Конан  резко  обернулся и
заговорил.
 -  Я предлагаю вам сжечь  это,  -  сказал  он.  - С  этими волшебниками
осторожность не помешает.
 Он помолчал еще одно долгое мгновение, потом заговорил снова.
 - Мне  не  нравится ваш  город,  и  я покину его и  буду клясться,  что
никогда даже не слышал о нем. Что  ж.  что  случилось со всеми вами, бравыми
защитниками  Замбулы? Трое негодяев лежат  мертвыми, и  по справедливости, и
Замбула  и  весь  мир  будут чувствовать себя  гораздо  лучше без  всей этой
троицы!  Неужели  никому  не  придет  в  голову  сказать...  да  здравствует
Джунгир-хан!
 Через мгновение  Испарана выкрикнула эти же самые слова, а потом кто-то
в коридоре  - это был визирь Хафар, - и вслед за ним другие  подхватили этот
клич, и вскоре  это был хор,  отдающийся эхом по  всему городу, пока Хафар и
Испарана разыскивали  мальчика,  который стал  Ханом Замбулы.  По  пути  они
договорились  ни один из них так  и не рассказал ему, как  один чужестранец
сделал его королем и Сатрапом Империи.
 * * *
 Могучий  молодой  человек сидел верхом на лошади,  к  седлу которой был
привязан повод пяти тяжело нагруженных вьючных  животных. Его окружали  люди
на верблюдах. Все  они  были  одеты в белые каффии  и халаты поверх  красных
шаровар, и все смотрели сверху вниз на женщину, которая подошла к всаднику.
 - Что у тебя на вьючных лошадях,  Конан? Киммериец улыбнулся и взглянул
через плечо на своих животных.
 - Привет, Испа. Вода, которой, надеюсь, хватит, чтобы доехать до Заморы
или этого оазиса, как он там называется.  И... несколько безделушек, которые
я... подобрал. Я боялся, что  Джунгир-хан может забыть наградить  меня за ту
службу, что я сослужил его отцу, когда вернул ему тот амулет!  Ты же знаешь,
нам пообещали награду.
 Она улыбнулась ему мимолетной, измученной улыбкой, потом сказала:
 - Он  хорошо переносит смерть своего  отца.  Он заверяет Хафара и меня,
что простит  заговорщиков, если они принесут  ему клятву на верность. Боюсь,
нам пришлось убедить его в том, что  Балад был колдуном, подчинившим их всей
своей воле... и никто не упомянул при нем о некоем киммерийце.
 - Мы с ним никогда не видели  друг друга. Надеюсь, что и не увидим. Мне
не  нравится его поганый город  и его поганый, плетущий  заговоры народ, и я
уверен, что мне не смог бы понравиться никакой сын Актер-хана,  даже если бы
его шаги направляли ты и Хафар. А насчет того, что он всех простит и никогда
не станет никого карать... я поверю, когда увижу это, - сказал Конан, потому
что  он  еще  немного  повзрослел,   и  встретил  еще  несколько  королей  и
неудавшихся королей, и стал немного мудрее. - Лучше бы они седлали лошадей и
ехали, ехали, ехали. - Испытывая некоторую неловкость,  он потянул за повод,
и его вьючные лошади зашевелились. Он,  сузив глаза,  наблюдал  за  тем, как
смещаются  тюки  на  их  спинах.  -  Мне  бы  очень не  хотелось, чтобы  они
соскользнули. Мы с Хаджименом уезжаем,  Спарана. Я, может быть, задержусь  у
них  на  день или два. Шанки  - самый лучший народ из тех, что я встретил за
этот год, а я  встретил слишком многих. Ты знаешь, никто не присматривает за
конюшнями. Там много прекрасных  животных.  Я беру только шесть, и  Хаджимен
настаивает, чтобы я  принял от него одного или двух  верблюдов. Оседлать еще
одну лошадь - для тебя?
 - Значит, ты действительно уезжаешь.
 - Да. Я предпочитаю места, подобные  Шадизару,  где человек знает,  что
ему  делать:  все открыто  порочны  и  признают  это,  и  поэтому  никто  не
устраивает заговоров и не прикидывается!
 Она улыбнулась - с легким сожалением.
 - Какой же ты мужчина, Конан из Киммерии.
 - Какая же ты женщина, Спарана. Они долго смотрели друг на друга потом
она сказала:
 - Хафар назвал  меня  Соратницей Хана,  и  вся  знать подтвердила  этот
титул. Я  -  первая  женщина Замбулы,  Конан. Боги, как нам  нужен  генерал,
который  не  был  бы ничем  обязан  никакой  группировке!  Возможно, могучий
чужестранец.
 Конан сжал губы, приподнял брови, подумал. И покачал головой.
 - Только не в Замбуле! Только не я! Действительно,  что за женщина... а
вообще, сколько тебе лет, Спарана?
 - Двадцать и шесть, - ответила она так свободно, что он был уверен: она
говорит  правду. - А сколько лет тебе, Конан,  тебе, кто может отказаться от
того, чтобы быть генералом и... чем-то большим для меня?
 - Восемнадцать, - сказал он, продвигая свой возраст за  следующий  день
рождения,   и  развернул  лошадь.  Шанки  ждали  его,   сидя  на  верблюдах,
обрадованных тем, что можно стоять спокойно. Лошади непрерывно хлестали себя
хвостами по бокам, отмахиваясь от мух. Конан оглянулся вокруг.
 - Хаджимен?
 - Я готов, - отозвался шанки. Конан взглянул на Испарану.
 - Едешь?
 - Восемнадцать!
 - Ну... почти.
 Она потрясла головой. Жемчужины сверкали в  ее волосах  и на ее широкой
нагрудной повязке из желтого шелка.
 - Почти восемнадцать, - выдохнула она. - Каким же мужчиной ты станешь.
 Конан напряженно улыбнулся.
 - Раньше ты сказала  "какой же ты", Испарана, а теперь говоришь  "каким
же ты будешь". Значит, ты не  едешь.  Прощай, Испарана.  Я рад, что тебе  не
удалось убить меня.
 - Я не так уверена, - мягко сказала она. Конан рассмеялся.
 - И ради чего? Ради амулета, который должен был защитить Актер-хана? Он
оказался  замечательно эффективным, не правда ли? То, что мы привезли Актеру
этот амулет, защитило его  - прямо в гроб!  О боги, спасите меня от подобных
амулетов.
 - Конан... как ты думаешь, ты когда-нибудь вернешься в Замбулу?
 -  Спарана... - он обернулся и взглянул  на Хаджимена. - Послушай меня,
Хаджи.  Я  клянусь  киммерийским Кромом и замбулийским Эрликом  и шанкийской
Тебой, что я никогда даже не признаюсь, что был  в Замбуле! Это обет! Я буду
отрицать, что побывал здесь. Я  забуду  о  Замбуле так  быстро,  как  только
смогу. И об этом проклятом Глазе Эрлика тоже!
 - И обо мне.
 Она казалась маленькой, Соратница  Хана, стоя на земле в  то время, как
Конан восседал на лошади из личных конюшен хана.
 -  И  о  тебе, Испа.  Если когда-нибудь я забудусь и все-таки вернусь в
Замбулу,  Испарана, нянька и Со ратница  Джунгир-хана,  ты  будешь  покрытой
морщинами матерью нескольких детей. Можешь быть уверена.
 Голубые глаза долго вглядывались в карие, и он увидел, как  карие глаза
подернулись пеленой, и вздрогнул, словно просыпаясь.
 - Хаджимен! - окликнул Конан и дернул повод своего скакуна.
 Она стояла и смотрела, как он уезжает прочь.