чивый взгляд в сторону  Гилберта.  -  Вначале  я
находился рядом с вашим отцом, а теперь вот рядом с Хью, -  мне  приходилось
переживать всякое, и добрые и плохие времена, но как же мне  тяжело  слышать
эти вопли. Какая тяжкая для меня ноша. Хью всегда мог рассчитывать на меня.
   - Но я могу назвать пару  случаев,  когда  твое  отсутствие  было  скорее
благословением, чем облегчением, - продолжал поддразнивать его Гилберт.
   - Да, Уолтер, вы всегда были таким усердным. Ну-ка, Мария, спросите его о
тех ночах, которые он тайком проводил со своей любимой леди.
   Мария, убрав руки с шеи Гилберта, прикоснулась к рукаву Уолтера.  Веселое
настроение Гилберта тут же исчезло; если бы у него было достаточно  сил,  то
он бы срубил голову этой деревенщине с плеч. Но пощипывание в ногах говорило
о приближении терзающего его огня, непроницаемый туман, казалось,  опустился
перед глазами, даже проник в уши, от чего он утратил нормальную остроту  как
зрения, так и слуха. Он слышал их разговор, но он долетал до него  откуда-то
издалека.
   - Это правда, Уолтер? Вы нашли себе любовницу?
   Улыбка триумфатора заиграла на уродливых губах Гилберта. Боже  праведный,
можно подумать, что он нашел настоящую любовь!
   Гилберту хотелось от скуки узнать, как называет саксонская шлюха Уолтера,
то, что между ними произошло.
   - Да, миледи, - признался  Уолтер.  -  На  лице  его  появилось  странное
выражение. - Кажется, моя давнишняя мечта вот-вот осуществится.
   Гилберт тяжело опустился на табурет, с отвращением вздохнул.
   Мария, которую он теперь разглядывал через пелену  тумана,  казалась  ему
еще более привлекательной, чем прежде.  В  глазах  ее  заиграли  искорки  от
улыбки, а все черты лица озарились удовольствием.
   - Как чудесно быть  влюбленным,  Уолтер.  Теперь  ты  можешь  жениться  и
построить дом. Или же я хватила через край?
   - Я еще не думал о женитьбе, - медленно ответил Уолтер, - но может  быть,
она не помешает. Тогда мне не придется опасаться потерять ее.
   - Ах, Уолтер, она тебя очень любит,  уверена  в  этом,  -  упрекнула  его
Мария. - Пока ты можешь потребовать небольшой дом,  до  тех  пор,  когда  мы
построим замок.
   - Благодарю вас, миледи, но у нее есть собственный дом.
   Гилберт попытался сесть  прямее,  но  это  потребовало  от  него  слишком
больших усилий. К тому же у него в ушах звенело от грубого,  лающего  голоса
Уолтера. Почему это Мария должна вся светиться от  счастья  из-за  возможной
женитьбы Уолтера, но стоит ему лишь напомнить ей о  своей  собственной,  как
вся она прямо-таки изнывает от отчаяния.
   - Мне  показалось,  что  ты  превратился  в  привратника,  -  сказал  он,
повернувшись к Уолтеру. - Если тебе нравится такая работа, то и исполнять ты
ее должен ревностно. Кто же домогается нашей компании?
   - Пара тощих монашенок, - ответил Уолтер.
   Странное выражение на лице не покидало его, хотя он  все  время  улыбался
Марии. - Они там гуляют во дворе, хлопая своими сутанами, словно две  черные
вороны  крыльями,  щебечут,  что  намерены  попросить  через  пару  дней  об
одолжении. До этого они готовы переночевать в конюшне. Они  утверждают,  что
конюшня вполне подошла для матери Христа, и их вполне устроит.
   - Монахини... - Мария глубоко вздохнула. - Я, конечно, должна была  этого
ожидать, но все же надеялась... - Она, покачав головой,  пожала  плечами.  -
Отец Бруно снимет с меня голову, если я их  устрою  в  конюшне.  Они  должны
стать нашими гостями и расположиться здесь, в зале.
   Убывающее успокаивающее воздействие мази лишало Гилберта сил, и он не мог
сосредоточиться  и  проанализировать  причины  нежелания  со  стороны  Марии
оказать приют двум дочерям  Христовым,  особенно  сейчас,  в  предпасхальный
период. Кровь снова закипала в нем, лишая  его  жизненной  энергии.  У  него
оставались лишь  силы,  чтобы  кивнуть  в  сторону  Марии  и  сделать  рукой
незаметный знак, заранее обговоренный сигнал своему  оруженосцу,  чтобы  тот
возобновил строгую слежку за Марией. Ему больше не хотелось  размышлять  над
этим навязчивым,  смешным  образом,  -  рука  Марии  со  сжатыми  в  щепотку
пальцами,  поднятая  вверх,  словно  голова  змеи,  которая  погружает  свои
ядовитые зубы прямо ему в шею.

