и?  Или  жениться  и  дергаться  как
марионетка, исполняя малейшую прихоть Марии, продолжать взирать, как  другие
люди управляют его землями, его народом, понимая, что его шея может  уцелеть
только в том случае, если он будет им полезным и исполнительным.
   - Подумайте, прежде чем сказать либо "да", либо "нет", - прошептала она.
   Подумать? Казалось, такие мысли кружились у него в голове многие часы, не
давали покоя. Огонь,  за  которым  они  уже  но  следили,  продолжал  весело
потрескивать,  а  черед  затянутое  шкурой  окно,   еще   не   просачивалась
предрассветная белизна.
   - Вы должны прежде всего поразмыслить над следующим,  -  продолжала  она,
пользуясь его молчанием. - Я полюбила эту землю. Ребенок, который родится от
нашего союза, Ротгар, - вырастит на этой земле; он будет  называть  Лэндуолд
своим домом. В любом случае, будете вы  жить  или  погибнете,  я  постараюсь
привить ему любовь.
   Он и раньше  считал  ее  ведьмой,  а  теперь  она  лишь  подтвердила  его
подозрения. Никто, кроме ведьмы, не мог  проникнуть  в  тайные  глубины  его
мозга и догадаться о его горячем сожалении. Его родственники правили здесь в
Лэндуолде, когда римляне высадились на английскую землю, и ему  было  ужасно
больно от мысли, что дальнейшее наследование обрывалось на нем. Ребенок, его
сын, хотя он мог и не владеть землями своих предков, хотя у пего в  жилах  и
могла течь норманнская кровь, тем не менее будет скакать на  коне  по  земле
Лэндуолда, будет дышать его воздухом, пить его воду.
   Из-за нее у него перед глазами стояла какая-то туманная  круговерть,  она
поглощала все его сомнения, мучила его, заставляла представлять, рисовать  в
воображении, как он прижмет ее к себе, как зароется лицом  в  ее  прекрасных
волосах, как он будет, лежа на ней, зачинать с ней ребенка.  Мысль  об  этом
взволновала его, его естество восстало; ее  бесстрастное  перечисление  всех
ожидающих его впереди привилегий лишь раздражало его, так как он был уверен,
что любое телесное соединение с ней будет  лишь  бледным  подобием  истинной
страсти, лишь долгом, уплатить который требовала ее честь.
   Ведьма,   умеющая   околдовать,   очаровать,    ведьма,    ткущая    свою
соблазнительную,  роковую  сеть   вокруг   него,   пользуясь   его   слишком
чувствительной восприимчивостью, высасывающая  из  него  все,  и  ничего  не
отдавая взамен.
   - Вы готовы раздвинуть перед каждым ноги и стать проституткой  Лэндуолда,
- зарычал он, отлично понимая, что бросал ей  в  лицо  эти  обидные,  полные
ненависти слова только потому, что  чувствовал,  как  безнадежно  перед  ней
капитулирует.
   - Да, я раздвину ноги, а вы прольете свое семя, - все это ведет к одной и
той же цели. Когда мы соединимся, не испытывая никакой иной  страсти,  кроме
желания обеспечить будущее Лэндуолду, кто разберет, какая у кого  роль?  Кто
из нас уподобится проститутке?
   Она  пристыдила  его,  она  стояла  перед  ним,  вытянувшись   настолько,
насколько ей позволял ее маленький  рост,  не  скрывая  своей  гордости,  не
пытаясь возражать на его оскорбления.
   Ротгар потянулся за топором. Она не  спускала  с  пего  глаз.  Схватив  с
кровати плащ Эдвина, он набросил его себе  на  плечи.  Она,  слегка  вскинув
подбородок, молчала. Он открыл дверь.  В  хижину  ворвался  холодный  ветер,
раздувая дремлющий огонь, выбивая из него яркие искры. Здесь еще  достаточно
дров, и она сможет продержаться до утра.
   Он переступил  через  порог,  плотно  притворил  за  собой  дверь.  Потом
подумал: "Ну и что теперь?" Он должен уйти, вот что. Пусть  Гилберт  думает,
что он бежал, спасая себе жизнь,  чтобы  не  сталкиваться  лицом  к  лицу  с
норманном и его мечом. К черту гордыню.
   Он должен уйти, и он уйдет.
   Она что-то говорила о своей кобыле. Он, конечно, не возьмет  эту  лошадь,
но воспоминания о том, как она ворвалась в хижину, вся окоченевшая до  такой
степени, что не могла даже разжать пальцы рук, укрепляли его  в  мысли,  что
она, конечно, не позаботилась, как следует,  об  этом  несчастном  животном.
