светлая лира моя
     Чистейших граций перстами.

     На этой лире бряцал мой отец,
     Творя для эллинской сцены,--
     Покойный мастер Аристофан,
     Возлюбленный Камены.

     На этой лире он некогда пел
     Прекрасную Базилею,--
     Ее Писфетер женою назвал
     И жил на облаке с нею.

     В последней главе поэмы моей
     Я подражаю местами
     Финалу "Птиц". Это лучшая часть
     В лучшей отцовской драме.

     "Лягушки" -- тоже прекрасная вещь.
     Теперь, без цензурной помехи,
     их на немецком в Берлине дают
     Для королевской потехи.

     Бесспорно, пьесу любит король!
     Он поклонник античного строя.
     Отец короля предпочитал
     Квакушек нового кроя.

     Бесспорно, пьесу любит король!
     Но, живи еще автор, -- признаться,
     Я не советовал бы ему
     В Пруссию лично являться.

     На Аристофана живого у нас
     Нашли бы мигом управу,--
     Жандармский хор проводил бы его
     За городскую заставу.

     Позволили б черни хвостом не вилять,
     А лаять и кусаться.
     Полиции был бы отдан приказ
     В тюрьме сгноить святотатца.

     Король! Я желаю тебе добра,
     Послушай благого совета:
     Как хочешь, мертвых поэтов славь,
     Но бойся живого ноэта!

     Берегись, не тронь живого певца!
     Слова его -- меч и пламя. Страшней,
     чем им же созданный Зевс
     Разит он своими громами.

     И старых и новых богов оскорбляй,
     Всех жителей горнего света
     С великим Иеговой во главе,--
     Не оскорбляй лишь поэта.

     Конечно, боги карают того,
     Кто был в этой жизни греховен,
     Огонь в аду нестерпимо горяч,
     И серой смердит от жаровен,--

     Но надо усердно молиться святым:
     Раскрой карманы пошире,
     И жертвы на церковь доставят тебе
     Прощенье в загробном мире.

     Когда ж на суд низойдет Христос
     И рухнут врата преисподней,
     Иной пройдоха улизнет,
     Спасаясь от кары господней.

     Но есть и другая геенна. Никто
     Огня не смирит рокового!
     Там бесполезны и ложь п мольба,
     Бессильно прощенье Христово.

     Ты знаешь грозный Дактов ад,
     Звенящие гневом терцины?
     Того, кто поэтом на казнь обречен,
     И бог не спасет из пучины.

     Над буйно поющим пламенем строф
     Не властен никто во вселенной.
     Так берегись! Иль в огонь мы тебя
     Низвергнем рукой дерзновенной.


     КОНЕЦ

     Германия
     Из вариантов и дополнений

     ПРЕДИСЛОВИЕ

     В рукописи после слов: "...а не детям его берегов" -- имеется следующий
абзац:

     Прежде всего нужно вырвать когти у Пруссии. Выполнив эту задачу, мы при
всеобщей подаче голосов изберем какого-нибудь честного человека, обладающего
необходимыми качествами для управления честным трудовым народом.
     После слов: "...то, что начали французы":
     ...великое дело революции -- всемирную демократию,  когда мы осуществим
идею революции до конца, во всех ее последствиях.

     В рукописи ранее стояло:

     ПРОЩАНИЕ С ПАРИЖЕМ

     Прощай, Париж, прощай Париж,
     Прекрасная столица,
     Где все ликует и цветет,
     Поет и веселится!

     В моем немецком сердце боль,
     Мне эта боль знакома,
     Единственный врач исцелил бы меня
     И он на севере, дома.

     Он знаменит уменьем своим,
     Он лечит быстро и верно,
     Но, признаюсь, от его микстур
     Мне уж заранее скверно.

     Прощай, чудесный французский народ,
     Мои веселые братья!
     От глупой тоски я бегу, чтоб скорей
     Вернуться в ваши объятья.

     Я даже о запахе торфа теперь
     Вздыхаю не без грусти,
     Об овцах в Люнебургской степи,
     О репе, о капусте,

     О грубости нашей, о табаке,
     О пиве, пузатых бочках,
     О толстых гофратах, ночных сторожах,
     О розовых пасторских дочках.

     И мысль увидеть старушку мать,
     Признаться, давно я лелею.
     Ведь скоро уже тринадцать лет,
     Как мы расстались с нею.

     Прощай, моя радость, моя жена,
     Тебе не понять эту муку.
     Я так горячо обнимаю тебя --
     И сам тороплю разлуку.

     Жестоко терзаясь, -- от счастья с тобой,
     От высшего счастья бегу я.
     Мне воздух Германии нужно вдохнуть,
     Иль я погибну, тоскуя.

