ее, тихо проклиная  норманнов,
и обнимал обеими руками незаконную семью своего брата.
   Переводить взгляд с Ротгара на  Эдвина  было  все  равно  что  сравнивать
чье-то лицо с его отражением в реке Лэндуолд, но только до той минуты, когда
постоянная улыбка не искажала черты Эдвина. Только в этом случае становилось
заметным различие между  ними,  тем,  кто  был  рожден  в  обход  закона  на
соломенном тюфяке пастушки по имени Анна, и тем,  кто  появился  на  свет  в
роскошной, просторной кровати жены старого сеньора Этефледы.
   Молодой Ротгар, законный их  наследник,  никогда  не  чурался  постоянной
тяжелой работы по дому, он не знал, что такое муки голода, и вырос высоким и
сильным мужчиной. Эдвин, так и не признанный стариком Ротгаром,  никогда  не
смог дотянуться своим ростом ни до брата, ни до отца. Тяжкий  труд  почти  в
младенческом возрасте сгорбил его плечи, а с приходом  каждой  зимы  у  него
становилось на один зуб меньше.
   Только после смерти старика молодой Ротгар узнал о существовании  Эдвина.
Он был слишком гордым человеком, чтобы принять дары, которыми был готов  его
осыпать Ротгар, - он попросил у него только вот этот участок земли,  который
предстояло еще расчистить.
   Когда Ротгар объявил о своем намерении выступить на защиту Англии,  Эдвин
упросил его взять с собой.
   - Правда, у меня теперь есть что терять, свою землю, - с гордостью сказал
он, оглядывая свой участок в несколько акров.
   В эту  минуту  Генрих  что-то  пропищал.  Он  попытался  ему  улыбнуться,
ободрить его улыбкой, чтобы отвлечь внимание ребенка от матери, рыдавшей  на
его  плече.  Голубые  глаза  Генриха,  слишком  серьезные  для   пятилетнего
карапуза, встретили взгляд Ротгара с детской беспечностью.  Вырвав  руку  из
руки Хелуит, он быстро побежал в поле и скрылся в лесу. Ротгар  был  уверен,
что теперь Генрих никогда не перепутает его с Эдвином.
   - Как умер Эдвин? - наконец спросила Хелуит.
   - Я мало что знаю, - ответил Ротгар. - При Гастингсе он сражался рядом со
мной. Плечо его пронзило копье, но рана, судя по всему, не была смертельной.
Но больше я его не видел, так как меня самого ранили и вынесли с  поля  боя.
До тех пор, покуда я не увидел тебя там, во дворе, я все еще надеялся...
   Хелуит освободилась из объятий Ротгара и стала вытирать слезы.
   - Они все забрали у нас, Ротгар, они лишили нас всякой надежды. Но, слава
богу, они отпустили тебя на волю, не причинив особого вреда.
   Ротгар молчал.
   - А это что такое, Хелуит? - спросил он, показывая на синяки.
   Она замолчала, ушла в себя. Наконец сказала:
   - Он называет это моей отметиной. Я должна  благодарить  его,  -  за  то,
говорит он, что ему очень нравится моя кожа и что он  лишает  себя  большого
удовольствия  покрыть  ее  всю  шрамами  раскаленным  металлом  из-за   моей
постоянной неуступчивости. Когда эти синяки пройдут, он  пообещал  поставить
другие.
   - Кто этот человек? - закричал Ротгар. - Я убью его, клянусь.
   Слабая улыбка тронула уголки ее губ.
   - Он раздавит тебя как червяка, на которого неосторожно наступила копытом
лошадь.
   - Гилберт, - назвал Ротгар имя, ни на йоту не сомневаясь в своей правоте.
Это слово пронзило его мозг, оно  раздражало  его,  так  как  у  него  перед
глазами сразу возникала другая картина - вот он, высокий, худой,  беспомощно
лежит на спине, а этот ухмыляющийся  норманн  отдает  приказ:  "Проколи  его
мечом", - от этого его глаза загораются злобной радостью".
   - Я не назову его имени, -  сказала  Хелуит.  -  Я  поклялась  убить  его
собственными руками, а тебе нужно держаться подальше от наших мест.
   - Никогда! Я не оставлю ни тебя, ни ребенка. Вы с Генрихом уйдете  отсюда
вместе со мной. Собирай вещи, мы уходим немедленно.
   - Ротгар. - Вскинув голову, она снисходительно смотрела на  него  нежными
любящими глазами, как смотрит старшая сестра на взбалмошного  братца.  -  Ты
только посмотри на себя, а потом на меня.
   Она мягко погладила рукой себя по юбке, по выпирающему из живота бугорку.
