нания этого имеющего
печальную склонность к преувеличениям, как все моряки, человека,  -  тихо,
совсем тихонечко говорил отец Жоффруа. - Я напомню этому человеку, что  мы
живем на плоской земле, омываемой безбрежным океаном, сотворенной господом
богом и осененной его благодатью. Будь за  пределами  нашего  мира  другие
земли и населяющие их народы, мы  знали  бы  об  этом  из  Святой  Библии,
хранящей божественную мудрость и ответы на все вопросы. В противном случае
нам пришлось бы допустить еретическую мысль - будто существуют иные земли,
сотворенные не господом, а кем-то другим, народы, происшедшие на  свет  не
от потомков Адама, а от кого-то другого. Это ты  хочешь  сказать,  капитан
Бонвалет, - что есть вещи, неизвестные Библии? Что есть  земли  и  народы,
сотворенные не господом?
   - Те, кто ходил на Азоры, взять Пьера Одноухого... - забубнил было свое
просоленный болван, а де Гонвиль, охваченный ужасом и - вот странное дело!
- ощутив вдруг, что  Бонвалет  близок  ему  в  чем-то,  чего  не  выразить
словами, заорал:
   - Заткнись, болван, ты же пьян с утра!
   Арбалетчики заинтересованно придвинулись было, но  де  Гонвиль  яростно
махнул рукой, и они шарахнулись на почтительное расстояние.
   -  Тебе  разве  не  знакомы  козни,  на  которые  пускается  враг  рода
человеческого, их изощренность и разнообразие? - ласково спросил  капитана
отец Жоффруа.  -  Для  чего  же  тогда  существуют  проповеди  и  духовные
наставники? Может быть, ты нуждаешься в подробных  и  долгих  наставлениях
специфического характера?
   Жирный  дым  щекотал  ноздри,  и  де  Гонвиль,  презирая  себя,  слушал
собственный севший голос:
   - Отец мой, этот человек туп и пьян, и требуется известное время, чтобы
он понял. Но ты ведь понял, правда?
   - Я... это... - капитан шумно  высморкался  на  песок.  -  Чего  ж  тут
непонятного, духовные наставники, конечно... Святая  Библия,  она  на  все
вопросы... Свечу я всегда ставлю после плавания, и на храм жертвую, святой
отец...
   - Я рад, - сказал отец Жоффруа. - В таком случае ты понял - как  только
огонь уничтожит следы дьявольского наваждения, ты забудешь о них и об этом
огне. И храни тебя бог...
   Капитан Бонвалет часто кивал, не поднимая глаз. Лица на нем не было.
   - Иди, - сказал ему отец Жоффруа,  и  капитан  побрел  прочь,  загребая
песок косолапыми ступнями. Арбалетчики недоуменно пялились  ему  вслед.  -
Мессир  де  Гонвиль,  вы  лучше  знаете  своих  солдат  и  умеете  с  ними
разговаривать. Любой, кто заикнется, любой, когда бы то ни было,  даже  на
святой исповеди...  Не  должно  остаться  ни  малейшего  следа.  Вам  всем
приснился сон из тех, о которых не рассказывают...
   Он сжал худыми сильными пальцами локоть де Гонвиля, ободряюще покивал и
вдруг произнес  непонятные  слова:  "Неужели  Атлантида?"  -  так,  словно
спрашивал кого-то, кого не было здесь. Тут же в его глазах мелькнул страх,
глаза были умные и грустные, отец  Жоффруа  отвернулся,  и  ровным  счетом
ничего не понявший де Гонвиль подумал: а что,  если  и  за  отцом  Жоффруа
следит кто-то в рясе или мирской одежде, и за тем, следящим, следят, и  за
ними... где конец этой цепочки, есть ли кто-то, свободный от взгляда?  Его
святейшество папа? Или и...
   Отец Жоффруа пошел вдоль берега, перебирая четки. Ряса его оставляла на
песке змеистый след. Люди де Гонвиля  заметались,  как  шевелящие  грешные
души черти, и вскоре над серым берегом  и  серой  водой  затрещало  пламя.