***

   Хотя Мария иногда и думала об этом, теперь она была уверена, что сам  Бог
настроен против нее. Другого объяснения не придумать.
   Почему  в  противном  случае,  в  тот  самый  день,  когда   зелье   Эдит
продемонстрировало обещанный ею первый результат, Гилберт должен  рухнуть  в
ее объятия на глазах у Ротгара? И  почему  тогда,  когда  он  находится  под
воздействием мази, явились сюда эти две монахини, чтобы воспрепятствовать ее
намерению немедленно бежать отсюда к своему возлюбленному?  Может,  Эдит  ее
предала? Но если это так, то что же в таком случае  можно  сказать  о  мази?
Может,  Гилберт  внезапно  впал  в  сонливое  состояние  вследствие   вполне
естественной реакции организма на изматывающие рыцарские обязанности?
   Ее  воспитанные  манеры  требовали,   чтобы   она   приветила   монахинь,
предоставила в их распоряжение зал, предложила пищу. Всем  хорошо  известно,
как  строго  монахини  соблюдают  пост,  предаваясь  ему  либо  из-за  своей
беспросветной бедности, либо из-за ревностного служения Богу.  Эта  парочка,
казалась, провела немало дней, стоя на коленях без пищи.
   - Угощайтесь, пожалуйста, - сказала она, усадив их за стол возле  огня  и
передвигая у них под носом доски  с  тонкими  ломтиками  ветчины,  хрустящие
поджаренные коренья, аккуратно нарезанные куски хлеба.  Хотя  ей  совсем  не
хотелось есть, но от ароматного запаха выставленных на столе блюд  у  нее  у
самой потекли слюнки. Если ей повезет, то они просто набросятся  на  пищу  и
тем самым отвлекут от нее внимание  ее  стражей,  и  она  сможет  убежать  к
Ротгару.
   Монахини, наклонив головы,  молились,  хотя  та  из  них,  что  помоложе,
украдкой бросала взгляды на доски с мясом.
   - Пейте, пожалуйста, - еще раз обратилась к ним  Мария,  подвигая  к  ним
высокие дымящиеся пивные кружки, наполненные до краев подогретым, настоянным
на одуванчиках вином. - Вы, вероятно,  промерзли  до  костей  и  испытываете
жажду после такого трудного путешествия.
   - Мы утоляли жажду снегом, - ответила та,  что  помоложе,  тихим,  слабым
голосом.
   Бросив на нее острый, как бритва, взгляд,  та,  которая  постарше,  своим
авторитетным видом заставила ее замолчать.
   - Я - настоятельница Марстонского монастыря, - сказала она, поворачиваясь
к Марии, - в голосе ее чувствовалась такая  уверенность  в  себе,  что,  как
показалось Марии, она рассчитывала на немедленное, быстрое исполнение  своих
малейших прихотей.
   - Мы по достоинству оцениваем вашу щедрость, но  вы  скорее  всего  сразу
откажетесь от своей затеи и не станете предлагать нам  ни  пищи,  ни  питья,
когда узнаете о цели нашего визита.
   Что же они намерены от нее потребовать, - вышитое покрывало  для  алтаря,
регулярную поставку в монастырь яиц и масла,  пару  кусков  мяса  от  каждой
забитой свиньи? Она не могла придумать ничего более ужасного, что  могло  бы
оправдать ее отказ накормить и напоить их.
   Какой смысл оттягивать неизбежное? Мария попыталась взять в  разговоре  с
ними приятный тон.
   - Сэр Уолтер сообщил мне, что вы  намерены  просить  об  одолжении  моего
брата в канун Пасхи. Я вполне могу  заменить  Хью,  -  он  совсем  почти  не
понимает английского языка. Может, я могу выслушать вашу просьбу сейчас,  до
того, как в этом зале начнут проводиться пышные торжества.
   - Мы приехали за Эдит, - сказала аббатиса, подтверждая наихудшие опасения
Марии. - Мы хотим ее вернуть в монастырь, где она сможет принять постриг.

Глава 17

   "Что это себе позволяет Мария, - размышляла Эдит, - вызвать ее от кровати
Хью, а самой даже не явиться? Ведь они договорились, что одна из них  должна
постоянно присутствовать в его спальне и следить за ним".
   Но Эдит очень скоро все стало ясно. Когда она быстрой  походкой  вошла  в
зал, то увидела Марию.
