ы  знают,  какой
дьявольский смысл они в это вкладывают.
   - Вы могли бы спросить прежде у меня, - ответила  Мария.  Она  вспомнила,
как тревожно у нее забилось сердце от мысли, что она могла невольно  нанести
оскорбление монахине.
   - Вы тоже могли прежде спросить у меня разрешения  взять  у  сестры  Мэри
Целомудренной ее сутану.
   Щеки Марии запылали, она могла побиться об заклад, что они были такие  же
пунцовые, как  ягоды  остролистника.  -  Прошу  меня  извинить,  матушка,  -
прошептала она. -  Я  все  сделала  машинально.  Если  бы  только  я  прежде
подумала...
   - Вы бы поступили точно так, - закончила за нее фразу аббатиса, хотя в ее
словах не чувствовалось ни гнева, ни злорадства. Потом она заговорила снова,
на сей раз на вполне приличном норманнском языке, вероятно, не хотела, чтобы
сакские женщины подслушивали их беседу.
   - Я не слепая, миледи, и вижу, как обстоят дела  здесь,  в  Лэндуолде.  Я
приехала  сюда  в  полной  уверенности,  что  Эдит  находится  на  положении
пленницы, замужем против своей воли за этим варваром-монстром. Вместо  этого
я вижу, что это вы находитесь в таком положении,  а  Эдит  вполне  счастлива
своей судьбой.
   - Ах, матушка,  так  было  не  всегда.  -  На  глазах  у  нее  неожиданно
навернулись слезы, и она, словно ослепнув, искала руками теплую, сухую  руку
монахини, задаваясь вопросом, сможет ли она наконец выполнить свое искреннее
желание исповедоваться во всем перед отцом  Бруно  и  теперь,  вместо  него,
рассказать все аббатисе. - Это я причинила зло Эдит,  силой  принудив  ее  к
браку с моим братом. И то, что я попала в такое  же  положение,  служит  мне
лишь достойной карой.
   - Ба! - сказала аббатиса,  -  Эдит  была  настолько  же  готовой  принять
постриг, как и вы, дочь моя. Если бы это  было  ее  истинное  призвание,  то
после того, как Ротгар Лэндуолдский похитил ее у нас.  Я  бы  подняла  дикий
шум. Он немедленно привез бы ее обратно.
   - И все же вы приехали за ней. Я думала, что это  она  попросила  вас  об
этом.
   - Сообщение о тяжелом положении Эдит дошло до нас из других уст,  из  уст
человека, который, судя по всему, преследует свои собственные интересы.  Тем
не менее я решила сама обо всем разузнать ради благополучия Эдит. Если бы  я
заметила, что она изнывает от любви к Христу, если бы  я  выяснила,  что  ее
здесь никто не любит, что к ней дурно относятся, то я немедленно  предложила
бы ей приют нашего дома и  божественную  защиту  через  постриг,  -  сказала
аббатиса с загадочной улыбкой. - То же самое я теперь  предлагаю  вам,  дочь
моя.
   - Боюсь, из меня не выйдет хорошей  монахини,  -  сказала  Мария,  будучи
уверена, что до тех пор, пока  Ротгар  Лэндуолдский  ходит  по  этой  земле,
никакой обряд целомудрия не спасет ее от него - Не назовете ли  вы  мне  имя
предателя?
   - Если бы я только могла, дочь моя. Он укрылся в густой  тени  и  говорил
намеренно грубым шепотом, чтобы скрыть свой истинный голос,  но  я  уверена,
что узнала бы его, услыхав еще раз. Я  не  стану  и  слушать  его,  если  он
подойдет ко мне с новой ложью.
   - Я вам очень благодарна, матушка, считайте, что я  у  вас  в  неоплатном
долгу.
   - Увы, мы всего  лишь  бедные  монахини,  -  сказала  она,  обращая  свой
открытый, рассудительный взор на Марию. - Не столько присутствие  среди  нас
Эдит, сколько ее приданое необходимо нам. Вот почему, дочь моя, я  приехала,
чтобы лично встретиться с женщиной, которая, по слухам, правит  в  Лэндуолде
вместо брата и которая могла бы понять наши нужды.
   - Когда мне сообщили, что вы стоите у ворот, я думала,  что  попросите  у
меня либо мяса, либо покрывало для алтаря или что-то другое в этом роде.
   - Мясо, конечно, нам нужно, но также и покрывала для кроватей, а  не  для
алтаря, и время от времени мешок муки, - сказала аббатиса. - И  если  у  вас
останутся излишки молока и яиц, мы могли бы приготовить  заварной  крем  для
сестры Мэри Благочестивой, которая потеряла последний зуб неделю назад.