     До боли доходит моя тоска,
     Мой страх, мое волненье.
     Предчувствуя близость немецкой земли,
     Нога дрожит в нетерпенье.

     Но скоро, надеюсь, я стану здоров,--
     Опять в Париж прибуду.
     И к Новому году тебе привезу
     Подарков целую груду.


     ГЛАВА III

     В рукописи вместо строф 16-й и 17-й стояло:

     С Ахенсхой почты опять на меня
     Проклятая глянула птица --
     Сам королевский прусский орел,--
     С какой он злобой косится!

     Крылатая черная жаба, -- нигде
     Не сыщешь мерзостней гада!
     Меня воротит всякий раз
     От одного ее взгляда.

     Б рукописи после строф 18-й и 19-й стояло:

     И голое чучело твое
     Я вздерну на кол дубовый,--
     Сходитесь, тогда для потешной стрельбы,
     Вы, рейнские птицеловы!

     Любой, кто птицу сшибет для меня,
     Получит венец и державу,
     А смрадную падаль швырнет жкводер
     Под виселицу, в канаву.

     ГЛАВА IV

     В рукописи вместо последних четырех строф пер-
     воначально стояло:

     А если один из троих пропал,--
     Невелика утрата;
     Повесьте подле восточных царей
     Их западного собрата.

     ГЛАВА XIV

     В рукописи вместо 28-й строфы зачеркнуто:

     Убийц, которые из-за угла
     Немецкую вольность убили,
     Нам воздух родины отравив
     И все, что мы любили.


     ГЛАВА XXI

     Б рукописи после строфы 10-й стояло:

     Бее набожные христиане взялись
     За дело помощи правой.
     Неведомо было левой руке,
     Сколь много берется правой.

     ГЛАВА XXII

     В издании 1857 года после строфы 11-й следовало:

     Не знаю, как Мейер -- он жив ли, малыш?
     Его мне не хватало.
     Но Корнета я не спросил о нем,
     Хоть мы проболтали немало.


        "ГЛАВА XXIII"

     В рукописи зачеркнуты следующие семь строф после
     21-й строфы:

     "Ты ищешь напрасно! Тебе не найти
     Твою Фридрику-мартышку.
     Амалию, длинноногую жердь,
     Иль Анхен-коротышку.

     Ты ищешь напрасно! Тебе не найти
     Ни томную дылду Мальвину,
     Ни тараторку-вертушку Мари,
     Ни гренадера Катрину.

     Их гидра стоглавая, жизнь, унесла,
     Пожрав веселое племя.
     Тебе не найти ни старых подруг,
     Ни доброе старое время!

     За эти годы во многом у нас
     Произошли измененья.
     Уже подросла молодежь; у нее
     Другие дела и стремленья.

     Уходят, исчезают, как дым,
     Германии прежней остатки.
     Ты и на Швигерштрассе найдешь
     Совсем другие порядки".

     "Но кто ты, -- вскричал я, -- назвавшая
     Всех дам -- цветник полусвета, --
     Сумевших столько труда и забот
     Вложить в воспитанье поэта?

     Да, к старой Германии я и теперь
     Привязан, как к старой подруге.
     О милых образах прошлых дней
     Люблю помечтать на досуге".

     ГЛАВА XXVI

     После строены 13-й в рукописи были зачеркнув
     четыре строфы и после строфы 15-й еще
     строфы:

     Мерзавцы, сгнившие давно,
     Смердя историческим смрадом,
     Полунегодяи, полумертвецы,
     Сочились последним ядом.

     И даже святого пугала труп,
     Как призрак, встал из гроба.
     Налитая кровью народов и стран,
     Раздулась гнилая утроба.

     Чумным дыханьем весь мир отравить!
     Еще раз оно захотело,
     И черви густою жижей ползли
     Из почерневшего тела.

     И каждый червь был новый вампир
     И гнусно смердел, издыхая,
     Когда в него целительный кол
     Вонзала рука роковая.

     Зловонье крови, вина, табака,
     Веревкой кончивших гадин,--
     Такой аромат испускает труп
     Того, кто при жизни был смраден.

     Зловонье пуделей, мопсов, хорьков,
     Лизавших плевки господина,
     Околевавших за трон и алтарь
     Благочестиво и чинно.

     То был живодерни убийственный смрад,
     Удушье гнили и мора;
     Средь падали издыхала там
     Светил Исторических свора.

     После строфы 17-й в рукописи зачеркнуты три
     строфы:

     "Есть в Фуле король, -- свой бокал золотой
     Как лучшего друга он любит,
     Тотчас пускает он слезу,
     Чуть свой бокал пригубит.