Солдаты пялились на него с тупым раздражением и любопытством, с непонятным
выражением смотрел в море отец Жоффруа, капитан Бонвалет сидел  на  песке,
свесив голову меж колен, отвернувшись и  от  моря,  и  от  пламени.  А  де
Гонвиль словно плыл  куда-то  через  безбрежный  океан,  впереди  вставали
неразличимые яркие миражи, и при  попытках  представить  себе  необозримые
расстояния, многоцветные берега,  чужие  причудливые  города,  неизвестные
ароматы диковинных цветов сердце ухало в сладкий ужас,  это  было  слишком
страшно, и он гнал искушающие  мысли  прочь,  насильно  возвращал  себя  к
скучным дюнам, низким тяжелым волнам, серой хмари облаков, миру без четких
теней, серому ленивому прибою, шлепающему  в  берега  Английского  канала,
долгим моросящим дождям.
   Как звучит прибой, омывающий Азорские острова?



   Александр Бушков.
   Как рыцарь средних лет собрался на дракона

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Дождь над океаном". М., "Молодая гвардия", 1990
   ("Библиотека советской фантастики").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 15 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------

                                              Сколько душ, сколько тел!
                                              Этот полз, тот - летел
                                              в славе, в сраме, за платой,
                                              под плеть...
                                                                   Зульфия


   Маленькая кавалькада почти никакого  внимания  к  себе  не  привлекала,
будучи донельзя привычной для этого  столетия  и  этих  дорог.  Рыцарь  на
сильном дорожном коне, слуга Адриан на гладкой лошадке, и в поводу у  него
боевой рыцарский жеребец, андалузский красавец  с  притороченным  к  седлу
вооружением, которое рыцарю не было нужды  надевать  в  дороге.  Даже  два
огромных молосских дога в щетинившихся страшными шипами железных ошейниках
никого не удивляли - мало ли сеньоров охотится?
   И все же их неотступно сопровождала прилипчивая, как мирские соблазны и
смертные грехи,  молва,  выражавшаяся  в  осторожных  взглядах  искоса  да
пересудах за спиной - мол, вот они  поехали,  те  самые,  что  на  дракона
отправились. Молва скорее всего прицепилась к ним уже в пункте отправления
- не было смысла хранить приготовления в особой тайне,  -  но  она  еще  и
возникала на пути в результате болтовни Адриана: уманивая на сеновал или в
чулан смазливых служанок  с  постоялых  дворов,  он  использовал  цель  их
путешествия в качестве неотразимого аргумента. И  надо  сказать,  аргумент
действовал безотказно. Никак нельзя было отказать  парню,  отправлявшемуся
вслед за своим сеньором дракону в зубы. Служанки перед ним млели, так  что
Адриан поутру вечно появлялся с перепачканными коленками.
   Рыцарь же последние дни находился не в самом лучшем расположении  духа.
Небо было серое, по  сторонам  дороги  тянулись  серые  перелески,  копыта
причавкивали, мешая грязь с навозом, и земле оставалось совсем немного  до
того, чтобы окончательно раскиснуть  и  залить  рытвины  вовсе  уж  жидкой
грязью, дрянью неописуемой; дождик моросил с перерывами,  снова  капал,  и
эта неопределенность погоды то ли уныния прибавляла, то ли боевой  злости,
не сразу и поймешь.
   Иногда ему казалось, что все зря, что его бессовестно надули,  провели,
и человек, за  кругленькую  сумму  продавший  сведения  о  месте  обитания
дракона, поймал на свою удочку очередного  простака  и  потешается  теперь
где-то далеко. Плохо, если  так.  Ибо  неизвестно,  что  больше  роняет  в
общественном мнении - то, что ты  так  и  не  решился  никогда  помериться
силами с драконом,  или  неудачная  поездка,  безрезультатное  шатание  по
глухим местам и возвращение украдкой. Второе,  пожалуй,  даже  хуже.  Поди
докажи, что ты действительно приложил все силы к отысканию дракона,  а  не
болтался для виду по постоялым дворам,  мнимо  горюя,  что  все  никак  не
попадается чешуйчатый огнедышащий ужас. Докажешь, как же...
   - Адриан, - окликнул он хмуро.
   - Что угодно сеньору? - Широкая плутовская  рожа  готова  была  принять
соответствующее моменту  и  настроению  хозяина  выражение.  Но  -  верен,
по-настоящему.
   - Я вот подумал, что папы римские по имени  Адриан,  все  четыре,  были
сволочь порядочная.
   - Должность такая, сеньор, - заключил Адриан.
   - Ладно, заткнись...
