здесь о них  напридумывали...  Вы
буквально  вынуждаете  нас  стать  палачами,  толкаете  к  этому.  Давайте
забудем, а? Честно признайтесь, что выдумали все это  по  пьяной  лавочке,
получите свои десять розог - и разойдемся по-хорошему, все будут довольны.
Посмотрите, до чего вы девушку довели...
   Алена, действительно, всхлипывала, утирая слезы широким рукавом мантии.
   -  Итак,  я  записываю,  что  вы  осознали  свою  вину  и  постараетесь
исправиться, - сказал председатель, вынимая авторучку.
   - Нет, - сказал Гай. - Я говорил чистую правду.
   - Хватит! - закричал тот, что сидел слева от  председателя.  -  Сколько
можно слушать этого выродка? Давайте приговаривать, или я его сам...
   - Ну что ж, - ледяным тоном произнес судья и  поднялся.  Следом  встали
остальные двое.  -  Прения  закончились.  Высокий  Трибунал,  действуя  от
Ирреального Мира, за неслыханную прежде, перешедшую все границы клевету на
человечество, приговорил Олега  Гая  к  смертной  казни.  Через  расстрел.
Приговор обжалованию не подлежит  и  должен  быть  приведен  в  исполнение
немедленно.
   Судья снял пышный парик, вытер им круглое  потное  лицо,  и  тогда  Гай
захохотал на весь зал. Хохотал и никак не мог остановиться, хохотал, когда
его волокли к выходу,  тащили  по  коридору,  захлебывался,  утирал  слезы
закованными руками, мотал головой и перестал  смеяться  лишь  в  маленьком
дворике, где в углу была  вырыта  могила  и  двенадцать  солдат  стояли  с
винтовками наперевес.
   Его поставили на краю могилы. По голубому летнему небу  плыли  пушистые
белые облака. Как ни странно, он не чувствовал страха,  просто  нестерпимо
хотелось, чтобы все это быстрее кончилось, и тогда можно будет проснуться,
вернуться к усыпанному сигаретным пеплом столу, к очередям в магазинах,  к
хамству вахтеров, официантов и приемщиков заказов. К реальности.
   -  Целься!  -  крикнул  офицер.  Стволы  винтовок  взлетели,  образовав
колышущуюся линию. - По выродку и врагу человечества... залпом... пли!
   Клубящийся белый дым заволок шеренгу солдат. Гай  стоял,  зажмурившись,
напрягшись в ожидании горячего  тупого  удара,  но  проходили  секунды,  а
ничего не было. Досчитав до десяти, он открыл глаза.
   Создалось впечатление, что о нем забыли.  Солдаты  аккуратно  составили
винтовки и, собравшись в кучку, курили неподалеку, болтая  о  всевозможных
пустяках. Офицер с озабоченным  видом  писал  что-то,  приложив  бумагу  к
стене.
   - Эй, - позвал Гай.
   Никто и ухом не повел.
   - Это... что... все? - спросил Гай, взяв за локоть офицера.
   - А? - Офицер замотанно посмотрел на него, явно не узнавая. - Вам чего?
А-а... То-то я смотрю, личность знакомая. Долго  еще  будете  болтаться  в
служебном помещении? Ну народ, ты скажи! - покрутил он головой. -  Все  бы
им людей от дела отрывать, так  и  шлындают  тут,  потом  казенные  лопаты
пропадают... Тебя расстреляли? Расстреляли. Вот и давай отсюда.
   - Куда? - тупо спросил Гай.
   - Да хоть к монаху в пазуху! - озлясь, заорал офицер. -  Или  куда  там
тебе ближе. Что я тебя, еще опохмеляться поведу?
   Гай  опустился  на  холмик  свежей  земли  и  потащил  из-под  балахона
сигареты. Колени дрожали.
   - Эй, посторонись-ка, - толкнул его солдат с лопатой. - Расселся тут...
   Он стал ловко забрасывать могилу, аккуратно собирая в пустую консервную
банку попадавших дождевых червей. Гай поднялся и побрел неизвестно куда.
   - Эй, стой! - крикнул офицер. - Ну  народ,  ты  скажи!  Так  и  норовят
казенное спереть, жизнь без этого не мила! Кандалы, говорю, верни! И саван
в описи числится, на всех не напасешься!
   Через минуту Гай вышел из ржавых ворот, тут же захлопнувшихся за ним  с
тягучим визгом. Обернулся. Ворот он уже не увидел - вместо них протянулась
глухая стена какого-то склада с огромной красной надписью: "Не курить".
   - Н-да, дела... - вслух сказал он самому себе, крутя головой.
   На краешке тротуара сидела  Алена  и  ревела  навзрыд,  уткнув  лицо  в
ладони.
   - Интересно... Ты разве тоже не исчезла? - спросил Гай, присев рядом на
корточки.
   - Уйди! - отмахнулась Алена и заревела громче.
   - Ты чего ревешь?
   - Дурак. Ой какой дурак... Тебя же расстреляли.
   - А я живой.
   - Никто и не говорит, что ты мертвый...
   - Тогда чего реветь?
   - Ох... - покачала она головой. - Живой-то живой, но разве приятно, что
тебя расстреляли как врага человечества?
   - Сдурели, право... - растерянно сказал Гай, поднял ее за плечи и  стал
целовать мокрое лицо. - Ну расстреляли и  расстреляли,  подумаешь,  велика
важность. Схожу куплю цветов и на могилку себе  положу.  Ну  что  ты?  Эх,
Алена ты Алена... ты за меня замуж пойдешь?
   - Пойду, - сердито сказала Алена сквозь слезы,  и  Гай  снова  принялся
целовать ее. - Пусти,  хватит.  Потом.  Ты  иди,  ладно?  Вечером  ко  мне
придешь. Сейчас мне поплакать хочется.
   - А ты не исчезнешь? - полушутя, полусерьезно спросил Гай.
   - Не исчезну, куда мне исчезать?



