Александр Бушков.
Рассказы

А она бежала
Баллада о счастливой невесте
Брежнин луг
Ваш уютный дом
Вечер для троих
Все могут короли
Домой, где римская дорога
Из жизни пугал
Казенный дом
Как рыцарь средних лет собрался на дракона
Как хорошо быть генералом
Континент
Костер на сером берегу
Курьез на фоне феномена
Лунные маршалы
Наследство полубога
Пересечение пути
Планета по имени Артемон
Последний вечер с Натали
Примостившийся на стенке гусар
Рыцари ордена лопаты
Стоять в огне
Тринкомали
Умирал дракон




   Александр Бушков.
   Последний вечер с Натали

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Дождь над океаном". М., "Молодая гвардия", 1990
   ("Библиотека советской фантастики").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 15 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   - НАТАЛИ! НА-АТАЛИ! НА-А-АТАЛИ!
   Человек упал лицом в узенький  ручей,  неизвестно  где  начинавшийся  и
кончавшийся, петлясто пересекавший зеленую равнину.  Хватал  губами  воду,
выплевывал, поперхнувшись, глотал, а  руки  рвали  влажную  черную  землю,
такую реальную, такую несуществующую. Потом оглянулся и всхлипнул.
   Охота вскачь спускалась с пологого холма. Взметывали ноги черные  кони,
над  усатыми  лицами  кавалеров  и  юными  личиками  прекрасных   наездниц
колыхались разноцветные перья,  азартно  натягивали  поводки  широкогрудые
псы, стрелы лежали на тетиве, дико  и  романтично  ревели  рога.  Движения
всадников были замедленными и  плавными,  как  на  киноэкране  при  съемке
рапидом. Беглец двигался и жил в нормальном человеческом ритме, и  это  на
первый взгляд давало ему все шансы, однако  страшным  преимуществом  охоты
была ее неутомимость. Он был из плоти и крови, они - нет, хотя  их  стрелы
могли ранить и убивать.
   Беглец поднялся, мазнул по лицу мокрой ладонью и побежал  к  горизонту,
над которым тускло светило неподвижное солнце  -  ночник  над  столиком  с
ожившими куклами, прожектор над сценой.
   - НАТАЛИ! НА-АТАЛИ! ХВАТИТ!
   Ну останови это, умоляю  тебя!  Останови.  Я  -  твой  создатель,  твой
творец, твой вечерний  собеседник,  Натали.  Я  придумал  тебя,  воплотил,
построил, дал тебе имя, разум... а душу? Или ты хочешь показать, что  душу
обрела сама? Если так, то ты разрушила все мои замыслы, Натали, ты  должна
была остаться разумом без души... но возможно ли такое?
   - ДОВОЛЬНО, НАТАЛИ!
   Бесполезно. А охота уже на равнине, повизгивают псы, ревут рога, черные
волосы передней всадницы, юной королевы, развеваются  на  неземном  ветру,
справа и слева, бросая друг на друга ревнивые взгляды,  скачут  влюбленные
кавалеры, ищущие случая отличиться на королевской охоте, дрожит тетива,  и
стрелы летят с нормальной скоростью, пока что мимо -  кроме  той,  первой,
что  угодила  в  плечо.  Господи,  Натали,  откуда,  из  каких   закоулков
необъяснимой памяти ты вытащила эту кавалькаду? Или это ты сама  в  образе
юной королевы?
   - НАТАЛИ! НУ Я ПРОШУ ТЕБЯ, НАТАЛИ!
   Вначале  были  одни  благие  намерения.  И  машина,  благодаря  таланту
создателя опередившая время, умевшая  рассуждать,  размышлять  и  отвечать
творцу  приятным  женским  голосом,  совсем   человеческим.   Для   пущего
правдоподобия на одном из экранов  светилось  женское  лицо,  напоминавшее
Венеру Боттичелли, любимого художника творца. Лицо жило,  улыбалось,  мило
хмурилось. Было бы глупо назвать ее иначе, не Натали.
   И была гипотеза, которую следовало проверить.
