англичан,  если  только  какому-то
подстрекателю придет в голову идея собрать их силы  против  норманнов.  Она,
конечно, могла вы порадоваться ранению, полученному Гилбертом в шею, но хотя
рана еще кровоточила, было сразу видно, что она неглубока.
   Как она уже напоминала  Ротгару,  что  будет  делать  без  Гилберта?  Его
относительно удовлетворительное состояние здоровья означало, что только  три
рыцаря, - Гилберт, Данстэн и Уолтер, которые, как всегда, оставались  сзади,
чтобы следить за Хью, - только и могли защитить Лэндуолд от  мародеров.  Что
же произойдет, если Вильгельм направит им  из  Нормандии  запрос,  потребует
сообщить ему о том контингенте рыцарей, которых Хью торжественно  обязывался
нанять и экипировать? Хью с Ротгаром все еще  живы.  Она  тоже.  Они  должны
победить.
   Ах, как ей хотелось сейчас сидеть в  седле  на  своей  кобыле,  вместе  с
Ротгаром, который ее обнимал  бы  своими  сильными  руками!  Ее  своенравный
рассудок не желал расставаться с этой мыслью, и все  ее  существо  требовало
кинуться опрометью, убежать на сторону Ротгара.
   От Гилберта не ускользнуло ее  состояние.  Данстэн  уступил  своего  коня
старшему по званию  рыцарю,  и  Гилберт  управлял  им  с  обычным  для  него
чуть-чуть небрежным искусством,  продолжая  бросать  в  ее  сторону  взгляды
собственника, не спуская глаз  с  носилок,  на  которых  несли  Стифэна.  Он
подъехал к ней и, заметив, как она вся дрожит, хлопнул ладонью по седлу.
   - Можете здесь устроиться как в дамском седле.
   Я с радостью поделюсь с вами своим теплом, чтобы вы не страдали от утраты
своего плаща.
   Она смешалась, не зная, что ему ответить.
   - Я сегодня утром так плохо себя чувствую, что вообще не  могу  ездить  в
седле. "Прости меня, Ротгар", - неслышно кричало ее сердце.
   Бесстыдное выражение на лице Гилберта уступило место подозрению, когда он
пытался определить, в какую сторону направлен ее взгляд.
   - Мне кажется, вы уделяете слишком много внимания тому, кто причинил  вам
немало вреда.
   Ноги у нее чуть не подкосились, она напрягла свой мозг,  чтобы  придумать
какую-нибудь подходящую ложь, чтобы снова умиротворить Гилберта.
   - Я  разрабатываю  свое  отмщение,  Гилберт.  Тяжелое  состояние  Стифэна
заставило меня вспомнить, что на саксе есть плащ. Конечно,  это  всего  лишь
куча грязной шерсти, но все равно он может  защитить  от  холода.  Когда  со
Стифэна снимут кольчугу, он наверняка еще больше замерзнет.
   Одного  взгляда  на  трясущееся  тело  Стифэна  было  достаточно,   чтобы
убедиться в необходимости такой накидки. У него от холода стучали зубы, а  с
бледного лица струились ручейки пота.
   Гилберт покачал головой.
   - Сомневаюсь, что мы доставим его живым в Лэндуолд. Ну ничего,  в  могиле
еще холоднее. А пока пусть привыкает. Я сейчас принесу вам плащ.
   - Позвольте мне самой это сделать.
   - Нет, Мария, вы к нему не приблизитесь. Гилберт на своем коне  подскакал
к Ротгару. Мягким движением, подчиняясь  инстинкту  хорошо  натренированного
норманнского рыцаря, Гилберт выхватил меч из ножен. На какое-то мгновение он
взлетел у него над головой, его губы дрожали в довольной усмешке.  Не  давая
Марии возможности закричать, он опустил с размаху лезвие на незащищенную шею
Ротгара.
   Шерстяная материя плаща расползлась, но под ней на его коже не  появилось
ни  капли  крови.  Его  немигающие  глаза  по-прежнему   оставались   широко
открытыми.
   - Да, вижу, что вы умеете управляться с острым лезвием меча, сэр Гилберт,
- проворчала Мария. Она обняла рукой  шею  коня,  притворяясь,  что  ласкает
милое животное, но сама все крепче к нему прижималась, опасаясь,  как  бы  у
нее от неожиданного чувства облегчения не отказали ноги.
   - Только тогда, когда это  нужно,  -  ответил  Гилберт.  Действуя  мечом,
словно он был продолжением его проворной руки, он, намотав на  него  складки
плаща, резко рванул на себя.  Он  сорвал  его  с  плеч  Ротгара.  Теперь  он
безжизненно болтался на острие меча.