4. РЕТРО

   Гай в последний раз поцеловал ее и  отправился  восвояси.  После  такой
передряги  хотелось  хватить  стаканчик  чего-нибудь  крепкого,   но   все
забегаловки, как назло, словно сквозь землю  провалились.  Или  убежали  в
пригороды.  Последние  выходки  Лиги  Здоровой  Морали  заставили   многих
пускаться во все тяжкие. Бар "Бухой утеночек" в  светлое  время  и  впрямь
проваливался под землю, вырастая вновь с первыми проблесками темноты. Кафе
"Стопарик  твоей  бабушки"  притворялось  водонапорной  башней.   Ресторан
"Голозадый бабуин", самый хитрый и коварный,  попросту  распылял  себя  на
атомы, которые при внешней  угрозе  моментально  ссыпались  в  водосточную
трубу.
   Ну так и есть  -  по  осевой  линии,  погромыхивая  незапертой  дверью,
позвякивая  бутылками,  мчалось  что  есть  духу   маленькое   кафе   "Эх,
мать-перемать!",  а  за  ним,  размахивая  зонтиками  и  душеспасительными
брошюрками, гнался табунок старых дев с повязками общества трезвости. Кафе
сделало обманный финт и ловко нырнуло в проулок, из  распахнувшейся  двери
выпала литровая бутылка итальянского вермута, и Гай успел  схватить  ее  в
прыжке, сделавшем бы честь Льву Яшину. Старые девы по  инерции  промчались
мимо переулочка и теперь неслись  назад,  но  кафе  и  след  простыл,  оно
затерялось  в  лабиринте  кривых  улочек,  на  бегу  сменило   вывеску   и
притворилось безобидной молочной  лавкой  -  кафе  было  битое  и  тертое,
видывало виды и умело рубить хвосты.
   Гай отвинтил пробку, сделал два основательных глотка,  спрятал  бутылку
во внутренний карман пиджака и побрел дальше.
   Навстречу ему шел  Савва  Иваныч  в  компании  Мертвого  Подпоручика  и
какого-то незнакомца в длиннополом кафтане петровских  времен.  Незнакомец
играл на губной гармошке, а Савва с Подпоручиком горланили:

   Если я в окопе от страха не умру,
   если русский снайпер мне не сделает дыру,
   если я сам не сдамся в плен,
   то будем вновь
   крутить любовь
   под фонарем
   с тобой вдвоем,
   моя Лили Марлен?