   Когда-то, в пору дерзкой, все и вся  отрицающей  юности,  рыцарь  думал
даже, что никаких драконов не  существует  вообще.  Что  все  эти  "боевые
трофеи" - подделка, ложь, обман. Говорили,  что  еврейские  и  ломбардские
умельцы могут подделать все, что  угодно,  от  мощей  святых  до  останков
драконов. Были бы покупатели. Одни верили этим  россказням  по  молодости,
другие из вполне зрелого стремления опорочить чужие  подвиги,  потому  что
сами совершить такие неспособны. Он-то верил по молодости...
   Потом-то он убедился, что о подделках и речи быть не может, осмотрев  и
поковыряв  пальцами  драконьи  головы,  лапы,  хвосты  и   другие   части,
красовавшиеся в замках.  (Что  хозяева  охотно  позволяли  гостям  и  даже
настаивали, чтобы гость чуть ли не на зуб попробовал.) Никакой подделки  -
настоящие останки взаправдашних чудовищ. Правда, драконы  смертны,  как  и
все божьи создания, а значит, кое-кто наверняка мог  добыть  голову  не  в
честном бою, смелом поединке - а отрубив ее от мертвой туши,  не  успевшей
разложиться. Но это уже другой вопрос. Главное - драконы  существуют,  вот
только, похоже, их остается все меньше  и  меньше.  Даже  с  поправкой  на
преувеличения авторов старинных хроник приходится признать, что во времена
дедов и прадедов драконы встречались не в пример чаще, бродили едва ли  не
у городских стен и обочин больших дорог, а сейчас в поисках их  приходится
забираться в дикую глушь, где, как гласит пословица, и странствующий монах
гуся не украдет - потому что и гусей нет.
   Упомяни о черте... Постоялый двор был настолько захудалым, что паршивее
некуда, едва ли не овечий загон, по неистребимой страсти к наживе  кое-как
приспособленный для ночлега путников. Может быть, он и в самом-деле служил
загоном еще римлянам. Но и здесь на крыльце в  обществе  пузатого  кувшина
угнездился монах, то ли пережидал здесь какие-то  внутрицерковные  распри,
то ли собирал на восстановление отроду не существовавшего храма. А  там  и
хозяин выскочил, стал суетиться вокруг путников. Как  ни  удивительно  для
такой глуши, где женщины  обычно  похожи  на  своих  коров,  рядом  с  ним
суетилась более-менее смазливая толстушка, бог ведает, кто она ему там. Ну
и местное наречие, конечно, - словно  у  них  каша  во  рту,  сразу  и  не
разберешь слов.
   С догов сняли на ночь шипастые ошейники,  чтобы  псы  могли  лечь.  Они
умостили тяжелые угловатые головы на  лапы  и  равнодушно  наблюдали,  как
Адриан подступает к толстушке со старой песней насчет драконоборцев.  Ясно
было,  что  и  тут  выгорит  еще  до  темноты.  Хмарь  небесная  понемногу
рассеивалась, так что к утру могло и распогодиться.
   Столом  здесь  служил  отесанный  длинный  камень,  вросший   в   землю
неподалеку от  крыльца,  и  рыцарь  предпочел  есть  там  -  очень  уж  не
понравилась хибара, где крыша могла в любой момент завалиться  на  голову.
Он и ночевать решил под навесом,  во  дворе  -  не  привыкать  хлебнувшему
походной жизни.
   Ел он без всякого удовольствия, просто  следовало,  хочешь  не  хочешь,
поплотнее набить живот, едучи на драку. Все эти дни  он  не  прикасался  к
вину - не по какому-то там обету, просто из прихоти. А  теперь  потребовал
кувшин,  предусмотрительно,  как  путник  с  большим  опытом   странствий,
пригрозив обрезать хозяину уши и еще что-нибудь, если  проглотит  с  вином
какое-нибудь насекомое. Хозяин заученно клялся всеми святыми, что  никаких
насекомых в его вине не  встретится  -  в  силу  традиций  семи  поколений
предков-гостеприимцев. Исчезновение Адриана с толстушкой его вроде бы и не
волновало - то ли не способен был по возрасту служить святому Стоятти,  то
ли закрывал глаза на такие вольности. В силу традиций семи поколений.
   Мясо проваливалось в желудок тяжелыми  комьями,  словно  бы  глиняными.
Темнело, сползшая к горизонту серая хмарь сливалась с серыми  перелесками,
вот горизонт уже исчез,  отовсюду  понемногу  выползали  загадочные  тени,
ночные звуки зароились в прохладном воздухе,  набухали,  наливались  белым
звезды,  и  где-то  беззвучным  галопом  кружила  на  перекрестках  дорог,
подстерегала  припозднившихся  несчастливцев   призрачная   Дикая   Охота,
покидала дневные убежища нечистая сила. Спят ли ночью драконы, или,  глядя
во тьму горящими глазами, наслаждаются короткими убогими мыслями о  вреде,
причиненном ими роду человеческому? Неужели дракон совсем близко?