     И просто диво, что за блажь
     Измыслить он может мгновенно!
     Издаст, например, неотложный декрет:
     Тебя под замок да на сено.

     Не езди на север, берегись короля,
     Что в Фуле сидит на престоле,
     Не суйся в пасть ни жандармам его,
     Ни Исторической школе".

     ГЛАВА XXVII

     В рукописи перед 1-й строфой зачеркнуто :

     Германия вязнет днем в пустяках
     Филистерского уклада,
     Но ночью ее дела велики,
     Она -- вторая Эллада.



        Генрих Гейне.
        Идеи. Книга Le Grand

---------------------------------------------------------------
     Собрание сочинений. т.6
     OCR: Алексей Аксуецкий http://justlife.narod.ruЎ http://justlife.narod.ru/
     Origin: Генрих Гейне на сайте "Просто жизнь" Ў http://justlife.narod.ru/geine/geine01.htm

---------------------------------------------------------------



        "1826"
     Трона  нашего  оплот.  Первенствующий в народе  Эриндуров  славный  род
Устоит назло природе.
     Мюлльнер. Вина.
     Эвелина  пусть примет  эти страницы как свидетельство  дружбы  и  любви
автора
        "ГЛАВА I"
     Она была пленительна, и он был пленен ею; он же пленительным  не был, и
она им не пленилась.
     Старая пьеса
     Madame, знаете ли вы эту старую пьесу? Это замечательная пьеса, только,
пожалуй, чересчур меланхолическая.  Я  играл  в ней когда-то главную роль, и
все дамы плакали  при  этом;  не плакала  лишь одна-единственная,  ни единой
слезы не пролила она, но в этом-то и была соль пьесы, самая катастрофа.
     О,  эта единственная  слеза!  Она  все  еще  продолжает  мучить  меня в
воспоминаниях. Когда сатана хочет  погубить мою душу,  он нашептывает мне на
ухо  песню  об этой непролитой слезе,  жестокую песню с  еще более  жестокой
мелодией, -- ах, только в аду услышишь такую мелодию!
     .................
     103


     Как  живут в раю,  вы, madame, можете представить себе  без  труда, тем
более что вы замужем.  Там жуируют всласть и имеют немало плезира, там живут
легко и привольно, ну точно как  бог во  Франции. Там едят с утра до ночи, и
кухня не хуже, чем у "Ягора", жареные гуси порхают там с соусниками в клювах
и  чувствуют  себя   польщенными,   когда  их  поглощают,  сливочные   торты
произрастают  на воле, как  подсолнечники,  повсюду текут ручьи из бульона и
шампанского, повсюду на  деревьях развеваются салфетки, которыми праведники,
покушав, утирают рты, а  затем снова принимаются за еду, не расстраивая себе
пищеварения,  и  поют  псалмы,  или шалят  и резвятся  с  милыми,  ласковыми
ангелочками,  или  прогуливаются  по  зеленой  аллилуйской   лужайке,  а  их
воздушно-белые  одежды сидят очень  ловко, и ничто, никакая боль и досада не
нарушают  чувства  блаженства, и даже  если кто-нибудь кому-нибудь  случайно
наступит на  мозоль  и  воскликнет:  "Excusez!"1 -- то
пострадавший улыбнется  светло и поспешит заверить: "Поступь твоя, брат мой,
отнюдь не причиняет боли, и даже, au contraiге2, наполняет сердце
мое сладчайшей неземной отрадой".
     Но об  аде  вы, madame, не имеете никакого понятия. Из всех чертей вам,
быть может, знаком лишь самый  маленький  дьяволенок  -- купидон, образцовый
крупье ада,  о самом  же аде вы  знаете только из  "Дон-Жуана", а  для этого
обольстителя  женщин,  подающего  дурной  пример, ад,  по  вашему  суждению,
никогда не может  быть достаточно жарок,  хотя наши достославные театральные
дирекции, изображая его на  сцене,  пускают в ход  такое количество световых
эффектов, огненного дождя, пороха и канифоли, какое только может потребовать
для ада добрый христианин.
     Между  тем  в  аду  дело   обстоит  гораздо  хуже,  чем  представляется
директорам театров, иначе они  остереглись бы ставить столько плохих пьес,--
в аду  прямо-таки  адски жарко,  и  когда  я  однажды попал туда  на  летние
каникулы, мне показалось там  невыносимо.  Вы не имеете  никакого понятия об
аде, madame.  Мы получаем оттуда мало  официальных сведений. Правда,  слухи,
будто
     ____________________________
     1 Простите! (фр.)
     2 Напротив (фр.).
     104