   - Обрати, сакс, внимание на мое искусство. Если только ты нас обманешь  и
не передашь золото, я точно также рассеку тебе грудь, извлеку оттуда  сердце
и подарю его нашей леди.
   Они с ненавистью глядели друг на друга.  Мария  попыталась  не  обострять
между  ними  взаимоотношения.  Сорвав  с  острия  меча  плащ  Ротгара,  она,
развернув его, встряхнула перед собой. Она  сразу  почувствовала  запах  его
тела, который, казалось, ее  всю  обволок,  наделив  силой,  чтобы  еще  раз
поговорить с Гилбертом. - Не могли бы вы теперь обратить лезвие своего  меча
на пользу и отрезать от него две полоски.., для меня, милорд?
   Гилберт, кажется, не заметил, что вся она чуть не разомлела от  нежности,
но все же уверенными, быстрыми ударами отсек  несколько  полосок  от  плаща.
Точно с такой легкостью он мог бы срубить  голову  Ротгара  с  плеч.  Сейчас
лучше всего отвлечь внимание рыцаря от Ротгара. Она надеялась,  что  он  все
поймет, когда она не смотрела на него. Нельзя было  идти  на  риск.  Мягкая,
нежная улыбка, даже исподтишка, могла лишь спровоцировать Гилберта.
   Идя рядом с конем, он все время бросал непонимающие взгляды на полоски от
плаща.
   - Это для ног, - объяснила она. - Находясь на почтительном расстоянии  от
Ротгара, она намотала теплую ткань себе на ступни.
   - Вы все равно не можете идти. Вам лучше поехать вместе со мной.
   Оруженосцы, покончив  с  оказанием  помощи  Стифэну,  вновь  понесли  его
вперед, раскачивая носилки на ходу. Его очередной, на сей раз менее  громкий
стон, заставил ее прибегнуть к еще одной удобной лжи.
   - Мои невзгоды ничего не стоят, по сравнению с его, Гилберт. Я хочу  идти
рядом с ним, держа его за  руку.  Мне  так  будет  значительно  теплее.  Она
поторопилась со своими обмотками, радуясь заранее, что возня с ногами скрыла
подступившее к горлу отвратительное чувство, что она будет  сидеть  в  одном
седле с Гилбертом, прижиматься к нему, обнимать за  талию  руками,  как  это
делал совсем недавно Ротгар.
   Подойдя к Стифэну, она начала подворачивать под него края плаща.  Гилберт
подъехал к ней, когда она зашагала, держа в руках кожаный  ремешок.  Она  не
спускала с него глаз, воображая, что этот кусок кожи свисал с пут Ротгара  у
него на запястьях. Она вновь старалась не глядеть на его лицо, чтобы, не дай
Бог, не выдать своих истинных чувств.
   - Так как вам приходится идти на своих двоих из-за него, я подумал,  что,
может, вам понравится идея вести его за собой, как кастрированного козла?  -
спросил Гилберт. - Я поеду впереди. Следуйте за мной.
   Бледное  солнце,  которое  еще  скупо  посылало  земле  весеннее   тепло,
казалось, вообще скрылось на небе, словно в тумане. Неожиданно почувствовав,
как ее одолевает холод, как озябло ее тело, все больше удивлялась,  как  она
сможет преодолеть такое большое расстояние до  Лэндуолда,  тащить  за  собой
своего суженого, и  одновременно  двигаться  в  кильватере  своего  будущего
супруга, который прокладывал, словно бык, обратный путь к дому.
   Тогда она пообещала идти рядом со Стифэлом, держать его за руку, чтобы он
не  чувствовал  таких  неудобств.  Иногда  раненые  становятся  романтически
настроенными, чувствуя  всю  тяжесть  выпавшего  на  их  долю  испытания.  К
счастью, Стифэн потерял сознание от сильных болей и большой потери крови.  В
противном  случае,  принимая  во  внимание  перипетии  этого  дня,  она   не
удивилась, если бы пообещала сгоряча выйти замуж  за  еще  одного  рыцаря  с
бычьей головой, заметив предместье Лэндуолда.
   Гилберт придумал, как можно скорее  добраться  до  Лэндуолда.  Он  ударил
рукой себя по колену, издав недовольный, рассерженный крик.
   - Как же я мог забыть, - сказал он, роясь в притороченной к поясу  сумке.
- Я захватил это по ошибке, но, может, это  весьма  кстати.  Скажите,  а  не
может ли случайно Стифэну и Роберту стать лучше от вашей "дозы"?