   Время от времени Савва Иваныч поднимал висевший у него на груди  ручной
пулемет и шутки ради выпускал очередь  по  окну,  которое  ему  чем-то  не
нравилось.
   Гай радостно присоединился к ним,  светило  солнце,  они  шли  шеренгой
посреди улицы и орали:

   Аванги пополо а ля рискоса,
   бандьера росса, бандьера росса!

   В общем, было  весело.  Активистки  Общества  Трезвости  сворачивали  с
дороги  за  три  квартала,  автомобили  уворачивались.  При  виде   такого
вольтерьянства проворно выскочил из-под земли и распахнул дверь бар "Бухой
утеночек". Следом за ними попыталась было прошмыгнуть внутрь тощая  грымза
лет этак ста пятидесяти с нашивками капрала Лиги Здоровой Морали, но Савва
угрожающе поднял пулемет, и грымза молниеносно ретировалась.
   Пили неразведенный спирт, закусывали ядреными малосольными огурчиками и
холодной курятиной. Мертвый Подпоручик быстро захмелел, матерно  ругал  за
бездарность, казнокрадство и монархизм какого-то  полковника  Стеллера  по
кличке Стеллерова Корова, проводил обстоятельный разбор атаки на  местечко
Дула  [Жопа  (польск.)],  потом  безо  всякого  перехода   стал   делиться
романтическими воспоминаниями о сестре милосердия Жене из Киева.
   В заключение извлек неразлучную гитару и затянул:

   Однажды при сражении
   разбит был наш обоз.
   Малютка на позиции
   ползком патрон принес.
   Встает заря угрюмая
   с дымами в вышине,
   Трансваль, Трансваль, страна моя,
   ты вся горишь в огне...