   Она стояла со спокойным строгим взглядом, и на ее необычно бледных  щеках
почти не было заметно пятен румянца.
   - К тебе пришли, Эдит, - сказала она.
   - Преп.., преподобная матушка!
   От испуга  она  широко  открыла  рот.  Эдит  узнала  впечатляющую  фигуру
настоятельницы Марстонского монастыря и сидевшую рядом с ней раболепствующую
сестру Мэри Целомудренную.
   Хотя и не целая армия, как предрекала Мария в случае, если  она  раскроет
тайну Хью, но, черт подери, вполне достаточно. Ей не нужно  было  заставлять
себя опуститься на колени перед аббатисой;  ноги  у  нее  против  воли  сами
подкосились. Или наклонять голову, чтобы получить у нее благословение, - она
сама упала на грудь.  Все  это  лишь  подтверждало  красноречивое  обвинение
Марии, которое она ясно видела в ее строгом, вызывающем взоре. Казалось, она
слышала ее слова: "Ты нас всех предала!"
   - Хорошо выглядишь, дочь моя, - сказала аббатиса.
   - Вот уж не ожидала увидеть вас здесь, матушка, - ответила  Эдит,  бросив
быстрый взгляд в сторону Марии, надеясь, что она ей  поверит.  Мария  только
хмыкнула, подчеркивая свое неверие.
   Гилберт Криспин, словно припадочный, рухнул на табурет  возле  камина,  -
все его члены  дергались,  появились  характерные  спазмы,  что  говорило  о
действии "целебной" мази. Горшочек стоял возле локтя Гилберта, во всей своей
скучной серовато-коричневатой неприметности, не вызывая ни  у  кого  к  себе
интереса, за исключением тех, кто знал, что монахини  хранили  такой  сосуд,
именно такой формы и такого неприглядного цвета лишь для  одной-единственной
цели. Тем, кому был известен эффект мази, не нужно было  присутствовать  при
ее использовании; они сразу видели, когда применяется зелье.
   Подергивая рукой, недовольно ворча, Гилберт чуть не смахнул  горшочек  со
стола. Аббатиса вовремя подхватила его, взвесила на руке,  и  едва  заметная
полуулыбка промелькнула у нее на губах.
   - Мне очень обидно, Эдит, что ты не посетила меня, когда  останавливалась
у нас, чтобы взять нужный тебе запас.
   - Вы в это время молились, матушка, и мне не хотелось вас беспокоить... -
Эдит поднялась с пола и теперь стояла, тем  не  менее,  почтительно  склонив
голову. Ее поза заставила ее вспомнить о тех долгих часах, которые  она  так
стояла на протяжении долгих, бесконечных месяцев, когда так страстно  желала
возвратиться назад,  в  знакомый  монастырь,  к  знакомой  рутине  покаяния.
Постоянно ноющие колени, вечный, беспощадный холод, страшные муки голода,  -
ради таких лишений они распевали радостные молитвы и возносили благодарность
Всевышнему. Как же могла Мария подумать, что она стремится вернуться обратно
в монастырь? Но она продолжала с полным презрением глядеть на нее.
   - Я очень беспокоилась из-за тебя, дочь моя. До нас дошли слухи,  что  ты
здесь несчастна. - Рука аббатисы, поразительно тонкая и гладкая для женщины,
которая никогда не втирала гусиный жир или сливочное масло  в  растертую  до
живого мяса кожу из-за постоянного надраивания полов, мытья посуды и жестких
грубых ниток, используемых в ткацком  ремесле,  накрыла  горшочек.  -  Когда
сестра Мария Агнес сообщила мне, что ты  просишь  это  снадобье,  я  ожидала
самого худшего.
   Воцарилась  тишина,  нарушаемая  только  тяжелой  отдышкой   Гилберта   и
шарканьем ног  сестры  Марии  Целомудренной.  Разве  не  видела  Мария,  что
достаточно сделать Эдит два шага  вперед,  как  она  физически  окажется  на
стороне монахинь, что они тут же окружат ее, и их  будет  трое  против  нее,
Марии, одной?
   Если она так поступит, то Хью, который впервые после ранения сейчас лежит
в полном одиночестве без принятой внутрь "дозы", уже никогда не вспомнит  ее
имени.
   - Вы должны мне верить, когда я говорю, что снадобье будет использовано в
добрых целях и не причинит никому никакого вреда. Я здесь  очень  счастлива,
матушка. Тот, кто распространяет такие слухи, лжет.
   Аббатиса вскинула брови.