Сообразительная лошадь, несомненно, нашла бы укрытие позади хижины,  где  ей
был бы не страшен холодный северный ветер. Он увидел, что кобыла там.  Стоя,
она чутко дремала. "Вероятно, ей в голову никогда не  приходила  мысль,  что
нужно снимать с лошади седло", -  пробормотал  он  сквозь  зубы.  Подойдя  к
спящей кобыле, он снял с нее седло и уздечку, почесал  ей  за  ухом,  потом,
наклонившись связал ей передние ноги поводком. Теперь он должен уйти.
   Небольшая горка неколотых дров преградила ему обратный путь. Той вязанки,
которая сейчас сушится возле огня, хватит лишь до утра, если только ветер не
задует в другую сторону или не разыграется непроглядная метель.  Если  такое
произойдет, то никто, даже Гилберт, уже не спасет ее. Он выбрал из  поленьев
те, которые поменьше, которые станут  гореть  без  дополнительной  рубки,  и
потащил их к двери. Он бросил их на видном месте, чтобы она сразу смогла  их
заметить.
   Теперь пора уходить.
   Казалось, прошла целая вечность, а он прошел всего какую-то сотню шагов.
   Однажды, когда он был юным и только  познавал  этот  мир,  спросил  отца,
почему самые нищие крепостные, положение которых  было  нисколько  не  лучше
положения рабов,  даже  не  пытались  бежать  от  ужасающей  монотонности  и
беспросветности жизни.
   - Но ведь это их родина, - ответил старик Ротгар.
   - И это моя родина", - кричал внутренний голос. Казалось, Лэндуолд связал
его ноги невидимыми путами, так  как  каждый  шаг  ему  давался  невероятным
усилием  воли.  Неудивительно,  что  крестьяне  никогда  не  убегают.  Часто
казалось, что, несмотря ни на что, они счастливы.
   Но что означает для него брак с Марией, брак без любви? Чем он  отличался
бы от холодного, рассчитанного наперед  союза  с  Эдит?  Да,  все  верно,  -
подтверждал внутренний голос, но он не  мог  до  конца  понять,  почему  ото
должно быть именно так, и почему это так было.
   С  трудом  преодолев  еще  несколько  метров,  остановился,   потом   еще
несколько, снова остановился.  Сыновья  здесь,  в  условиях  щедрой  природы
Лэндуолда, вырастают высокими и крепкими.
   Он повернул назад, к хижине, и с такой быстротой  очутился  возле  двери,
что был немало удивлен. Он был уверен, что эта  ведьма,  которая  набивалась
ему в жены, обеспечила  ему  какой-то  магический  перелет.  Она  стояла  на
коленях, повернувшись спиной к огню, не  сводя  глаз  с  двери,  ожидая  его
возвращения. Глаза у нее ярко сверкали: может, от слез,  может,  от  резкого
ветра, проникающего через дверные щели, может, еще от  чего-то.  Он  не  мог
точно сказать.
   - Вы что, на самом деле ведьма? Как вы могли быть уверенной в том, что  я
непременно вернусь? - спросил он, спиной закрывая за собой дверь. Увидав ее,
он почувствовал непреодолимое стремление к жизни.
   - Нет, но я слышала, как вы там, снаружи, проявляли  обо  мне  заботу,  и
молилась. - В доказательство  этих  слов,  она  подняла  руки,  демонстрируя
длинные, нежные пальцы, которые переплелись в старинном ритуальном жесте.  -
Вы, конечно, будете меня  ненавидеть  до  конца  моих  дней  за  то,  что  я
предпринимаю?
   - Как легко сказать, - я никогда не смог бы  вас  ненавидеть,  -  но  как
трудно выдержать, когда возвращалась холодная рассудочность,  когда  она  не
стояла на коленях перед ним у огня, когда он должен был передать свою  землю
Хью, когда его положение раба умаляло его самого в глазах других рыцарей и в
его собственных. - Я попытаюсь не делать этого и потом, позже, - ответил он.
   Вздохнув, она быстро оглянулась.  Встав  на  ноги,  принялась  поправлять
смятые юбки. Потом, наконец, снова повернулась к нему.  Она  низко  опустила
голову, волосы закрыли ей глаза, через пряди пробивались только  ее  круглые
розоватые от огня щеки.
   Проворными пальцами она начала развязывать ленточки у себя на шее,  затем
высвободила руку из рукава туники.