   На него перестали обращать внимание, и он  безобидно  меломанствовал  в
незримом отдалении, за сотканным из нежных гитарных переборов занавесом.
   - А меня сегодня расстреляли, - похвастался Гай.
   - Поздравляю. По такому случаю следует. - Савва Иваныч разлил по рюмкам
прозрачную жидкость с медицинским запахом. - Дин скооль, мин скооль!
   Выпили. Хрустнули  огурчиками,  помотали  головами,  пережидая  ожог  в
желудке и сухость в горле, какие остаются после  залпом  выпитого  спирта.
Воспользовавшись поводом, Мертвый Подпоручик снова завел о  том,  как  они
тогда с Женей тоже пили спирт, закусывая тушенкой, тускло светила коптилка
из снарядной гильзы, по стеклам шлепал дождь, на  улице  топтались  мокрые
лошади, у платья черноволосой сестрички милосердия были страшно  неудобные
крючки, а дурацкий героизм первых недель войны давно выветрился,  и  война
становилась привычкой, аэропланы в такую  погоду  не  летали,  и  бомбежки
можно было не опасаться, у Жени были серые глаза, по улице, полосуя лучами
фар плетни, ехали броневики, похожие на взбесившиеся скирды сена...
   На них отчего-то напало лирическое настроение, и  некоторое  время  они
слушали  Мертвого  Подпоручика  с  умиленным  вниманием.   Бар   понемногу
заполнялся народом.
   - Прошлое всегда кажется приманчивее настоящего  и  особенно  будущего,
потому что о прошлом известно досконально почти все,  -  негромко  говорил
незнакомец. - Недаром вы,  фантасты,  как  только  зайдет  речь  о  машине
времени, норовите отправить хрононавта в прошлое. Там он будет  знать  все
наперед, и одно это как бы делает его выше тех, на кого он смотрит... Один
Уэллс оказался смелее всех, отправив героя на миллионы лет вперед. Но я не
о фантастике.  Вы  ведь  знаете,  как  бережно  люди  сохраняют  старинные
предметы. Реставрируют старые автомобили, собирают древние книги,  ломятся
на исторические фильмы, взахлеб читают исторические романы...  А  мода?  Я
недавно смотрел  снятую  в  двадцатых  годах  кинокомедию.  На  экране  не
появилась героиня... Ее нельзя было отличить от  девушки  нашего  времени,
Гай. Шапочка, прическа, шарф до колен...  А  фасоны  платьев?  Разрезы  на
юбках -  основательно  забытая  мода  двадцатых  годов.  Люди  неосознанно
тянутся к прошлому...
   - Пардон, а вы-то сами, если не секрет? - спросил Гай.
   - Современник ваш, современник, - охотно ответил незнакомец.  -  Просто
тоже... неосознанно тянусь. Всегда лучше возвращаться туда, где знаешь все
обо всем, не зря же мы так любим ездить в города нашей  юности,  только  в
большинстве случаев такие поездки  не  приносят  ничего,  кроме  горечи  и
печали - старые дома затерялись среди выстроенных в наше отсутствие,  и  с
большим трудом узнаешь  улицы,  изменились  маршруты  автобусов,  приезжие
толпы всосали и растворили коренных старожилов... Бродишь по улицам и  все
всматриваешься в  лица  прохожих,  стараешься  отыскать  давних  знакомых,
только вот беда: нет их, нет...
   - Я люблю наоборот, - сказал Гай. - Приезжаешь в незнакомый город,  где
ни одна собака тебя не знает, тебе  никто  ничего  не  должен,  как  и  ты
никому, такую свободу чувствуешь, словно на крыльях летишь... Выпьем, а?
   Выпили. Крякнули. Откушали курицы.

   Гори, гори, моя звезда, -

   печально напевал Мертвый Подпоручик, -

   звезда любви приветная...
   Ты у меня одна заветная,
   другой не будет никогда...