   - Мне сообщили, что ты до сих пор дева, дочь моя. Если  это  так,  то  мы
можем аннулировать этот позорный брак и ты сможешь вернуться к нам.
   Лицо Эдит залила яркая краска, а  сердце  бешено  забилось.  Сколько  раз
прежде, когда ее запирали с этой не реагирующей ни на что развалиной,  когда
ее силой заставили выйти замуж, она молилась, чтобы кто-нибудь,  как-нибудь,
ее монашенки услыхали о ее ужасном  положении?  Но  когда  к  Хью  вернулось
сознание, эти молитвы стали другими.
   Суровое, полное достоинства лицо аббатисы отражало любовь и  заботу.  Как
просто сказать ей -  нет,  матушка,  вам  все  неверно  донесли,  мы  с  Хью
совокупляемся каждую  ночь,  но  ее  укоренившееся  послушание  не  позволит
никакой лжи.
   - Я просто схожу с ума от любви к своему мужу, - прошептала  Эдит.  Пусть
теперь они поступают, как хотят. Мария задрожала от удивления,  а  в  глазах
аббатисы промелькнула тень корыстолюбия и  нескрываемой  надежды.  "Придется
подождать", - подумала она, затаив на несколько  секунд  дыхание.  -  Он  не
может владеть тобой. Ты принадлежишь только нам.
   - Вам абсолютно наплевать на меня, - сказала Эдит, вдруг понимая,  в  чем
здесь дело. - Вам нужна не я, а мое приданое.
   Аббатиса бросила на нее изумленный взгляд,  покраснев  до  корней  волос,
словно ее поймали на месте преступления, но она  довольно  быстро  пришла  в
себя. - Оно было обещано нам,  -  сказала  она,  бросая  вызов  Эдит.  -  Мы
обладаем на него всеми правами. Вначале  этот  грубиян  Ротгар  Лэндуолдский
похитил тебя. Затем эти норманнские свиньи отобрали у  нас  все,  ничего  не
давая взамен. Мы не выступали с оружием в руках против  герцога  Вильгельма.
Нас ничто не в силах переубедить, -  ты  должна  вернуться  к  нам  девой  и
постричься в монахини.
   - Хватит! - закричала Эдит. В глазах ее засверкали  навернувшиеся  слезы,
она вся дрожала, осмелившись говорить с настоятельницей  в  таком  тоне,  но
поток ее праведного гнева, казалось, затопил все ее  существо.  Ей  надоело,
что ее таскают взад и вперед, словно она была не женщина,  а  лишь  ведро  у
колодца, наполненное до краев тем, чего они так жадно лакали.
   - Вы правы. Ротгар на самом деле  меня  похитил,  но  лишь  разразившаяся
война не позволила ему жениться на мне  и  забрать  мои  земли.  Ты,  Мария,
поступила точно так же. И вы, матушка, нисколько не лучше их  обоих.  -  Она
смахнула слезу из уголков глаз. Аббатиса с Марией уставились на нее с  таким
выражением на лице, словно у нее внезапно выросло  три  головы,  и  это  еще
только больше укрепило ее решимость. - Идите-ка все вы к дьяволу! То, что  у
меня есть, то,  что  было,  принадлежит  моему  мужу.  А  ему  наплевать  на
приданое, на земли, на богатство. Он.., он считает  меня  привлекательной  и
ему нравятся мои волосы!
   Зажав рукой рот, чтобы не разрыдаться при всех, Эдит  стремглав  выбежала
из зала. Она бежала к Хью. Неужели  это  правда?  Неужели  у  монахинь  есть
права, права на ее собственность и только потому, что Хью не  мог  исполнять
своих супружеских обязанностей?
   Он поднял на нее глаза, когда она вошла в их святилище. Фен,  заметив  ее
покрасневшее лицо, ее вздымающуюся грудь, с понимающей  улыбкой  выскользнул
из спальни. Тяжело дыша она задвинула  дверь  широкой  доской,  -  теперь  в
комнату никто не мог войти. Несколько свечей довольно ярко освещали ее. Хотя
здесь было ужасно холодно, Хью сидел,  опершись  спиной  о  спинку  кровати,
голый по пояс, небрежно накинув волчью шкуру  на  бедро  и  ноги.  Прыгающее
пламя свечей отражалось у него на груди, превращая его коричневатые волосы в
золотистые, очерчивая мускулистые контуры его тела, которые говорили о  том,
как много ему приходилось заниматься физическим трудом.
   - Э... Э... Эдит?
   Появившаяся у него на губах улыбка сразу  же  согрела  ее  лучше  всякого
солнца. Его глубокий, богатый тонами голос, освобожденный  от  эффектов  его
"дозы",  пробудил  где-то  внутри  нее  незнакомое  томление.  Нет,  она  не
расстанется с ним.