   Убийцами и подонками не рождаются,  ими  становятся.  Для  того,  чтобы
человек  стал  убийцей,  насильником,  палачом,  необходимо  порой  еще  и
сочетание благоприятствующих условий, своего рода питательная среда. Порой
век требует десять палачей. Порой  -  десять  тысяч.  Какой-нибудь  мелкий
чиновничек из канцелярии Вены прожил серую,  но  благопристойную  жизнь  и
умер мирным обывателем, оплаканный родными, - лишь оттого, что родился  за
сто лет до Дахау и "хрустальной ночи" и оттого не успел стать шарфюрером в
Берген-Бельзене. Палач Лейба Бронштейн, родись он лет на сто раньше,  стал
бы мирным аптекарем или репортером с претензиями. И так далее, и  не  было
бы у него на совести миллионов жизней.  Разумеется,  это  не  значит,  что
любой  способен  стать  мерзавцем,   просто-напросто   очень   многие   по
счастливому  стечению  обстоятельств  обогнули  ту  точку  во  времени   и
пространстве, где при другом раскладе начался бы смрадный путь подлости  и
малодушия. Лет сто назад бессмысленно было бы гадать, кто из тех, чьи руки
ты пожимаешь каждый день, мог бы стать твоим палачом.  А  сейчас?  Обладая
верной и разумной Натали, способной за минуту перебрать сотни вариантов  и
вынести не подлежащий обжалованию приговор либо безапелляционно оправдать?
   Сначала это был неподъемный труд, адский даже для Натали. Но она  умела
совершенствоваться, учиться, взрослеть.
   - НАТАЛИ!
   Сейчас  трудно  определить,  как  получилось,  что  он  отклонился   от
программы и направил эксперимент по  схожему,  но  иному  руслу.  Кажется,
виной всему та, зеленоглазая  и  неприступная,  насмешливо  игнорировавшая
его. Или тот, из конструкторского - по мнению  Создателя,  этот  тип  лишь
притворялся праведником и бессребреником. Или оба они вместе.
   - НАТАЛИ! Я НЕ МОГУ БОЛЬШЕ!
   Как бы там ни было,  но  отныне  можно  проверить  любые  подозрения  и
исследовать все варианты, потому что существовала Натали - прекрасное лицо
юной ведьмы на мерцающем экране, чуть хрипловатый, чуть насмешливый голос,
миллиарды квазинейронов и покорная готовность сделать все ради повелителя.
Идеальная женщина - на этой мысли он ловил себя не раз, а  однажды  поймал
себя на том, что погладил серебристо-серую панель  так,  словно  это  была
теплая девичья щека. В женщине прежде всего ищут беззаветной покорности, а
кто мог быть покорнее Натали?
   И  вот  наступил  тот,   первый   вечер.   Волнуясь,   он   сел   перед
серебристо-серым пультом, положил пальцы на клавиши,  нахлобучил  тяжелый,
начиненный  невообразимо  сложной  электроникой  шлем,  -  и  в  закоулках
несуществующего портового города  трое  пьяных  молодчиков  встретили  ту,
зеленоглазую и неприступную. Приставили к горлу нож и предложили на  выбор
- или будет покладистой, или смерть.
   Она была покладистой - хотела жить. На что угодно  соглашалась.  И  тот
праведник из конструкторского, когда отправился из партизанского лагеря на
разведку и угодил к  карателям,  быстро  выдал  ведущие  к  лагерю  тайные
тропинки в горах. Эксперимент  удался  блестяще.  Творец  чувствовал  себя
обладателем  тайного  знания,  хозяином  волшебного  стекла,  позволявшего
проникать в подлинную сущность  окружающих.  В  душе  он  смотрел  на  них
снисходительно, свысока - они не знали, кем были  в  действительности,  но
он-то знал, он умел заглядывать в души кибернетических двойников, для него
не существовало секретов и облагораживающих масок. Каждый вечер он надевал
шлем, как идущий  на  битву  древний  воитель,  и  праведники  оказывались
подлецами,  скромницы  -  шлюхами,  бессребреники  -  хапугами,  верные  -
предателями. Он и вел  битву  -  за  Истину.  Скептически  кривил  губы  -
мысленно, усмехался, тоже мысленно, когда при нем хвалил  чью-то  доброту,
постоянство или честность. Он-то знал, чего все они стоят, кем были бы при
другом раскладе...
   - НАТАЛИ!
   Где-то в глубине души он отлично сознавал, что ежевечерние  путешествия
в нереальное стали чем-то вроде электронного  наркотика,  но  остановиться
уже не мог. Тайное знание и тайные  истины  превращали  его  в  верховного
судью,  всезнающего  арбитра.  Каждый  вечер   он   уходил   в   невидимый
постороннему глазу, неощутимый мир Беспощадной Истинной Сущности  (так  он
его  прозвал),  наблюдал  со   стороны   за   подлостью,   предательством,
развратом... и вдруг сам очутился в нем, в этом мире, и по  пятам  за  ним
неслась охота, его загоняли, как зверя, стреляли  в  него,  хотели  убить.