   - Уж это наверняка, - подтвердил незнакомый голос.
   Рыцарь сообразил, что произнес последние слова вслух. Он  поднял  глаза
на непринужденно усевшегося напротив монаха. Сердиться не  было  смысла  -
постоялый двор всегда  на  время  размывает  сословные  различия,  так  уж
повелось, все здесь одинаково гостя, сведенные случаем, и  некоторая  доля
вольности в общении присутствует. К тому  же  рыцарь,  хоть  и  старинного
рода,  не  мог  похвастаться  принадлежностью   к   влиятельному   племени
завсегдатаев королевского двора. Это сказалось.
   - Почему ты думаешь, что дракон близко? - спросил рыцарь  хмуро.  -  Ты
что, его видел? Вас ведь куда  только  не  заносит...  Видел?  Или  слышал
что-нибудь?
   - Не было необходимости видеть своими глазами.
   - Может быть, у тебя есть волшебная ветка, как у лозоходцев, только  не
на воду, а на дракона?
   - Нету, - сказал монах. - А жаль.  Хорошо  бы  можно  было  заработать.
Хотя... Видишь ли, мессир, дракона не так уж трудно  искать.  Нужно  всего
лишь, где бы  ты  ни  проходил,  внимательно  прислушиваться  к  рассказам
обитателей тех мест о драконах. Чем дальше ты  от  логовища  дракона,  тем
фантастичнее россказни о нем. Чем ты ближе,  тем  больше  сведения  о  нем
приближаются к истине.
   - Какой? - тихо спросил рыцарь.
   - А вот прежде чем познать истину,  человек  должен  знать,  что  такое
истина, или знать по крайней мере, какой он себе эту истину  представляет,
- сказал монах, лениво зевнул и с прихлюпом  высосал  из  кувшина  остатки
вина. - Истина,  к  сожалению,  многолика  и  не  всегда  похожа  на  наши
представления о ней. То, что у меня кончилось вино, - истина. Но то, что у
меня есть еще кувшин, - тоже истина. Является истиной и то, что во времена
прадедов наших прадедов, как гласят хроники, драконы  встречались  гораздо
чаще. Может быть, этот, в здешних  местах  -  последний  в  Европе.  Очень
похоже на то.
   - Значит?..
   - Да есть он, есть, я уверен.  Итак,  и  это  истина  -  то,  что  люди
уничтожают драконов, оставшихся от седой  древности,  и  вскоре,  судя  по
всему, драконы исчезнут без следа. Но не значит ли это, что некогда придет
кто-то новый и начнет уничтожать остатки нас? Кто-то другой, для кого мы -
затерявшиеся в глухомани остатки ушедшего времени?
   Шут толстобрюхий, подумал рыцарь. Они у себя в монастырях пьют без меры
и без меры читают, пока то и  другое,  вместе  взятое,  не  заставляет  их
свихнуться окончательно, и они тогда  перебирают  слова,  как  деревенский
дурачок камушки - просто так, без цели и смысла, потому лишь, что  камушки
поддаются, не протестуя.
   Он встал и ушел под навес, закутался в тяжелый плащ, умостился  в  куче
соломы. За перегородкой время от времени шумно вздыхали лошади. Истина...
   Да где она наконец? В чем она  для  рыцаря  не  первой  молодости?  Уж,
конечно, не в том, что грезится только что опоясанным юнцам...