   - Что вы делаете? - Его голос сразу охрип, когда она, потянув еще раз  за
тунику, обнажила руки и все остальное, демонстрируя ему кремовую  округлость
вздымающихся грудей.
   - Мы с вами заключили сделку, не так ли? - Когда он с  кислым  выражением
на лице кивнул, добавила:
   - У нас есть время. Я предлагаю ее должным образом  завершить  и  кончить
дело!

***

   Однажды,  стараясь  помочь  Марии  привлечь  к  себе  внимание   будущего
состоятельного супруга, се кузина Элисон  попыталась  обучить  ее  искусству
флирта. Мария, однако, не оказалась способной ученицей.
   Ее лицо застывало, на нем появлялись резкие линии  в  тот  момент,  когда
нужно  было  соблазнительно  улыбаться,  когда  ей  приходилось  произносить
двусмысленные выражения, слова у нее получались какими-то неуклюжими.  Когда
пытаясь  копировать  легкие  движения  телом,   грациозные   жесты   молодых
норманнских знатных дам, все у  нее  выходило  ходульно  и  глупо.  В  конце
концов, Элисон, подняв руки вверх, сдалась.
   - По крайней мере, старайся не полнеть, -  убеждала  она  ее,  с  упреком
качая головой и указывая на недостатки Марии, и добавила:
   - У тебя красивые груди. Кто из мужчин не захочет посмотреть на них, хотя
бы краешком глаза. Судя по  всему,  Ротгар  Лэндуолдский  принадлежал  к  их
числу.
   Этот  человек,  предвкушая  прелесть  победы,  выдавал   охватившее   его
возбуждение  торжествующей,  вожделенной  улыбкой;  он   от   удовлетворения
прищурил глаза, постоянно одергивая тунику, чтобы скрыть рвущееся на волю из
штанов свое мужское естество. Когда Ротгар все же уклонился,  Мария  поняла,
что ее легкомысленные слова  приобретали  в  его  восприятии  оскорбительный
оттенок, и теперь даже ее голые  груди  не  вызывали  никакого  набухания  в
нижней части его  туники.  "Давай  завершим  нашу  сделку  веселым  ритуалом
плотской любви", - вот что она хотела ему, в сущности, сказать. От  смущения
кровь бросилась ей в лицо, и она попыталась найти рукав и продеть через него
руку.
   Он опередил ее, коротко бросив:
   - Пусть будет так. И  сбрось  с  себя  все  остальное.  Посмотрим  товар,
который ты здесь предлагаешь.
   Пожав плечами,  она  спустила  платье  до  пояса.  Почувствовав,  как  он
учащенно задышал, она осмелилась бросить взгляд на конец его туники.  Элисон
была права все эти годы.  Хотя  ее  кокетливые  слова  успеха  не  принесли,
обнаженные груди все же подействовали Либо Ротгар засунул себе в штаны  свой
топор, либо все же ее груди воспламенили его.
   Ей захотелось закричать.
   - Ax!.. - Его голос превратился в хрип, свидетельствующий об  отвращении.
- Прикройся.
   Он повернулся к ней спиной. Снова одев платье, она ожидала, когда  же  ее
зальет, словно потоком, чувство облегчения,  словно  она  наконец  выполнила
неприятное задание.
   Но она ничего не дожидалась, его холодность глубоко ее уязвила.
   - Мой муж не считал, что у меня такое внушающее только отвращение тело, -
сказала она, разглаживая ленточки, чтобы снова завязать их на шее.
   - Твой муж? - Казалось, он  давился  этими  словами,  не  мог  их  толком
произнести.
   - Его звали Ранульф Фитц Герберт. Он давно умер  от  раны,  полученной  в
живот. - Она дотронулась рукой до  правой  части  своего  живота,  вспоминая
ужасную кончину Ранульфа.
   - Ты до сих пор по нему чахнешь?
   - Нет, - ответила она, иронично улыбнувшись.  -  Мы  были  женаты  четыре
года, он постоянно выполнял повсюду свой рыцарский долг. Он проводил день со
мной, а неделю в другом месте. Всего-то мы, наверное, и были с ним вместе не
больше четырех месяцев. Он был добрым человеком, но я  давно  привыкла  жить
без него, а не с ним.
   - У тебя сохранятся и обо мне такие  же  воспоминания,  если  моя  голова
слетит с плеч, как ты на то рассчитываешь?
   Она  внимательно  изучила  его  напрягшееся,  такое  неуступчивое   тело.