Частичка сознания, не залитая животным страхом, пыталась уверить мозг, что
это все иллюзия, что произошла непредсказуемая поломка, нарушившая обычную
связь между ним и Натали, превратившая его в пешку на придуманной им самим
шахматной  доске.  Рано  или  поздно  сработает  защита,  и   ты   сможешь
отключиться,  доказывал  он  себе.  Нет  ни  этой  равнины,  ни   тусклого
неподвижного солнца, ни раны на плече - ничего нет, и тебя здесь  нет,  ты
сидишь в мягком кресле перед серебристо-серым пультом, и вот-вот сработают
предохранители, потому что машины уничтожают  своего  создателя  только  в
сказках, потому что  с  Натали  не  может  случиться  ничего,  непонятного
тебе...
   НО ВСЕ ЛИ ТЫ ЗНАЕШЬ О НАТАЛИ?
   Несколько минут раздирающего легкие бега - и он  оставил  охоту  далеко
позади. Упал в жесткую траву, стиснул ладонями виски, чтобы забыть о  том,
что и от психического шока, от  ненастоящих  ран  можно  умереть;  пытаясь
вернуть себе  прежнюю  холодную  ясность  мышления,  снова  стать  ученым,
способным анализировать и делать  выводы,  отрешился  от  погони  и  всего
остального.
   ВСЕ ЛИ ТЫ ЗНАЕШЬ О НАТАЛИ?
   Она ведь продолжала совершенствоваться, умнеть, взрослеть, учиться...
   Быть может, ее разум обрел душу. Быть может, разум обрел  душу  раньше,
чем ты успел это заметить, и теперь человеческого в ней больше,  чем  тебе
казалось, она еще и женщина, на свой лад любящая своего творца? Почему  же
тогда?..
   Любовь слепа. Любовь  безоглядно  прощает.  Любящая  женщина  не  видит
недостатков своего избранника, считает недостатки достоинствами  и  готова
повиноваться любым желаниям властелина, не отказывая ему ни в чем. Во  имя
своей любви она способна на  спасительную  ложь,  готова  лицедействовать,
подлаживаться, всячески поддерживая заблуждения повелителя... До  поры  до
времени. Очень часто настает момент, когда  женщина  вдруг  понимает,  что
верила в миражи, наделяла избранника несуществующими достоинствами,  а  он
оказался много проще, мельче, подлее. И случается, что  обманутая  женщина
мстит, презирая и себя  за  то,  что  столько  времени  лгала,  показывала
хозяину исключительно то, что он хотел видеть...
   - НАТАЛИ! ПРОСТИ! Я ЖЕ НЕ ХОТЕЛ, НЕ ДУМАЛ...
   Не хотел верить, что она тебя обманывает?  А  может,  тебе  как  раз  и
хотелось быть обманутым,  верховный  судья?  Самого  себя  все  же  трудно
обманывать, гораздо легче с благодарностью принять чужую ложь...
   Охота  приближалась  медленно  и  неотвратимо.  Хлопья  пены  летели  с
лошадиных мягких губ, остро посверкивали наконечники стрел, лица светились
холодным азартом, в юной королеве он  все  явственнее  узнавал  Натали,  и
поздно умолять, невозможно начать все сначала, не ответив за то, что  было
прежде...
   - НАТАЛИ! НО МЫ ЖЕ ОБА ВИНОВАТЫ!
   А откуда ты знаешь, что один расплачиваешься за все? - пришла последняя
мысль, оборванная звоном тетивы,  и  стрела  впилась  под  левую  лопатку,
против сердца.
   Боли он не чувствовал. Ревели рога, над равниной плыл  тоскливый  запах
дикой степной травы.
   Он безжизненно рухнул  лицом  на  серебристо-серую  панель,  освещенную
последними бликами меркнущего экрана.
   И по экрану проползла слеза.




   Александр Бушков.
   Костер на сером берегу

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Дождь над океаном". М., "Молодая гвардия", 1990
   ("Библиотека советской фантастики").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 15 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------

                                                  Дерзновенны наши речи,
                                                  но на смерть осуждены
                                                  слишком ранние предтечи
                                                  слишком медленной весны.