- Мне знакомы целебные травы, и в течение этих бесконечно тянущихся  месяцев
мне удавалось погубить его семя, но на сей раз оно, видимо, все  же  пустило
корень. Некоторые женщины могут работать в поле,  уделить  немного  времени,
чтобы прямо там рожать детей. Мне же придется лечь в кровать, если  мне  еще
дорога жизнь, так как я не  похожа  на  племенную  кобылу.  Ты  же  помнишь,
скольких детей я потеряла до того, как родила Генриха.
   - Да, - сказал Ротгар, - помню. Я очень хорошо также помню, что  ты  жена
моего брата. И я не оставлю тебя здесь на милость норманнов.
   Хелуит отрицательно покачала головой.
   - Его страсть в последнее время поутихла,  а  известие  о  твоем  приходе
может вообще отбить у него всякую охоту.
   - Хелуит...
   - Ротгар. - Она умиротворяющим жестом положила свою руку ему на плечо.  -
Неужели ты на самом деле считаешь, что я  могу  бросить  землю  Эдвина?  Это
единственное, что осталось после него  для  Генриха.  -  Глаза  ее  смотрели
отрешенно. - В один прекрасный день я убью этого  норманна,  может,  вот  на
этом самом месте, где ты стоишь. Тогда его кровь пропитает землю Эдвина. Это
будет ему поделом, не так ли?
   В ней чувствовалась горячая целеустремленность, спокойная  уверенность  в
себе, от которых, казалось, являлась аура  сильной  натуры.  Ротгар  покачал
головой:
   - Что произошло с вами, женщинами, за время моего отсутствия?
   - Я видела, как ты шел, держась за руку,  с  Марией.  Ты  имеешь  в  виду
других женщин, кроме меня и Марии?
   - Нет. - От вас двух вполне достанет хлопот, - огрызнулся он.  -  Неужели
все женщины теперь такие кровожадные, обезумевшие от собственной власти?
   Хелуит улыбнулась, но потом сразу посерьезнела.
   - Ты должен держаться подальше от меня, Ротгар.  Он  просто  убьет  тебя,
если встретит здесь.  После  этого  мне  придется  несладко.  Иди  к  хижине
дровосека. Если ты отправишься в путь немедленно, то успеешь  к  наступлению
ночи.
   - Я тебя не оставлю.
   - Я сейчас принесу тебе старый плащ Эдвина, - сказала она, пропуская мимо
ушей его слова. - Он, конечно, не достанет тебе и до колен,  но  в  нем  все
равно будет теплее.
   Она мгновенно исчезла в глубине хижины, - он даже не  успел  вымолвить  и
слова в знак протеста, и тут же  вернулась,  не  оставляя  ему  времени  для
выбора более убедительных аргументов. Она прижимала к груди, словно ребенка,
большой узел,  поглаживая  его  грубо  сотканную  материю,  словно  это  был
драгоценный шелк; она не отрывала от него глаз, как будто  держала  в  руках
прекрасный, чудесный гобелен, а не комок грязной шерсти.
   Хелуит протянула было ему узел, но затем  быстро  прижала  его  к  груди,
обняв его трясущимися руками, пряча лицо в  его  складках.  От  ее  тяжелого
дыхания вздрагивали плечи, и Ротгару оставалось лишь беспомощно  глазеть  на
нее, чувствуя, как у него связаны руки, как они бесполезны перед  ее  тихим,
глубоким горем.
   - Теперь не чувствуется  даже  его  запаха,  -  наконец  произнесла  она,
поглаживая плащ и смахивая слезы. Она сунула  узел  ему  в  руки.  Он  вдруг
развернулся на ветру, и Ротгар попытался набросить его себе  на  плечи.  Она
остановила его. - Нет, только не сейчас, сказала она, едва сдерживая  слезы.
- Мне будет казаться, что это он его надел. Это выше моих сил.
   - Ты идешь вместе со мной, - сказал он, почувствовав, как  она  протянула
руку, чтобы еще раз ощупать плащ Эдвина.
   - Нет, не могу, - настаивала она,  отрывая  от  плаща  маленькие  кусочки
шерсти и сворачивая их в маленький комок, - на память.
   - Послушай, это препирательство начинает мне надоедать, -  сказал  он.  -
Ну-ка, позови Генриха! - потребовал он.
   Она покачала головой, скрестила руки на груди, то ли, чтобы уберечься  от
ветра, то ли от его назойливости.