   - Эх, браточки... - вздохнул Савва Иваныч. - Вот за это я вас и  люблю,
сволочей. Разведем толстовщину, достоевщину,  ефремовщину,  расстегнем  на
все пуговицы загадочную славянскую душу, водки нажремся, поплачем  -  куда
там практичной Европе... Простые мы, как  сибирский  валенок,  и  слабость
наша в этом, и сила. Сидим-сидим - потом  взыграет,  и  смотришь,  поперся
холмогорский парняга в двадцать лет латыни учиться, другой крылья выдумал,
а третий и того почище - орбитальные станции планирует за полсотни лет  до
практического воплощения...  Немец  с  евреем  -  человеки  практичные,  с
материнским молоком хитрость всосут и двадцать лет будут, как вода, камень
точить, потому и не получается из них истинно великих людей. Двадцать  лет
и  будильник  тикать  может,  а  ты  попробуй  по-славянски  -   внезапным
озарением, широтой души, чтобы  как  Ермак,  Алешка  Орлов,  Грозный  Иван
Васильич... Нет, ребята, если и есть богом избранный народ,  так  это  мы.
Без всяких скидок. Вот только Аляску по  дурости  продали,  из  Калифорнии
ушли, давайте, что ли, за Аляску с Калифорнией...
   Выпили. Помотали головами. Доглодали куру и  заказали  вторую.  Мертвый
Подпоручик, подумав, устроил физиономию  в  блюде  с  костями,  поерзал  и
захрапел. Из него снова стали расти георгины.
   - Вот это тоже по-нашему, - сказал Савва Иваныч. - Отключился, сопит  -
и хоть ты пять атомных бомб швыряй. Да, Гай, дом-то твой исчез...
   - Как это?
   - А вот так это. Нету. Одна Белая Мышь уцелела.
   - А Данута?
   - Это которая?
   - Была такая девушка, - сказал Гай. - Она меня  подобрала  на  окраине,
когда разбился вертолет. Я у нее две недели жил.
   - Пожил, и довольно, - веско сказал Савва Иваныч. - Не возвращайтесь  к
былым возлюбленным... А на верблюде, на златом блюде,  сидели  бляди...  А
что до тоски с печалью, то это поэтическая ерунда.  Мы  по  природе  своей
способны  отдавать  себя  одной-единственной  женщине,  Гай,  это  в   нас
прямо-таки в генах закодировано... Просто Ромео с Джульеттой очень вовремя
умерли. Черт  их  знает,  что  у  них  там  получилось  бы  через  год-два
счастливого брака. Скорее всего,  ничего  хорошего  -  пеленки,  детки,  с
газеткой  перед  телевизором,  подгоревшие  котлеты,  измены  по  мелочам,
развод... Ерунда все это, Гай.  Прежде  Евы  была  Лилит,  Пирам  и  Тисба
опять-таки успели умереть вовремя. А Наташа Ростова, между нами говоря,  -
клуша клушей...
   - Иди ты, - сказал Гай. -  Ты  же  сам  вечно  ноешь,  что  хорошо  бы,
кто-нибудь тебя полюбил. Нелогично, Савва...
   - Это я от плохого настроения, - признался Савва. -  Счастливая  любовь
расхолаживает, Гай. Неудачная -  возвышает.  Ты  человек  творческий,  сам
должен знать. Так что мотай к Алене со спокойной совестью.  А  пока  давай
выпьем.
   Мертвый Подпоручик неожиданно проснулся и с полуслова  продолжал  спор,
начатый, очевидно, еще во сне с кем-то приснившимся.  Суть  заключалась  в
том, что стреляться глупо, потому что все равно помрешь. Закончив монолог,
он огляделся в ожидании аплодисментов, но таковых не прозвучало, и он,  не
обидевшись, сговорчиво рухнул назад, в тарелку.
   Выпили уже  вдвоем  -  незнакомец,  оказалось,  успел  к  тому  времени
превратиться в многофигурный антикварный шандал с чертовой дюжиной  черных
свечей и смирнехонько стоял на стуле.
   - Слабак, - плюнул Савва Иваныч. - Ну, посошок, Гай. - Он  оглянулся  и
зловеще прорычал: - Ага, сподобил господь, жидомасоны на горизонте...
   Прихватив за горлышко бутылку и нырнув в толпу у стойки, Гай поднялся и
пошел  к  выходу,  слегка  покачиваясь.  За  спиной  с  мерзким  дребезгом
разлетелось стекло, огромное, судя по звуку, - ну да, там  допрежь  висело
какое-то зеркало... Орали дурноматом: "Киш мир ин тохас!" - летели стулья,
и победно орал Савва Иваныч. Все было как всегда.