   В руках его поблескивала бутылка с настойкой для  Хью.  Он  вертел  ее  в
руках, словно она абсолютно ничего не  весила,  напоминая  Марии,  как  мало
этого целебного зелья у нее осталось.  Ясно,  что  никакого  облегчения  она
Стифэну не принесет. Роберту может помочь ее успокаивающий эффект, но  он  в
таком случае наверняка попросит еще, и в результате в бутылке  почти  ничего
не останется. Хотя у нее ныло сердце, она все же решила отказать и  Роберту,
и Стифэну. Но она не должна демонстрировать Гилберту, до какой  степени  это
ее расстраивало.
   - Думаю, что нет, - сказала она,  с  сожалением  покачивая  головой.  Оно
изгоняет демонов из головы, а не копья из задницы. Новая  нога  от  этого  у
Стифэна тоже не вырастет. - Пока Гилберт  раздумывал  над  ее  словами,  она
выхватила у него бутылку и спрятала ее подальше в свой жилетный карман.
   Она склонила в отчаянии голову перед Богом, отдавая себе отчет в том, как
ей лицо заливает краска стыда. Во что она  превратилась,  в  какую  женщину,
если придумывает здесь какие-то небылицы и отказывает в лекарстве страдающим
рыцарям?
   Плотно сжав зубы, держа одной рукой руку потерявшего  сознание  человека,
намотав на другую спасительный  ремешок  Ротгара,  она  быстро  зашагала  по
направлению к Лэндуолду.

***

   Хью, охватив голову одной рукой, старался изгнать оттуда досаждающих  ему
демонов. Однажды, несколько лет тому назад, его оруженосец собрал булыжники,
чтобы выложить ими яму для костра, заверяя своих  товарищей,  что  если  как
следует поджарить на них ежей, то они станут такими вкусными и сочными,  что
любой человек просто забудет о вкусе свинины.  Этот  оруженосец  не  обратил
никакого внимания на то, что в этих извлеченных из реки булыжниках скопилась
вода. Хью и его приятели рыцари с любопытством наблюдали, когда  раскаленные
камни стали разлетаться на мелкие, острые, словно иглы, кусочки. Они срезали
ему один из пальцев, как он того и заслуживал за задержку обеда, и  украсили
тело уже сжаренного ежа новыми дополнительными иголками.
   - Каким грозным оружием могли бы стать эти камни! - перешептывались между
собой рыцари, правда, отлично отдавая себе отчет, что  невозможно  подчинить
себе такую энергию, сделать ее управляемой по воле человека.
   В этот день голова Хью напоминала эти взрывающиеся булыжники. И когда она
была рядом, когда прикасалась  своими  прохладными  мягкими,  успокаивающими
руками к его голове, он все время опасался, как бы она не разорвалась  и  не
оторвала ей осколками пальцы.
   - Сейчас, - шептала она. - Вот здесь. Еще  вот  здесь.  -  Там,  где  она
прикасалась к голове пальцами, самая страшная боль вдруг угасала, хотя и  не
исчезала совсем, но все же теряла остроту.
   - Гилберт унес вашу "дозу". Мне казалось, что вам она какое-то  время  не
нужна. Мария мне не доверяет. Я знаю искусство врачевания,  меня  ему  учила
аббатиса в монастыре. Скорее всего это  опиум.  Вы  сейчас  чувствуете  боль
только от того, что вас лишили привычной "дозы", а не из-за ранения.
   В ее голосе чувствовались незнакомые модуляции,  словно  ей  было  трудно
связывать норманнские слова.
   - Вот, выпейте. - Она поднесла чашку  к  его  губам,  и  вода  пролилась,
намочив ей платье.
   Когда же он в последний раз  пробовал  воду?  Пытаясь  покрепче  схватить
дрожащей рукой чашку, Хью начал жадно пить воду. Она взяла  у  него  из  рук
чашку, - Ваша жажда  только  усилится.  -  Это  добрый  признак.  В  желудке
начнутся спазмы, если только вы выпьете слишком много. Но все равно скоро вы
начнете испытывать резкие боли, - нужно быть к ним  готовым.  Возможно,  мне
придется позвать на помощь рыцарей. Но я вас не оставлю одного.
   Он уперся головой ей в живот. Она заерзала на месте, пытаясь нянчить  его
у себя на руках.
   - Мне кажется, что-то здесь затевают. Гилберт, может, и не знать об этом.
Мы должны говорить, что вы испытываете боли от ранения.
   - Желтые... - Хью удалось вздохнуть. - Желтые волосы надо мной. Жена.