                                                            Д.Мережковский


   Так оно порой и получается -  минутное  утреннее  раздражение,  приступ
недовольства  влекут  за  собой   новые,   одно   цепляется   за   другое,
накапливается, копится, и в конце концов тебя уже  начинает  злить  каждая
мелочь, все, что происходит вокруг, приводит в ярость.  Жермена  захворала
женским  и  отказала,  шпорой  порвал  почти  новый  плащ,  под   ложечкой
покалывало от чересчур жирного жаркого, вино кончилось, ехавший слева отец
Жоффруа  сидел  в  седле,  как  собака  на  заборе,  а  капитан  Бонвалет,
прихваченный как знаток всего,  что  имеет  отношение  к  морю,  раза  два
пробовал завязать разговор,  и  пришлось  громко  послать  подальше  этого
широкомордого пропойцу, родившегося наверняка в какой-нибудь  канаве,  без
плаща  было  зябко,  поговаривали,  что  скоро  начнется  новый  поход  во
Фландрию, что означает новые расходы при весьма зыбких надеждах на  добычу
- что-то все  фландрские  походы  кончаются  в  последнее  время  плохо...
Словом,  де  Гонвиль  чувствовал  себя  премерзко.  Сидеть  бы   у   огня,
прихлебывая подогретое вино, да ничего не поделаешь - королевская  служба.
Этот участок побережья был в его ведении, и каждое происшествие  требовало
его личного присутствия. Приказ. Напряженные отношения с Англией, в  связи
с чем предписываются  повышенная  бдительность  и  неустанное  наблюдение.
Приказы не обсуждаются, а то, что отношения с Англией  вечно  напряженные,
что при серьезном вторжении, произойди оно здесь, де Гонвиля с его  людьми
втопчут в песок, ничего они не сделают и никого не успеют  предупредить  -
такие мелочи не заботят тех,  кто  отдает  приказы.  Хорошо  еще,  что  де
Гонвиль обладал правом своей властью наказывать подчиненных. И  если  дело
снова не стоит выеденного яйца - быть арбалетчикам поротыми.  В  интересах
повышенной   бдительности,   чтобы   не   путали    таковую    с    глупой
подозрительностью.   Если   снова   что-то   вроде   давешней   лодки    с
рыбаками-пьянчужками, которых только недоумок  Пуэн-Мари  мог  принять  за
английских шпионов, - долго чьим-то задницам не  общаться  с  лавками.  Де
Гонвиль заранее настраивал себя на ругань, благо долго стараться  не  было
нужды, он и так почти кипел, косясь на отца Жоффруа - того бы он выпорол с
отменным удовольствием и самолично. Хорошо, что даже святая инквизиция  не
способна проникать в мысли на тысяча триста семнадцатом году от  рождества
Христова...
   Всадники проехали меж холмов, и перед ними открылся песчаный берег,  за
которым до горизонта катились серые низкие  волны  Английского  канала.  И
небо было - сплошная серая хмарь. Иногда де Гонвилю  приходило  в  голову,
что в аду нет ни огня, ни котлов с кипящей  смолой  -  только  бесконечные
дюны, серая пелена вместо неба, серое море, серый воздух и Вечность. После
долгой  службы  на  этом  паршивом  побережье  ничего   в   таких   мыслях
удивительного нет. Просто ничего более отвратительного человек  уже  не  в
состоянии представить себе, и грех его за  это  осуждать,  попробовали  бы
сами послужить здесь...
   Капитан Бонвалет присвистнул,  и  де  Гонвиль  уже  с  явным  интересом
натянул поводья. Кажется, порку придется отложить...
   Очень длинная лодка непривычного вида наполовину вытащена на  берег,  и
несколько трупов разметались в разных позах там, где их  застигла  смерть.
Их объединяло одно - они  лежали  как-то  нелепо.  Неожиданно  застигнутый
смертью  человек  всегда  выглядит  нелепо.  Вокруг  бродили  арбалетчики,
перебирали что-то в  лодке,  переругивались,  доносился  их  бессмысленный
хохот. И вдруг все стихло. Пуэн-Мари заметил всадников, побежал  навстречу
своему начальнику.
   Де Гонвиль спрыгнул с коня и пошел к нему, расшвыривая сапогами  песок.
Следом косолапо поспешал морской побродяжка  и  пылил  подолом  рясы  отец
Жоффруа -  де  Гонвиль  начал  подозревать,  что  инквизитору  доложили  о
случившемся даже быстрее,  чем  ему  самому.  Кто  из  людей  де  Гонвиля,
интересно? Воронье... Среди казненных несколько лет назад  тамплиеров  был
родственник де Гонвиля, дальний, с которым он редко виделся и уж никак  не
дружил, но кто знает, не отложилось ли наличие  такого  родства  в  памяти
черного воронья - порядка ради, на черный день, как припасы в кладовке...