   - Послушай, - сказала она, - ведь я же сойду с ума. - Все время  смотреть
на тебя, на  твое  лицо,  которое  не  отличишь  от  лица  Эдвина,  смотреть
постоянно, прислушиваться к сердцу, которое  говорит,  -  да  вот  он,  твой
Эдвин, и осознавать, что это всего лишь ты, а не  он.  Генрих  снова  начнет
называть тебя "папа", и ты вскоре устанешь поправлять его.  Постепенно  наша
память поблекнет, наши боли утихнут, и Эдвин будет навечно потерян для  нас,
как вскоре будет утрачена вот эта земля из-за наступающего на нее леса. Нет,
я не в силах этого выдержать. - Вновь она ласково погладила  плащ.  -  Лучше
оставь меня здесь,  где  я  могу  сокрушаться  о  своей  утрате,  переносить
внутреннюю боль, где я могу вырастить сына Эдвина,  ухаживать  вот  за  этой
землей и готовить свое отмщение.
   Стоя на ветру, Хелуит вся дрожала. Только сейчас Ротгар заметил у нее  на
голове серебряные пряди рядом с бледно-золотистыми, ее обезображенные тяжким
трудом руки, ее усталый, отсутствующий взгляд. Она не теряла  ни  решимости,
ни твердости, напоминая ему о  другой  женщине,  тоже  готовой  спасти  хоть
что-нибудь для любимого человека.
   - Мария тебе поможет, Хелуит, - сказал он. - Тебе нужно  пойти  к  ней  и
рассказать откровенно обо всем, что здесь происходит.
   - Но она тоже норманнка.
   - Но она совсем другая.  Она..,  угрожала  искалечить  здоровых,  сильных
мужчин, умертвить младенцев,  разрешить  своим  норманнам  грабить  людей  и
насиловать женщин. И когда она говорила, слезы навернулись у нее на  глазах,
голос дрожал, а когда я разговаривал со своим народом, то чувствовал у  себя
за спиной ее поддержку, ее сожаление, когда был  вынужден  признать  здравый
смысл предложения, обращенного к своему народу, - принять  то,  чего  нельзя
изменить. Она совсем другая, - повторил он.
   Хелуит уставилась на него  с  блуждающей  полуулыбкой  на  губах,  словно
женщина, которой доверена большая тайна.
   - Я могу поделиться с тобой, - сказала она. Узел, который дала ему Мария,
и который он держал под мышкой, был слишком  маленький,  и  его  содержимого
явно не хватит, чтобы поддержать его силы во время длительного перехода.  Он
бросил взгляд на землю Эдвина, оценивая ее. Лишь менее половины ее сохраняли
следы недавней обработки. - А у тебя хватит запасов до нового урожая?
   - Мне стоит лишь обмолвиться словом, и он  доставит  все  необходимое,  -
ответила Хелуит.
   От мысли, что жена его брата будет  унижаться  перед  норманном,  Ротгару
показалось, что все его внутренности заливают раскаленным металлом. Пакет  с
пищей тоже обжигал его, напоминая о его собственном унижении. Да, ему  нужно
было прислушаться к совету товарищей по несчастью и после  побега  держаться
подальше от Лэндуолда.
   - У меня есть все необходимое,  -  сказал  он  более  грубым  тоном,  чем
прежде. Но чтобы снять резкость произнесенных слов, он прикоснулся  рукой  к
щеке Хелуит. - Я, конечно, пойду, но не без сожаления.  Передай  мою  любовь
мальчику. Я всегда, постоянно, буду думать о вас.
   - А мы о тебе, - прошептала она. - С Богом, Ротгар.
   Покуда  они  разговаривали,  солнце  уже  опустилось  довольно  низко,  и
холодный легкий зимний бриз превратился  в  ледяной,  обжигающий  ветер.  Но
Ротгар чувствовал, что Хелуит все еще смотрит ему вслед, хотя он отшагал уже
немало. И хотя холодные порывы насквозь пронизывали его дырявую  тунику,  он
дошел до темного надежного укрытия, и лишь там, в  лесу,  накинул  на  плечи
плащ своего брата.

***

   Гилберт презрительно отодвинул в сторону  кухонную  доску,  с  неприязнью
оглядывая на ней кучу тщательно обглоданных свиных костей.  Свинина,  каждый
день свинина, и лишь в редких случаях кусок жесткой баранины. "Когда я  буду
хозяином здесь, в этом доме, то у меня на столе всегда  будет  говядина",  -
подумал он и довольно улыбнулся от этой мысли. Такие идеи,  судя  по  всему,
все чаще возникали у него в  голове  после  того,  как  Данстэн  сделал  ему
соблазнительное предложение об оказании в случае необходимости своей помощи.