Отбрасываемые от огня тени обрисовывали его силуэт на фоне стены до малейших
деталей - от торчащих стерней волос на голове до  его  непокорного  мужского
естества, все еще выпиравшего из штанов. Она знала, что ей никогда не забыть
любого разделенного с ним момента. "Почему он отвернулся от нее? Почему?"
   Ротгар, словно прочитав ее мысли, заговорил. Он заходил, жестикулируя, по
хижине.
   - Нет, я так не могу.  -  Чувствовалась  вся  глубина  его  отвращения  и
неприязни. Боже праведный,  она  заключила  сделку,  чтобы  выйти  замуж  за
любовника!
   -  Я  не  понял  твоих  намерений.  Мне  никогда   еще   не   приходилось
совокупляться таким образом.
   Она закрыла глаза, охваченная безотчетной  печалью,  что  Ротгар  в  этом
смысле для нее потерян навсегда.
   И вдруг она услыхала его безотчетный смех. Она открыла  широко  глаза  от
неожиданности.
   - Неужели тебе всегда нравится самое худшее? Я имею  в  виду,  что  лучше
всего заниматься любовью в таких местах, в которых не кишат вши и гниды. Где
мягкий соломенный тюфяк и меха располагают к любви. Я не привел бы последнюю
проститутку в такую хижину, где я должен выносить  на  ночь  на  мороз  этот
вонючий соломенный тюфяк, чтобы кишащие в нем паразиты не оказались в моих и
без того остриженных волосах. Черт подери, как мне хочется, чтобы ты привела
мне два бурдюка с вином!
   В отчаянии она пыталась догадаться до смысла его слов.
   - Значит, тебе нужно обязательно напиться, чтобы совокупиться со мной?
   - Нет, - ответил он, чувствуя, как  пропадает  веселость.  Его  поведение
стало таким же серьезным, как и ее. - Но глоток-другой вина может помочь нам
чувствовать себя друг с  другом  более  раскованно,  в  таком  случае  легче
говорить о том, что у тебя на самом деле на сердце.
   - Мне не нужно никакого вина, чтобы говорить правду, - сказала она.
   - Ах так? В таком случае скажи, почему ты на самом деле хочешь, чтобы  мы
женились? - бросил он.
   Ей тут же самой  захотелось  выпить.  Ротгар  прав;  когда  по  ее  жилам
разливается смешанная с вином кровь, ей  легче  говорить  о  том  магическом
чувстве, которое пронизало все ее тело, когда она впервые прикоснулась к его
коже, о том, как ему удалось добраться до глубины  ее  сердца.  В  состоянии
легкого опьянения она могла осмелиться и  признаться,  что  из  всех  мужчин
только он, кажется,  был  способен  покончить  с  ее  проклятым  томительным
одиночеством, чтобы только он был рядом с ней, это бы наполняло  жизнью  все
ее существо.
   - Ты прежде пыталась изложить мне истинные причины, - сказал он,  выражая
нетерпение из-за ее продолжительного молчания. - Теперь  я  тебе  помогу.  -
Если ты будешь замужем за другим, то Гилберт не сможет принудить тебя  выйти
за него.
   - Ты прав, но лишь частично, - призналась она.
   - Даже если он убьет меня, то какой ему толк в останках какого-то сакса?
   В этом она не была до конца уверена. - Может, у него что-то есть на уме.
   - Все равно люди станут поддерживать только Хью.
   - Хотелось бы надеяться.
   - А ты можешь рожать детей? -  Он  вдруг  неожиданно  нахмурился,  словно
вспомнив о своей бездетности.
   - Я однажды забеременела, но ребенок так и  не  родился.  Ухаживающая  за
мной старуха заверила меня,  что  первый  раз  выкидыши  случаются  довольно
часто, так что не стоит беспокоиться.
   Кажется, ее ответ удовлетворил его.
   - Завершение сегодняшней нашей сделки означает, что мы можем не объявлять
о предстоящем браке с целью выявления каких-либо препятствий, стоящих на его
пути, принимая во внимание, что у нас может появиться ребенок.
   - Да, ты прав.
   Она ожидала, что он что-то скажет еще, но он молча уставился  в  пылающий
огонь. Представленные в таком свете  веские  причины  для  заключения  брака
казались делом рассчитанным и совсем незначительным,  и  в  результате  лишь
бледное подобие чувства охватило ее сердце.
   - Существуют  ли  какие-нибудь  другие  причины?  -  спросил  он,  словно
невзначай.