   - Эдит, - прошептала она. И вот золотистый водопад ее  волос  покрыл  его
голову. Раздавались лишь мягкие приятные звуки, когда она,  склонившись  над
его головой, пыталась руками и ласковым голосом унять его боли.

Глава 15

   Он снова проснулся от знакомых ощущений - пряный запах скота,  царапающие
лицо соломинки, воспоминание о произнесенных им словах: "Если ты перестанешь
навещать меня, я пойму, что ты переметнулась к Гилберту". И,  как  всегда  в
таких случаях, он окончательно проснулся, издав протестующий крик, - как его
мучили воспоминания о той сладостной  ночи,  о  том  неведомом  прежде  ему,
наивысшем, почти безумном экстазе. И для чего все эти переживания, если  вот
он лежит, открыв глаза, и думает о хладнокровном, неожиданном  предательстве
Марии.
   Она должна была прийти к нему  давно,  -  прошло  уже  десять  ночей.  Он
оправдывал ее в первую ночь, подыскивал предлоги в ее защиту  и  во  вторую.
Короче говоря, прошли эти десять черных  унизительных  для  него,  холодных,
пронизывающих до костей ночей, а он все ждал ее, покуда не стало  ясно,  что
она вообще никогда к нему не придет.
   Скорее всего, при сумрачном свете  в  хижине  дровосека,  она,  вероятно,
передумала. Для чего ей связывать свою судьбу с ним? У него не было никакого
оружия, кроме острого ума, а Гилберт  Криспин  предлагал  ей  свою  сильную,
надежную руку норманна. Как бы ему хотелось превратиться  в  черного  паука,
чтобы подслушать беседу между Марией и Гилбертом, которую они вели вдвоем  в
хижине.
   Когда Гилберт в расстроенных чувствах выбежал из хижины, один, охваченный
голодом  к  этой  женщине,  Ротгар  был  уверен,  что  их  план  остается  в
неприкосновенности, не сомневаясь в том, что она стойко  сопротивлялась,  он
был горд за нее и даже усмехнулся про себя, когда она позже назвала Гилберта
милордом.
   Теперь Ротгар не улыбался. Она назвала Гилберта милордом,  и  с  тех  пор
даже не глядела в его, Ротгара, сторону, никогда больше не удостаивала своим
приятным для него присутствием.
   Проснувшись от собственного крика, он сел на кучу соломы, которая служила
ему постелью. Ни одно из животных даже ухом не повело,  услыхав  его  вопль,
лишь  только  мелкие  хищники  почувствовали  неудобство  от  того,  что  он
зашевелился на соломе. Как и  любой  лэндуолдской  скотине,  ему  полагалось
место в хлеву, и если ему нравилось  проводить  бессонные  часы,  предаваясь
грезам и анализируя собственный идиотизм, - то это, конечно, было его личное
дело.
   Наконец в эту ночь, он, кажется, как следует выспался. Даже  лучи  солнца
не могли заставить его открыть глаза, но он  слышал  -  то  здесь,  то  там,
весело чирикала птичка, объявляя ему о наступлении нового дня.
   Черт с ней, с  судьбой,  пусть  порадуется  на  его  несчастье.  Вот  он,
соблазненный ведьмой, и даже во сне одна мысль о ней заставляет все тело его
дрожать, гореть желанием. Вот он,  соблазненный  воспоминаниями  о  ее  лжи,
слетающей с ее сладких, как мед, губ. Он был настолько околдован, что  часть
его  существа  упрямо  цеплялась  за  надежду,  он   думал,   что   какие-то
непредвиденные обстоятельства не позволили ей прийти хотя бы в одну из  этих
темных, бесконечных ночей, что она все же придет и  все  станет  ясно.  Нет.
Десять долгих ночей - это слишком много. Их  планы  обмануть  Гилберта  были
лишь иллюзией, как и  тот  несуществующий  сын,  которого  она  обещала  ему
родить. Десять долгих ночей он гнил в этом хлеве, ожидая от нее  объяснений,
а она тем временем лишь занималась своим братцем, которого терзали  дьяволы.
Женщина, которой хотелось бы провести с  ним  несколько  мгновений  наедине,
могла бы это сделать неоднократно; любой человек, наделенный такой  властью,
как она, просто мог приказать привести его к ней для личной беседы. Или  еще
для одного купания, а не окунания в корыте для питья лошадей, чтобы смыть  с
себя кровавые пятна, оставленные на его коже кровью врагов. Или, что  скорее
всего, для наказания. Такому унижению не  может  подвергнуть  человека  даже
церковь, если он и решил пообщаться с ведьмой.