   Его друзья-рыцари, столпившись в дальнем углу зала,  на  большом  взводе,
развлекали оруженосцев и пажей рассказами о своих  славных  походах.  Только
Мария с Эдит сидели вместе с ним за одним столом, продолжая есть, и, судя по
всему, и та, и другая предавались собственным мыслям.
   Эдит, которая  всегда  была  какой-то  бледной  и  даже  тусклой,  сейчас
изменилась, - на щеках ее играл румянец, что было ей  к  лицу.  Пища  на  ее
доске, казалось, оставалась нетронутой, может, сегодня она решила  пообедать
только вином. Она, словно почувствовав на себе его взгляд, быстро посмотрела
на него, еще сильнее при этом покраснев. Эдит опустила глаза  и  старательно
разглядывала свои сложенные на коленях руки. Гилберт вдруг вспомнил, как она
опиралась на его руку, когда он хитростью вовлек ее в свои планы и  заставил
шпионить в покоях Хью, и от этой мысли  весь  выпрямился,  подтянулся.  Боже
праведный, хорошо еще, что эта глупая баба не влюбилась в него!
   Само собой разумеется, это от нее не зависело, принимая во  внимание  тот
факт, что она была замужем за  этой  развалиной,  постоянно  скрывающейся  в
своей спальне. Кто же  мог  упрекнуть  ее  за  любовь  к  такому  красивому,
мужественному рыцарю, каким был он, Гилберт Криспин?  Перед  его  чарами  не
устоит и другая, та, что сидит рядом с ней.
   Мария, как и  Эдит,  бросила  взгляд  в  его  сторону,  но  в  ее  широко
раскрытых,  карих  с  золотыми  блестками  глазах  сквозили  беспокойство  и
осторожность. Гилберт снова улыбнулся, - он не знал, что тревожит Марию.
   - Надеюсь, вы довольны, как идут дела на строительстве замка?  -  спросил
он, вкладывая в свои слова столько патоки, сколько не осмелился бы  положить
в вечерний пирог домашний повар.
   Боже праведный, что бы он делал с дюжиной рыцарей, обладающих  такой  же,
как у нее, смелостью!
   - Нет, - ответила она. - Хью очень разочарован.
   - Но, само собой разумеется, все резко изменится, начиная  с  завтрашнего
утра, - поддразнивал ее Гилберт, высмеивая ее жалкие потуги  втянуть  в  это
дело Хью. - Вам, надеюсь, удался разработанный вами план заставить  прежнего
владельца поместья обратиться к своим  крестьянам  с  просьбой  об  оказании
поддержки вашему брату?
   - Как вы и говорили, план этот был обречен с самого начала на неудачу,  -
резко бросила Мария.
   - Как жаль, - притворно начал сокрушаться Гилберт, выражая тем  самым  ей
свое  сожаление,  хотя  ее  откровенное  признание   несколько   удивило   и
разочаровало его. Ему хотелось продолжить в том же духе, чтобы вызвать у нее
еще большее замешательство, заставить ее признать собственное поражение.
   И вдруг  его  осенило,  что  она  вновь  упредила  его.  Представила  его
язвительные замечания как выражение его искреннего  соболезнования,  сделала
вид, что он одобрял разработанный ее куриными мозгами план или,  по  крайней
мере, оказывал ему поддержку.
   Она глядела на него в упор, а в ее глазах он читал вызов, приглашение еще
немного поиздеваться над ее бесплодными усилиями с целью добиться  поддержки
местных крестьян; она, казалось,  молча  умоляла  его  бросить  тень  на  ее
решение даровать свободу Ротгару Лэндуолдскому. Как его раздражает ее совсем
не  женское  поведение!  Как  успокаивает  этот  розовый  туман,  в  который
погружаются его мысли, как он снимает гнев, уносит прочь горькие обиды, как;
он его умиротворяет, ласково успокаивает, как побуждает  раскрыть  до  конца
разрабатываемые им планы,  раскрыть  немедленно,  сейчас.  Вновь  послышался
взрыв смеха со стороны рыцарей, - его люди, преданные  ему  душой  и  телом,
может, они сейчас себя чувствуют не совсем  твердо  на  ногах,  но  они,  не
колеблясь, все станут на его сторону.
   - Вам следует, - осторожно сказал он,  -  больше  прислушиваться  к  моим
советам.
   - Я прислушиваюсь к ним ровно настолько, насколько они того заслуживают.
   - Вы должны, - продолжал он, - привыкать запоминать  то,  что  я  говорю.
Надеюсь, отныне вы будете более внимательно прислушиваться к моим приказам.
   Она так стремительно встала, что  табуретка  опрокинулась  и  с  грохотом
упала на пол.