   - Ну-ка повтори, Хью.
   - Эдит, моя жена.
   - Правильно, - сказала она,  распуская  на  ходу  волосы,  и  быстро  она
прыгнула к нему в кровать.

***

   Может,  оттого,  что  монахини  сами  были  девственницами  и   поклялись
сохранять свое целомудрие во имя Христа, они не понимали истинного  значения
тех воплей от удовольствия, глухих постанываний, мужских криков триумфатора,
доносившихся до них из спальни Хью и  Эдит.  Намереваясь  съесть  как  можно
больше в Лэндуолде,  они  сидели,  склонив  голову,  над  своими  досками  с
нарезанным мясом и уже не рассуждали перед Марией о целомудренных  невестах,
аннулированных браках или правах на собственность. Не упоминала аббатиса и о
горшочке со снадобьем.
   Мария была не против немного поболтать,  чтобы  развлечься,  а  также  не
слышать страстных звуков, доносящихся сюда из  соседней  комнаты,  и  вообще
позабыть о беге времени. Этот негодяй Филипп, где он  сейчас,  задавала  она
себе вопрос,  когда  заполнившие  холл  сладострастные  звуки  не  оставляли
никакого сомнения в том, что Хью де Курсон все еще мужчина,  да  еще  какой.
"Пусть расскажет об этом Вильгельму", - подумала она.
   Но эта радостная мысль блекла, когда появилась у нее уверенность  в  том,
что с каждым новым куском, который монахини отправляли себе в  рот,  Гилберт
все больше отдавал себе отчет в том, что здесь происходит.  Еще  один  сеанс
врачевания мог лишь усилить его подозрения, вызвать такую реакцию в крови, с
которой он мог и не справиться. Сердце ее радостно забилось,  -  может,  уже
через день она сможет повидаться с Ротгаром.
   Норманнские рыцари, один за другим, оставляли  их.  Даже  Уолтер,  бросив
загадочный взгляд в ее сторону, явно возбужденный похотью своего  господина,
зашагал по холлу по направлению к двери, за которой  его  ждала  любовь  его
дамы. Он остановился, пытаясь что-то разглядеть.
   - Кто идет? - послышался негромкий  окрик.  Из  затемненного  угла  вышел
оруженосец Гилберта, жестом указывая на Марию. Этот подлец здесь  следил  за
ней, но Уолтер не стал связываться с ним и, пожав плечами, пошел дальше.
   Эта сцена тоже не  привлекла  внимания  монахинь.  Чему  тут  удивляться?
Обрамлявшие лица складки их головных уборов были  похожи  на  шоры,  которые
рыцари используют, чтобы закрыть боковое зрение своих коней. Только  вспышка
огня, осветившая глаз, или крепкий белый зуб, вгрызающийся в  ломоть  хлеба,
говорила о том, что в этом обтянутом черной шерстяной материей  пространстве
находилось чье-то лицо.
   Наконец, с громкой отрыжкой, не свойственной скромным монахиням, аббатиса
отодвинула  от  себя  доску  с  мясом.  Сестра  Мэри  Целомудренная   нехотя
последовала ее примеру. Гилберт, вздохнув, заерзал на табурете.
   Хотя она никогда бы не заснула после столь обильной пищи,  Мария,  указав
на свой спальный альков, сказала:
   - Можете разделить со мной мою кровать, сестры. В моем алькове вас  никто
не побеспокоит.
   - Мы захватили с собой тюфяки, - начала было сестра  Мэри  Целомудренная,
но суровый взгляд аббатисы заставил ее замолчать.
   - Там достаточно места для нас троих? - поинтересовалась настоятельница.
   - Не думаю, - ответила Мария. - Но прошу вас, не  беспокойтесь  обо  мне.
Сегодня ночью мне нужно о многом поразмыслить.
   - Да, дочь моя, это просто необходимо сделать, -  сказала  аббатиса.  Она
посмотрела на горшочек с мазью, на Гилберта, дверь, ведущую в  комнату  Хью,
откуда теперь доносился беззаботный веселый смех. Но мысли  ее,  возникающие
от такого осмотра, от этих звуков, были надежно скрыты у нее в голове за  ее
плотным головным убором, который был в этом отношении столь же надежным, как
и шлем рыцаря, закрывающий его лицо от ударов врагов.
   - Захватите свечи, сестры.
   Сестра Мэри Целомудренная  сразу  протянула  обе  руки.  Аббатиса  мягким
движением сжала ей пальцы на свободной левой руке. -