   Предупредительное фырканье лошади,  за  которым  последовала  ее  мягкая,
почти неслышная по земляному полу поступь, отвлекли его. Он  не  желал  всем
демонстрировать  своего   унизительного,   беспомощного   положения,   своих
наручников, поэтому он с трудом, медленно, стараясь, чтобы цепи  его  сильно
не гремели, поднялся на ноги и прислонился к стене.
   - Ротгар?
   Он не узнал этот низкий, гортанный голос и поэтому промолчал.
   - Милорд? - позвал его кто-то еще. Этот голос напомнил ему  о  другом,  о
той ночи, которую ему пришлось провести в курятнике,  когда  он  по  приказу
Марии снова очутился в рабском положении.
   - Бритт? - прошептал Ротгар.
   - Не называйте никаких имен, милорд, - послышалось в ответ, и он  увидел,
как плотное темное пятно в дальнем конце хлева быстро приближалось к нему. -
Хотя мы явились сюда как  злоумышленники,  мы  все  же  можем  обратить  наш
поступок во благо. Ну-ка, положите ваши цепи на землю. Я постараюсь  разбить
их топором.
   - И при этом зарубить меня насмерть, - проворчал сквозь зубы Ротгар. -  В
этой кромешной темноте я бы не доверил и собственной руке. -  Тем  не  менее
он, наклонившись, расправил цепи на полу, откинув при этом  торс  как  можно
дальше назад. Он скорчил неприятную гримасу, услыхав, как тяжелый  топор  со
свистом рассек воздух и с грохотом опустился на цепь.
   - Какое дерьмо!
   Топор оказался слишком тупым для такого дела, и от  сильного  удара  цепь
ушла в мягкую землю вместе с острием топора.
   - Остерегитесь, милорд. Я попробую еще раз.
   - Нет, Бритт, так не пойдет, - сказал Ротгар, и у  него  снова  мелькнула
надежда на спасение, надежда настолько зыбкая, что он  даже  боялся  в  этом
признаться себе. Отсутствие Марии  доказывало,  что  она  больше  в  нем  не
нуждается. Почему же не  воспользоваться  в  таком  случае  предоставившейся
возможностью? - Принеси-ка булыжник. Мы положим его на  цепь,  и  тогда  при
ударе у топора появится опора.
   Когда Бритт занимался поисками  булыжника,  Ротгар  стал  прислушиваться.
Кто-то вывел из конюшни сытых боевых коней из их денников, и сильным  ударом
по ляжкам заставил их сразу броситься в галоп. Причем и не  подумал  даже  о
том, что лошадь может в темноте от испуга сломать ногу. Вот  глухо  звякнуло
ведро. Чьи-то проворные пальцы по-воровски  доили  корову,  но  потом  вдруг
послышался плеск, говорящий о том, что затея не удалась и похищенное  молоко
разлилось по полу. Потом послышалось шарканье ног, треск вспарываемых  ножом
мешков с пшеницей. Какие дураки! Разве они не понимают, что причиненный  им,
норманнам, вред приведет их к еще большим лишениям,  лишит  их  собственного
скота в это трудное время, когда зима настолько затянулась?
   Пошатываясь от  тяжести  найденного  булыжника,  Бритт  почувствовал  всю
ярость охватившего Ротгара гнева.
   - Убери его прочь, - приказал он. - И все немедленно сматывайтесь отсюда,
все до одного!
   - Но, милорд...
   - Я сказал - вон! - заревел Ротгар. - Неужели ты считаешь,  что  я  свяжу
собственную судьбу с толпой неотесанных мужланов типа тебя? Разве ты  ничего
не помнишь из того, что я говорил вам на строительной площадке?
   - Но у нас нет другого выхода! Мы вынуждены этим заниматься, милорд...
   - Я больше.., вам не милорд. - Ротгар четко произнес каждое слово. -  Ваш
милорд лежит в кровати со своей леди в холле вон того большого дома.
   - Но ведь вы - Ротгар Лэндуолдский, - резко возразил Бритт.
   - Да, так меня зовут, - согласился с ним Ротгар и вдруг почувствовал, что
успокаивается. Да, он был Ротгаром Лэндуолдским, и, черт возьми, он им будет
и впредь. Нужно навсегда забыть эти мечты о  том,  что  Мария  будет  с  ним
рядом. Самая главная, первостепенная ответственность господина - его  народ.
Он может потерпеть неудачу и не завоевать желанную леди, он  может  утратить
свои земли, но он может добиться, чтобы сыновья вот этих тупоумных, кресть