5. НОЧЬ КАК ОНА ЕСТЬ

   Каким образом Гай отыскал квартиру Алены, он и  сам  не  знал.  Многому
здесь можно было научиться.
   Выпито было уже по три чашки кофе, а разговор упорно не клеился.  Света
они не зажигали, за окнами  стемнело,  в  зените  расположилось  созвездие
Звездного Герба Дау - двадцать голубых, зеленых и  красных  звезд,  словно
нарисовавших пунктиром контур  распластавшего  в  полете  крылья  ушастого
филина. Гай вдруг вспомнил,  что  только  здесь  увидел  впервые  в  жизни
настоящего живого филина, да и то вдребезги пьяного.
   Алена  полулежала,  откинувшись  на  спинку  дивана,   короткий   слабо
светящийся халатик  не  закрывал  круглые  колени,  сигаретка  дымилась  в
опущенной руке, а Гай все еще не знал, с какой стороны подступиться.
   - Ты знаешь, а Белая Мышь в нашем лифте поселилась, - сказала Алена, не
оборачиваясь к нему. - Снова факты собирает.
   - Да?
   - Ага.
   - Ох, придавлю я ее под горячую руку...
   И снова молчание.
   - Гай, больно не будет? - спросила Алена.
   - Не будет, - сказал Гай.
   - Ты знаешь, меня в шестнадцать лет едва не сделали женщиной, - сказала
Алена. - Раздевать уже принялся, дурак этакий, а мне вдруг скучно стало, я
его и прогнала.
   - Меня ты, случайно, прогнать не собираешься?
   - Да нет...
   - Тогда?
   - Ох, дай ты девушке с духом собраться... Гай, а крови много будет?
   - Мало, - сказал Гай. - Иди сюда.
   - Иди сам. Должна же у меня быть девичья гордость, как ты думаешь?
   - Сам так сам, - сказал Гай. - Я человек не гордый.
   - Как ты считаешь - может, мне посопротивляться  для  приличия?  Будешь
потом говорить, что сразу поддалась...
   - Глупости, - сказал Гай, осторожно опуская ее на диван.  -  Нам  нужны
гордые девушки, но не стоит делать из девичьей гордости культа. И  вообще,
я всегда считал, что девичья гордость - в умении непринужденно отдаться.
   - Это и есть хваленое мужское превосходство?
   - Просто-напросто цинизм, - сказал Гай.  -  Здоровый  такой  цинизм.  В
разумных пределах.
   - А как его увязать с нежностью?
   - А никак не нужно его увязывать. Одно другому вряд ли мешает.
   - Думаешь?
   - Ага.
   Целоваться она в самом деле не умела, но пыталась на ходу  наверстывать
упущенное, и это было даже  интересно.  Пуговицы  от  халатика  покатились
куда-то под диван, под халатиком не оказалось ничего, кроме Алены, а Алена
была горячая, но, хотя и дышала возбужденно, и кусала его губы, продолжала
упорно сжимать колени, подставляя зацелованные груди, и прошла,  казалось,
целая вечность, прежде чем ее ножки  расслабленно  раздвинулись,  открывая
самое укромное девичье местечко, тут  же  ставшее  женским,  но  не  менее
укромным  -  по  нашим  дремучим  рассейским  представлениям,   избежавшим
западной сексуальной революции  во  всем  ее  примитиве,  скопированном  с
какого-нибудь зачуханного суслика.
   Для первого раза она выдержала удивительно долго, что само по себе было
большим достоинством.
   - А вообще-то это изрядное идиотство, - заявила разгоряченная Алена, не
успев как следует отдышаться. - Сплошные судороги. И  все  время  кажется,
будто тебя вскрывают, как консервную банку.
   - Тебе не понравилось?
   - Понравиться понравилось, - задумчиво резюмировала  Алена.  -  В  этом
что-то есть. Своя прелесть, и так далее. Только мне непонятно, за что  эту
возню называют любовью. Нет-нет,  дай  передохнуть,  всю  меня  искусал...
Форменный садизм, соски так и горят. Нет, семантика здесь явно  подгуляла.
Тебя кусают, мучают на  все  лады,  и  это  называется  любовью.  Ну  хоть
нежность-то ты ко мне по крайней мере испытываешь?
   - Испытываю.
   - Врешь?
   - Ни капельки. Испытываю, честное слово.
   - А я тебе еще нужна?
   - Что за вопрос! Конечно. Ночь только началась.
   - Ничего себе! - возмутилась Алена. - Хочешь сказать,  что  собираешься
до утра меня мучить?
   - А иначе зачем огород городить?
   - Ой... сама кусаться начну.
   - А я тебя и будить не буду, если уснешь. Так даже интереснее.
   - Вот это я попала так попала... - пожаловалась  Алена.  -  Веселенькая
перспектива... Одно утешение - все это довольно пр