   - Это не так  много,  -  ответила  Мария,  считая,  что  щедростью  даров
Лэндуолда можно поделиться с маленьким монастырем.
   - Так могут говорить только разумные женщины, - согласилась  аббатиса.  -
Мужчины могут придерживаться иного мнения. Теперь мне пора. - Мягко пожав на
прощание руку Марии, она направилась к двери. Потом, повернувшись, добавила:
   - Благодарю вас, дочь моя. И не забывайте, когда потребуется  сила  духа,
существует Тот, у кого его очень много. Тот, кто слышит  все  молитвы.  -  С
лукавым, мирским блеском в глазах она продолжала:
   - Тот, кто повелевает, каким травам расти на этой земле, Тот, кто наделил
женские тела промежностью, а  мужские  -  одной  свисающей  частью,  которая
испытывает острую боль, если только долго задерживается ответ на вознесенные
молитвы.
   Сакские  женщины,  которые  перешептывались  во  время  беседы  Марии   с
аббатисой,  сразу  повеселели,  как  только  вдали  утихло  щелканье   четок
монахини. С радостным смехом они увлекли за собой Марию, и все вместе начали
украшать зал лэндуолдского большого дома так, как того  требовали  старинные
обычаи. Их проворные руки очень быстро убрали с пола дурно пахнущий тростник
Собаки юлили возле их ног, игриво, притворно лаяли на снующие метлы,  грызли
снова давно заброшенные кости, валялись в свежих охапках тростника.
   Девушки бегали от одной женщины к другой, предлагая им ломти хлеба, куски
сыра, ковшики с чистой, ледяной водой, чтобы они не прекращали работы  и  не
нарушали поста. Чей-то, скорее всего, беспризорный мальчик,  который  здесь,
часто пугливо озираясь, слонялся,  словно  заблудился,  теперь  с  довольным
видом сидел в углу и с большим искусством пощипывал  струны  лютни,  которая
обычно под густым слоем пыли висела у нее в алькове на стене. Чей-то  тонкий
голос подхватил наигрываемую им мелодию песенки, потом другой, третий, и вот
вскоре зазвучал целый хор. Даже Мария, опасно балансируя на донышке  бочонка
и украшивая гирляндами плюща висящие на  стене  оковы,  предназначенные  для
менее приятной цели, напевала мелодию, напрягая слух, чтобы поточнее уловить
слова.
   Пошатываясь  своим  грузным  телом,  в  круг  веселящихся  вошел  Гилберт
Криспин. Радостная мелодия прервалась на скрипучем звуке - это мальчик сразу
ударил ладонью по всем струнам лютни. Один за другим умолкали поющие голоса,
покуда не остался один. Певица, кося глазами вокруг, пыталась понять причину
неожиданно воцарившейся тишины, когда переводила дыхание, но тут же оборвала
песню  немелодичным  воплем,  увидев  своими  близорукими   глазами   фигуру
Гилберта.
   Его глаза, которые обладали  таким  же  острым  зрением,  как  у  сокола,
впились в Марию; это был такой же упорный, бесстыдный взгляд, как и у  этого
опасного, покрытого оперением хищника.
   - Где вы пропадали сегодня ночью? - спросил он.
   - Продолжай играть! - крикнула Мария музыканту, молясь, чтобы у  мальчика
хватило мужества снова начать перебирать струны, пока она соберет  все  свои
силы и отважно солжет Гилберту, что провела  эту  ночь  в  домашней  церкви.
Когда она слезала с бочонка, раздались  первые  звуки,  а  одна  из  женщин,
бросая любопытные взгляды то на Марию, то на Гилберта,  подхватила  мелодию,
сделав знак другим присоединиться. Под  мелодию  этой  незнакомой  ей  песни
Мария пыталась перебороть охватившее ее отчаяние.
   - Мне показалось, что больше вам мазь не нужна, - сказала она. -  Поэтому
я пошла поклониться своему Богу. - Это была и ложь и не ложь,  если  принять
во внимание ту ревностную страсть, которая охватывала ее всякий  раз,  когда
она устремляла свои глаза на освещенное лунным  светом  тело  Ротгара,  хотя
теперь она считала невозможным всякое возобновление половых отношений  с  ее
любовником-саксом.
   Гилберт боролся со своим сомнением и желанием  ей  поверить,  и  выглядел
так, словно он сам провел эту ночь, занимаясь тем же самым. К его затылку, к
тунике прилипли соломки, а от него самого исходил такой тошнотворный  запах,
словно он удовлетворял свою похоть на полу, покрытом перегнившим навозом.