   "Нужно сказать ему, что есть и другие причины", - неожиданно пришло ей  в
голову, и сердце учащенно застучало  у  нее  в  груди  от  этой  мысли.  Она
понимала, что сорвавшиеся с губ слова, какими бы  малозначительными  они  ни
были, не вызовут у него никакой реакции, свидетельствующей о том, что у него
тоже есть хотя бы малая частичка тех чувств, от  которых  распирало  все  ее
существо. Она молча ждала.
   Казалось, он старательно пытается выяснить причину ее молчания. Потом  он
сказал:
   -  Значит,  дело  между  нами  уложено,  не  так  ли?  Чувство   горького
разочарования охватило ее, оно было  таким  всеохватывающим,  всеобъемлющим,
что даже  такой  неумеющий  прятать  своих  эмоций  человек,  как  она,  мог
зашататься и  с  головой  выдать  себя.  Пытаясь  собрать  осколки  разбитой
гордыни, Мария спросила:
   - Ты, значит, удовлетворен заключенной сделкой?
   Последовало продолжительное молчание, а тем временем усиливалась жара  от
огня, который, казалось, отражаясь от стен, изводил их еще больше.
   В этой тишине вдруг послышался его голос:
   - Да, я удовлетворен. За исключением одного.
   - Чего же? - Она почувствовала, как у нее сохнет во рту; ее произнесенные
хриплым голосом слова, казалось, все еще  дрожали  в  удушливой,  угнетающей
атмосфере хижины.
   Уголки губ Ротгара дернулись в кривой усмешке. Легким движением  руки  он
теребил свое крепкое восставшее мужское естество, которое неуклюже пряталось
за его одеждой. Задыхаясь, Мария широко раскрывала рот, словно большой  рост
этого человека, его сила, восставшее естество лишали ее возможности в полной
мере вдыхать спертый, нагретый воздух.
   Его полуулыбка исчезла, все его тело напряглось.  Его  глаза,  в  которых
теперь ничего нельзя было  разглядеть,  блуждали  по  всему  ее  телу;  они,
казалось, оставляли жгучее клеймо на том месте, на котором задерживались,  и
теперь у нее не оставалось ни тени сомнения  в  том,  что  он  искал,  чтобы
должным образом заверить заключенную между ними сделку.

Глава 11

   Ротгар подошел к ней вплотную, заставляя ее закидывать голову, она попала
под чары его искаженного долгим мучительным желанием лица, его  роковых  для
нее движений, словно сильное саднящее влечение охватило  все  его  существо.
Его  дыхание  стало  неровным,  его  грубая  мужская   хрипотца   отзывалась
судорогами, пронизывающими все ее тело, даже ее прекрасные волосы, казалось,
тянулись к нему.
   - Посмотри на мою руку, -  прошептал  он,  словно  объятый  благоговейным
страхом. - Ее притягивает к тебе какое-то колдовство.
   Рука дрожала, словно на самом деле действовала чья-то невидимая сила.  Он
коснулся ее локона.
   - Смотри, - сказал он, накручивая ее волосы на свой широкий палец с грубо
обрезанным ногтем. При мерцающем огне костра они по-особому блестели на фоне
его грубой, покрытой мозолями кожи,  словно  золотисто-коричневый  шелк.  Он
высвободил палец, и ее волосы мягкими прядями теперь лежали у нее на  груди.
Он повторял, повторял эту операцию, покуда половина ее  волос  не  очутилась
перед ней, у нее на груди.
   - Сними платье, Мария, - хрипло  прошептал  он.  -  Я  хочу  видеть  тебя
прикрытой не одеждой, а только твоими чудесными волосами.
   "Я... Неужели прошло всего несколько минут, а не целая  вечность  с  того
мгновения, когда он отвернулся от нее, от ее полуобнаженного тела?  Все  эти
разговоры о колдовстве, все его похотливое  поведение,  -  что  это,  просто
уловка, чтобы возбудить ее еще раз, а потом снова унизить?"
   - Нет, не буду, - сказала она. Воспоминание о его небрежном  отказе  лишь
усиливало ее раздраженное смущение.
   - Значит, мне придется это сделать первым? - Он, казалось, был удивлен ее
отказом. За какую-то секунду  освободился  от  туники  и  штанов.  Когда  он
вплотную приблизился к ней, она сделала несколько шагов назад  до  тех  пор,
пока не уперлась спиной в стену.
   Наблюдая за тем, как он штурмует прикрытую мехом крепость  ее  грудей,  с
какой силой выточенных,  словно  резцом,  мышц  превратил  ее  в  баррикаду,
стоящую возле стены, она удивлялась, почему это