   Королевская  служба,  блеск  двора.  Потаенная  беззвучная  чехарда  от
злобного шепота  очередного  временщика  до  откровенного  яда  в  бокале,
несущие  тебе  смерть.  Стройная  пирамида  вассальных  взаимоотношений  с
королем наверху -  нынче  она  лишь  отголосок  былой  патриархальности  и
порядка, бледная их тень.  Пирамида  мало-помалу  превращается  в  скопище
спесивых гордецов, ни во что не ставящих сюзерена.  Формально  подчиняются
все, и, когда король  собирает  войско,  каждый  рыцарь,  как  полагается,
является с запасом провизии - он обязан служить королю, пока не кончатся у
него съестные припасы. Но все чаще и чаще  "запасы  провизии"  оказываются
одним-единственным окороком, который нетрудно слопать за пару дней,  чтобы
потом на законном основании убраться восвояси в свой замок. И  к  тому  же
войны все больше превращаются в скопище  нескончаемых  поединков,  схваток
рыцарей, стремящихся выбить из седла врага,  такого  же  рыцаря,  со  всей
возможной деликатностью, чтобы, не дай господи, не сломал  шею  -  ведь  с
мертвого выкупа не возьмешь, кроме того, что на нем... Такие войны  опасны
тем, что выработанные в них правила и привычки въедаются в сознание и лишь
мешают, когда битвы идут за пределами христианского мира, уже  всерьез,  -
не потому ли так позорно закончился второй крестовый поход, Дамаск  так  и
не пал? Турниры лишь способствуют воспитанию новых и новых алчных душонок,
жадно взирающих на чужие доспехи и коней, - пусть турниры  и  сохраняют  в
глазах многих романтический ореол. Как-никак сложный красочный церемониал,
развеваются  полотнища  с  гербами,  снуют  герольды,  смеются  прекрасные
дамы...
   Прекрасные дамы... Которые с  привычной  легкостью  и  скукой  изменяют
мужьям  с  любовниками,  а  любовникам  с  псарями  и   пажами.   Ложь   и
непостоянство постепенно образуют второй кодекс, негласно существующий бок
о бок с воспеваемым менестрелями и труверами, и уже непонятно, который  из
двух кодексов правит жизнью, и уже смешны ищущие постоянства и верности, и
уже страшно иметь детей, зная, что они пройдут по тому же кругу с теми  же
мыслями.
   Что-то неладно. Рыцарство, пленники собственной  свободы,  -  в  когтях
болезни, возможно смертельной. Конечно,  приятнее  и  легче  ее  отрицать,
подавляя беспокойство. Но тем опаснее растущие словно на дрожжах города  -
там думают о своем, пестуют свои идеи и истины, и скоро ли осмелится уже в
полный голос отстаивать эти свои  идеи  и  истины  люд,  на  который  пока
принято смотреть свысока? Что,  если  совсем  скоро?  Что-то  неладно.  Мы
больны...
   Где же выход? Не потому ли столь долго предаются бродяжничеству  ищущие
Святой Грааль, что проведенное в поисках время насыщено смыслом  и  целью?
Может быть, давно нашел  некто  чудесную  чашу,  искрящуюся,  если  верить
преданиям, мириадами радужных лучей,  -  но  тут  же  закопал  вновь,  еще
глубже?  Зная,  что,  привезенная  на   всеобщее   почтительно-завистливое
обозрение, она навсегда лишит чего-то важного нашедшего и всех остальных?
   Хвала господу, дракон -  это  неподдельно.  Скачка  навстречу  огненным
языкам, рвущимся из смрадной глотки, битва, в которой  возможны  лишь  два
исхода.  При  удаче  ты  всем  напряжением  сил  выходишь   в   бесспорные
триумфаторы,  при  поражении  тебя  просто  не  станет,  и,  что   бы   ни
существовало там, за порогом бытия, все земное  перестанет  волновать.  Не
для разрешения ли мучительных раздумий над сложностью бытия бог  и  создал
драконов?
   Но вскоре его горькие и тревожные мысли незаметно перетекли в  покойную
дрему и он уснул без снов. Он никогда почти не видел снов и не сожалел  об
этом. И никогда ни с кем не делился  своими  мыслями,  считая  это  уделом
книжников - навязывать  другим  свои  рассуждения  и  тревоги  посредством
проповедей, песен и пергамента.
   Проснулся он до рассвета,  лежал,  глядя,  как  бледнеют,  растворяются
звезды и все четче проступает на фоне неба острая, как  хребет  заморенной
коровы,  крыша  постоялого  двора.  И  вновь  прежде  всего  подумалось  о
драконах.
   Все поголовно рыцари, познакомившись с "Песнью  о  Нибелунгах",  дружно
осуждали Зигфрида - не было особого геройства в том,  чтобы,  укрывшись  в
яме, пырнуть оттуда мечом в брюхо идущего на водопой дракона.  Победа  без
поединка -  победа  наполовину.  К  сожалению,  не  удавалось  обобщить  и
систематизировать опыт драконоборцев, создать писаное руководство для  боя
- как правило, о поединке и победе удачники  рассказывали  не  иначе,  как
пьяными  вдрызг,  явно  привирая  и  смешивая  собственные  впечатления