   - Вам не пришла в  голову  мысль  поискать  меня  в  домашней  церкви?  -
спросила она. Однако из-под полуопущенных ресниц она продолжала  внимательно
следить за ним.
   - Нет, - мрачно признался Гилберт. Но  она  видела,  что  взгляд  у  него
теплел, так как ему нравилась ее смиренная поза. - Мне  стоило  бы  об  этом
подумать.., но во мне дремлет какой-то безмозглый зверь, который просыпается
каждый раз, когда мне в голову  приходит  мысль,  что  я  могу  вот-вот  вас
потерять. Могу поклясться, что у меня сейчас от стыда  голова  идет  кругом,
стоит только вспомнить, о чем я думал этой ночью и что делал.
   Появился оруженосец - подбитый глаз и распухшая губа свидетельствовали  о
том, что ему пришлось дорого заплатить за то, что он проворонил  во  сне  ее
побег из дома. Схватив своего господина за руку, он подвел его  к  низенькой
деревянной скамье возле камина.
   - Мария, - позвал ее Гилберт слабым, едва слышным голосом, который к тому
же заглушал пение женщин. - Не могли бы вы заняться моей раной?
   - Сейчас, - вздохнула она. Потянувшись к глиняному  горшочку  рукой,  она
увидела, что его на месте не оказалось. Там лежал лишь увядший подснежник. А
на  полу  разбросанные  черепки  окружали  одеревеневшее   тело   собаки   с
остекленевшими глазами. На конце ее высунутого,  распухшего  языка  прилипла
полурастаявшая крупинка грязной "целебной" мази.

***

   Ротгар с  пустым  бочонком  на  плечах  вместе  с  другими  возбужденными
жителями с такой же поклажей  шагал  по  направлению  к  широко  распахнутым
дверям парадного входа господского дома. Некоторые бросали на него  быстрые,
смущенные взгляды, словно осуждая его за то,  что  он  с  таким  нетерпением
стремился принять участие в этом норманнском торжестве,  проходящем  в  зале
когда-то принадлежавшего ему дома, но Ротгар не обращал никакого внимания на
их непрошеное сочувствие. По правде говоря, оно действовало  ему  на  нервы.
Да, он, Ротгар, ужасно хотел поскорее прорваться через эту дверь. Его меньше
волновало, что когда-то этот дом принадлежал ему, даже вообще не  волновало,
по сравнению с той  женщиной,  которая  ожидала  его  там,  внутри,  за  его
стенами.
   В течение всего этого показавшегося ему бесконечным дня он  бросал  косые
взгляды на дом, словно отмеряя расстояние, отделяющее  его  от  строительной
площадки, и его охватывало отчаяние от почти  уверенного  предчувствия,  что
там непременно должно произойти что-то  неприятное.  Отсюда  он  не  мог  ни
увидеть, ни услышать,  если  там  случится  что-то  неладное.  Насколько  же
самоуверенным он был, пытаясь заверить Марию, что им вдвоем удастся  обвести
Гилберта вокруг пальца. План, который им казался таким здравым под  покровом
темноты ночи, вдруг исчез, растворился, словно предрассветная роса при свете
ДНЯ.
   Отчаянный  вопль  закалываемой  к  празднику  свиньи  донесся   до   них.
Возбужденная суматоха возле конюшни привлекла его внимание, и он среди толпы
людей разглядел синевато-черный колтун  на  голове  Гилберта  Криспина.  Его
поразила ранимость Марии. Она была  похожа  на  барашка,  которого  вели  на
заклание.
   Он не мог со всех ног броситься к ней на помощь - они, казалось, приросли
к земле; пальцы его, утратив чувствительность, бессильно сжались в кулаки.
   Но рабочий день прошел. Крик Евстаха: "Работа окончена!" - освободил  его
от добровольного гнета, и он, бросив в сторону лопату, легкой рысцой побежал
к дому. Он пришел в чувства  только  тогда,  когда  его  люди  позвали  его,
напомнив о том, что нужно взгромоздить себе на плечи бочонок.
   Нет, так  не  пойдет,  -  ворваться  одному  через  порог  дома,  потным,
замызганным от работы, и потребовать встречи с Марией.
   Он заставил себя успокоиться, подождать  немного  возле  склада  порожних
бочонков; к его радости, жители Лэндуолда,  сами  жаждая  скорейшего  начала
праздничных торжеств, вскоре присоединились  к  нему.  Все  толпились  возле
входа в дом, и он, не произнеся ни слова, не  испытывая  угрызений  совести,
растолкал всех стоявших впереди, и одним из первых переступил через порог.