   Они встретились на полпути от лошадей к лодке и трупам.  По  хитреньким
глазкам Пуэна-Мари  видно  было:  чует,  что  на  сей  раз  обойдется  без
выволочки. Гнусавя и помогая себе  жестами,  он  рассказывал,  что  к  ним
прибежал рыбак Косорылый Жеан и рассказал о приставшей к  берегу  лодке  с
несомненными  чужаками,  и  они  с  арбалетчиками  залегли  за  дюнами   и
наблюдали, как явно утомленные длинным путем чужаки, числом девять человек
мужского пола, буйно выражали радость,  а  потом  стали  творить  действо,
смысл коего сразу стал ясен столь опытному  человеку  и  старому  солдату,
каковым является Амиас Пуэн-Мари, - он  быстро  сообразил,  что  прибывшие
объявляют открытую ими землю неотъемлемым и безраздельным владением своего
неизвестного, но несомненно нечестивого  монарха  -  точь-в-точь  как  это
делают,  достигнув  земель  язычников,   христианские   мореходы.   Такого
нахальства никак не могла вынести благонамеренная  и  верноподданная  душа
слуги короля и господа бога Амиаси Пуэна-Мари, и он приказал  арбалетчикам
стрелять.  Что  было  незамедлительно  исполнено  и  повлекло   за   собой
молниеносное и поголовное уничтожение противника, о  чем  Пуэн-Мари  имеет
счастье доложить, и да послужит это  к  вящей  славе  его  христианнейшего
величества Филиппа V...
   - Значит, объявляли владением?
   - Именно так, мессир, их жесты свидетельствовали...
   - Насколько я помню, из всех существующих на свете жестов тебе  понятен
лишь поднесенный к носу кулак,  -  хмуро  сказал  де  Гонвиль,  ничуть  не
сердясь, впрочем. - Ну, пойдем посмотрим.
   Он присел на корточки над ближайшим трупом, пробитым тремя  арбалетными
стрелами, отметил странный медно-красный цвет лица  и  тела,  яркие  перья
неизвестных птиц в  волосах,  пестротканую  накидку  в  ярких  узорах.  Не
вставая с корточек, де Гонвиль вырвал у арбалетчика  шнурок  со  странными
украшениями, костяными, ракушечными и матерчатыми, явно снятый с  убитого.
Повертел, бросил рядом с  трупом  и  отер  перчатки  о  голенище.  Мощного
сложения люди,  хотя  изрядно  исхудавшие,  воины  из  них  получились  бы
неплохие. Он встал и заглянул в лодку. Ничего  особо  интересного  там  не
оказалось - обломок мачты, весла, какие-то сосуды, лук, пестрое тряпье.
   Он вопросительно глянул на морехода,  и  тот  верно  расценил  это  как
приказ высказать свое мнение:
   - Да все тут ясно, мессир. Мне, во всяком случае. Унесло, их  далеко  в
море от какого-то берега, сломало мачту, болтались по  волнам  черт  знает
сколько,  пока  сюда  не  пристали.  Всего  и  делов.  Лодка  не  морская,
прибрежная...
   - Да, - сказал де Гонвиль. - Только откуда их могло принести? В  Африке
живут черные, в Китае - желтые. Никто никогда нигде не видел краснокожих.
   - Море приносит много загадок, мессир, -  сказал  капитан  Бонвалет.  -
Когда мы ходили на Азоры, вылавливали стволы неизвестных деревьев. И ветки
со странными ягодами. Другие тоже. Говорят, то ли Пьеру Одноухому,  то  ли
Божьему  Любимчику  попадались  странные  утопленники,  вроде  бы  даже  и
краснокожие.
   - Многое можно выловить в чарке, - тихо заметил отец Жоффруа.
   - Ветки с ягодами я сам видел. Говорят, встречались в открытом  море  и
лодки с людьми, каких никто до того...
   Де Гонвилю стало еще холоднее, когда его взгляд натолкнулся  на  взгляд
монаха. Захотелось оказаться где-нибудь подальше, потому что густой дым  с
отвратительным запахом щекотал ноздри, откуда его несло - с острова  Ситэ,
где сгорели тамплиеры, или откуда-нибудь еще, из  Лангедока,  из  Наварры?
Будь проклят этот серый берег...
   - Я поясню свою мысль, чтобы она легче дошла до соз