   - В этом доме хозяин Хью.
   - В таком случае пусть он отменит мои приказания и даст  свои,  -  сказал
Гилберт.
   - Вам прекрасно известно, что пока он этого сделать не в состоянии...
   - Я знаю, - сказал Гилберт, - что вы нарушили прямой  приказ  Вильгельма.
Те люди, которые выступят против него с оружием в руках должны быть  преданы
казни. А вы отпустили Ротгара Лэндуолдского на волю...
   - Я это сделала только потому...
   - Избавьте меня от ваших оправданий, -  возразил  Гилберт,  махнув  рукой
оруженосцу. -Джеффри, теперь я намерен выслушать твое донесение.
   Молодой оруженосец с большой неохотой отошел от группы весельчаков.
   - Я следовал за ним, как вы и приказали, сэр Гилберт.
   - За кем? - наводил его на мысль Гилберт.
   -  За  Ротгаром  Лэндуолдским.  -  В  голосе   оруженосца   чувствовалась
озадаченность.
   Гилберт,  бросив  быстрый  взгляд  на  Марию,  заметил,  как  она   снова
побледнела.
   - Ну и что ты увидел?
   - Вначале он посетил хижину Хелуит. - При  этих  словах  Гилберт,  подняв
брови, посмотрел на Марию. Джеффри обратился к ней:
   - Вы, миледи, вероятно, помните того мальчугана, который пристал к вам  и
бывшему владельцу поместья во дворе? Так вот  хижину  матери  этого  ребенка
посетил Ротгар.
   "Как интересно", - подумал Гилберт, заметив, как меняется на глазах  лицо
Марии, оно то вспыхивало, то бледнело.
   - Ах, да, ведь эта Хелуит - одна из самых пригожих девушек Лэндуолда,  не
так ли? - опять наводил на мысль оруженосца Гилберт.
   - Потом, после страстных объятий и душераздирающей сцены прощания, Ротгар
направился в хижину дровосека, в которой тот, правда, давно  не  живет.  Он,
судя по всему, устроился там на ночь, так как  разжег  огонь  и  закрыл  все
окна.
   - Ты направил этому негодяю Филиппу соответствующее донесение, как я тебя
об этом просил, Джеффри?
   - Конечно, сэр Гилберт, - с обидой в голосе ответил Джеффри.
   Гилберт дал ему знак, чтобы он возвращался к своим бражникам.
   - Завтра я отправлюсь верхом, чтобы посмотреть, что же это за  хижина,  -
сказал он, обращаясь к Марии. - Там, где есть чурбан для колки дров,  -  это
весьма подходящее место, где можно срубить предательскую голову.
   - Ну и какой цели это послужит? Вот они,  эти  звенящие  нотки  отчаяния,
которые он так часто слышит в своем, но слишком редко в ее голосе.
   - Видите ли, хотя вы и поступили глупо, отпустив сакса на свободу, я  все
же предупредил Филиппа, что у нас есть еще один шанс завладеть его  головой.
Я мог бы ее отправить Вильгельму  и  таким  образом  предотвратить  все  его
промахи перед королем. - Он сделал вид, что обдумывает эту мысль.  -  Король
может даже наградить того  человека,  который  доставит  ему  голову  врага,
может, даже передаст ему бывшее его владение, - Лэндуолд принадлежит Хью!
   - В таком случае, может, хозяин Лэндуолда, Хью, сам лично доставит голову
Ротгара Вильгельму?
   - Гилберт, - сказала Мария. - Не  забывайте,  что  вы  давали  клятву  на
верность Хью. - Она в упор смотрела на него, смотрела, не  шевелясь,  словно
окаменев, не скрывая своей самоуверенности. Ее упрямый взгляд говорил  о  ее
намерении снова указать ему на его место, снова подчинить его Хью.
   - Все может кончиться, Мария, - тихо сказал он. - Может, Вильгельм больше
оценит верность, которую ему выражают сегодня, чем прежние заслуги.  Но  вам
нечего бояться. У Хью все останется, как прежде, все, кроме  титула.  А  вы,
моя радость, - он резко привлек ее к  себе,  и  она,  спотыкаясь  попыталась
отшатнуться от него. - У моей жены будет все самое лучшее, что только  может
предложить Лэндуолд.
   - Нет, - злобно прошептала она, от этого отказа  кровь  бросилась  ему  в
лицо, застучала в ушах.
   - Завтра, - проговорил он, - я привезу его голову сюда. При таких морозах
она долго сохранится. А после Пасхи  мы  вместе  с  Филиппом  отвезем  ее  в
качеств