   Он увидел зал в лэндуолдском большом  доме  в  таком  виде,  который  ему
всегда нравился больше  всего,  -  с  высокой  горкой  сосновых  поленьев  в
пылающем огне, которые наполняли  воздух  сладким,  острым,  чистым  запахом
сосны; сотни зажженных свечей добавляли  еще  больше  света  огню,  какую-то
непривычную  яркость,  которая  заставляла  даже  закопченные  сажей   стены
блестеть под своим зеленым убранством.
   Ротгар поставил бочонок на пол. Кто-то поставил  свой  рядом.  Сверху  их
накрыла широкая доска, и в результате получился импровизированный  стол.  Он
все время искал глазами вокруг в надежде увидеть где-нибудь Марию.
   - Да не сюда, вы, болваны, вот сюда, - закричала какая-то женщина.  Узнав
Ротгара, она хлопнула себя ладонью по губам:
   - Извините, милорд. Я и не представляла...
   Предложение Ротгара перенести бочонки на другое место затерялось  в  шуме
радостных, приветливых голосов окруживших  его  плотным  кругом  женщин.  Он
делал   вид,   что   улыбается,   что-то   невнятно   бурчал,   бессмысленно
жестикулировал, чтобы выразить благодарность за их добрые пожелания, но  его
взор постоянно устремлялся к любой женской фигуре. Он напрягал  слух,  чтобы
услыхать что-то другое, кроме бесконечного  бренчания  лютни  и  назойливого
гула возбужденных сакских голосов.
   Две монахини вошли в зал. Между ними шла Мария  в  прекрасном  платье  из
темно-золотистой шерсти.  Подобранный  в  тон  головной  платок,  украшение,
которое большинство женщин использовало, чтобы скрыть свои жиденькие  волосы
и покрытые оспинами щеки, служил только для того, чтобы прикрыть пышность ее
толстых, блестящих кос, но он-то знал,  как  они  выглядят,  распущенные  до
плеч, знал мягкую бархатистость ее кожи, знал,  как  легко  его  руки  могут
охватить ее нежный стан, который был так благородно украшен золотым поясом и
сверкающим драгоценными камнями кинжалом.
   Вошли еще люди через двери в зал. Норманны:
   Филипп Мартел, Гилберт, Уолт, Данстэн, их оруженосцы, пажы. Металлический
звон кольчуг сопровождал каждый шаг, они блестели на ярком свете. Рыцари  не
произносили ни слова, лишь оглядывались со свирепым недоверчивым  выражением
лица, которое вопило громче, чем любые слова, что они явно не  одобряют  это
праздничное сборище. Их суровое молчание передалось толпе, и неловкая тишина
повисла над ней, прервав веселье.
   Гилберт Криспин стоял впереди группы, его рука  теребила  рукоятку  меча,
словно он мечтал о том, чтобы врезаться с  ним  в  плотную  толпу  притихших
саксов. Ротгар на мгновение вновь пришел в отчаяние. Неужели Мария снова его
обманула с этой басней о его ранении на шее и о медленном действующем яде, о
его слабости, о дергающихся членах?
   Но  вот  радостно  зазвучали  ее  слова  над  молчаливой  толпой.   Мария
закричала:
   - С наступлением славного праздника Пасхи, милорд!
   Ротгар,  с  трудом  отведя  взгляд  от  Гилберта,  силой  заставил   себя
посмотреть на нее, чтобы собственными глазами убедиться в том,  отвечало  ли
выражение на ее лице во время приветствия Гилберту легко угадываемому  в  ее
голосе восторгу.
   Но она не смотрела на Гилберта. На какую-то секунду ее широко  раскрытые,
карие с золотистым отливом глаза  встретились  с  глазами  Ротгара,  и  она,
повернувшись с легкой улыбкой, сделала глубокий, приветливый реверанс  перед
своим братом Хью.
   - Глазам  своим  не  верю!  -  пронзительным  дискантом  прокомментировал
Филипп. - Меня заверяли, что такое просто невозможно...
   - Заткнись! - грубо одернул его Уолтер.
   Толпа саксов разом выдохнула. Никто еще  из  них  никогда  не  видел  так
близко своего сеньора Хью де Курсона, только издали.
   Настроение  у  Ротгара  мгновенно  поднялось,  когда  он  вдруг  вспомнил
рассказы Марии о его дурном характере, особенно тогда, когда  в  толпе  все,
как один, невольно сделали шаг назад.  Вся  раскрасневшаяся  Эдит  с  гордым
видом стояла рядом с Хью, прижимаясь к его руке, что, несомненно,  приводило
в смущение тех, кто были уверены в монашеских склонностях своего сеньора.
   Хью, протянув свободную руку Марии, прошептал ей по-норманнски:
   - Не глупи!
   - Говори на их языке, - ответила она, выпрямившись.
   - Поздравляю всех со славным праздником Пасхи, - крикнул  Хью,  возвращая
людям праздничное настроение.
   Толпа расступилась, давая возможность Хью с Эдит проследовать медленно  к
большому столу, затем снова сомкнулась.  Каким-то  образом  в  этом  людском
водовороте Ротгар очутился рядом с Марией.
   - Мне так хочется тебя поцеловать, - прошептала она. -  Но  Хью  требует,
чтобы я сидела рядом с ним, он не так легко говорит на сакском языке, как я,
а знания норманнского у Эдит относятся в основном к  области  религии.  Нет,
только не смотри на меня. - Он отвернулся, но в это  мгновение  почувствовал
руку Марии в своей. Она обвила  двумя  пальцами  его  большой  палец,  и  он
приложил их к бедру.
   - Давай уйдем сейчас. Насколько я вижу, Хью вполне  дееспособен.  В  этой
сутолоке никто не заметит, как мы выскользнем наружу. - Он пытался  отвечать
ей шепотом, но шепот  оказался  таким  громким,  что  его  мог  любой  легко
услышать. Сердце его откликнулось на предложение  яростным,  почти  мятежным
биением, но он посчитал уместным сейчас это скрыть. Он  не  спускал  глаз  с
Хью, но какое-то сверлящее ощущение в затылке напоминало  ему,  что  Гилберт
рядом. Внутри у него зазвенел тревожный голос судьбы.
   - Сейчас, - повторил он. - Меня всего трясет лихорадка от  грызущей  меня
тревоги, я хочу увезти тебя отсюда, покуда с нами  не  стряслось  что-нибудь
ужасное. Ты уверена, что твой брат теперь в состоянии взять бразды правления
в свои руки?
   Она молчала. Если бы только не острое ощущение от ее пальцев, он  мог  бы
подумать, что она уже замешалась в толпе.
   - Я не знаю, - ответила она наконец, и в голосе ее чувствовался надрыв.
   - Мария! - Пронзительный зов Хью заглушил  музыку  и  гул  окружающей  их
толпы.
   - Я не могу оставить его одного сейчас. Он не знает этих людей. Он  может
испугаться, и демоны снова примутся за его больной  мозг.  -  Она  отдернула
пальцы, но он их перехватил.
   - С ним ты только сейчас, а со мной будешь гораздо  дольше.  Скажи  "да",
Мария.
   - Мария! - вновь позвал ее Хью.
   - Скажи, что ты убежишь со мной сегодня же ночью, -  сказал  Ротгар,  все
крепче сжимая ее пальцы.
   - Ладно, мы бежим сегодня ночью, ты, упрямый сакс.
   - Как мне хочется тебя поцеловать, - повторил  он  ее  слова,  удивляясь,
почему он при этом  не  испытывает  обычного  радостного  возбуждения,  лишь
какое-то тягучее мрачное предчувствие близкой утраты, утраты навсегда.
   Они не коснулись друг друга руками, но, когда он, пойдя на  риск,  глянул
на нее, она, скосив свои смеющиеся глаза, внимательно смотрела на него, а ее
губы изогнула соблазнительная улыбка. Она заставила чувственно задрожать его
губы в ответ, и он почувствовал, как передавшаяся ему теплота огнем заливает
его чресла. Ее откровенный флирт подавил в нем все страхи.
   - Мне так не хочется уходить от тебя сейчас, - сказала она. - Но  Хью  мы
можем понадобиться обе, - и я,  и  Эдит,  чтобы  помочь  ему  разобраться  с
просьбами этих людей. - Теперь она смело, открыто взяла его за руку,  и  они
тут же забыли об окружающей их толпе. Сердце Ротгара  начало  успокаиваться;
нет, он этого не позволит, с ней ничего не случится, покуда он стоит рядом.
   - Кто это такой? - спросил Хью с намеренной холодностью в  голосе,  когда
они  подошли  и  остановились  перед  ним.  От   такого   отношения   Ротгар
насторожился. Увидев его, Эдит  заметно  напряглась.  Вся  покраснев,  Мария
сжимала его руку, она смеялась, ее платок слегка сбился у нее