     бедные  грешники  должны  по  целым  дням  читать  там  все  те  плохие
проповеди,  которые печатаются тут,  наверху,--сущая клевета. Таких ужасов в
аду нет, до таких утонченных  пыток сатана никогда  не додумается. Напротив,
описание Данте несколько  смягчено и в общем опоэтизировано. Мне ад явился в
виде  большой  кухни  из  зажиточного  дома  с  бесконечно  длинной  плитой,
уставленной  в три  ряда  чугунными  котлами,  в которых сидели  и  жарились
нечестивцы. В одном ряду сидели христианские грешники, и -- трудно поверить!
-- число их было вовсе не малое, и черти особенно усердно раздували под ними
огонь. В другом ряду сидели евреи; они непрестанно кричали, а черти время от
времени  поддразнивали  их: так, например,  очень потешно было смотреть, как
один  из чертенят вылил на голову толстого,  пыхтевшего ростовщика,  который
жаловался на  жару, несколько ведер холодной воды, дабы показать ему воочию,
что  крещение  --  поистине  освежающая  благодать. В  третьем  ряду  сидели
язычники, которые, подобно евреям, не могут приобщиться небесному блаженству
и должны гореть вечно. Я слышал, как один из них негодующе крикнул из  котла
дюжему черту,  сгребавшему  под  него угли: "Пощади  меня!  Я  был Сократом,
мудрейшим из смертных,  я учил истине и справедливости и отдал жизнь свою за
добродетель!" Но  глупый дюжий черт продолжал  свое дело и только проворчал:
"Э,  что там!  Всем язычникам положено  гореть,  и  для  одного мы не станем
делать исключение!"
     Уверяю вас, madame, там была  ужасающая жара, со  всех сторон слышались
крики, вздохи, стоны, вопли, визги и скрежетания, но сквозь все эти страшные
звуки настойчиво проникала жестокая мелодия той песни о непролитой слезе.
        "ГЛАВА II"
     Она была пленительна, и  он был пленен ею; он же пленительным не был, и
она им не пленилась.
     Старая пьеса
     Madame! Старая пьеса -- подлинная трагедия, хотя героя в ней не убивают
и сам он не убивает себя. Глаза героини красивы,  очень красивы, --  madame,
не правда
     105


     ли,  вы почувствовали аромат фиалок? -- они очень красивы, но так остро
отточены, что, вонзившись мне в сердце подобно стеклянным кинжалам, они, без
сомнения,  проткнули  меня  насквозь  --  и  все  же  я  не  умер   от  этих
смертоубийственных  глаз. Голос у героини тоже красив, -- madame, не  правда
ли, вам послышалась сейчас трель соловья?  -- очень красив  этот шелковистый
голос, это сладостное сплетение солнечных  звуков, и душа моя  запуталась  в
них,  и  трепетала,  и терзалась. Мне самому,  --  это говорит  теперь  граф
Гангский, и  действие происходит в Венеции, -- мне самому прискучили наконец
такие пытки,  и я  решил  кончить  пьесу уже  на  первом акте и  прострелить
шутовской колпак вместе с  собственной головой. Я отправился в галантерейную
лавку  на  Via  Burstah1,  где  были  выставлены  два  прекрасных
пистолета  в ящике,-- я припоминаю ясно, что подле  них стояли радующие глаз
безделушки  из перламутра  с золотом, железные  сердца  на золотых цепочках,
фарфоровые  чашки с нежными  изречениями,  табакерки с красивыми картинками,
изображавшими,  например, чудесную историю  Сусанны, лебединую  песнь  Леды,
похищение  сабинянок,  Лукрецию,  эту добродетельную толстуху, с  опозданием
прокалывающую свою обнаженную  грудь  кинжалом, покойную  Бетман, "La  belle
Ferroniere"2  --  все  привлекательные  лица,--  но  я,  даже  не
торгуясь, купил только пистолеты, купил также пули и порох, а  потом пошел в
погребок синьора Унбешейдена и заказал себе устриц и стакан рейнвейна.
     Есть я не мог, а пить  не мог и подавно. Горячие капли падали в стакан,
и в стекле  его виделась мне  милая  отчизна, голубой священный  Ганг, вечно
сияющие Гималаи, гигантские чащи  баньянов, где вдоль длинных тенистых дорог
мерно шествуют мудрые  слоны  и  белые  пилигримы;  таинственно-мечтательные
цветы глядели на меня, завлекая украдкой, золотые чудо-птицы буйно ликовали,
искрящиеся солнечные  лучи  и  забавные возгласы  смеющихся обезьян  ласково
поддразнивали меня,  из дальних пагод неслись молитвенные песнопения жрецов,
и,  перемежаясь  с  ними, звучала томная  жалоба делийской  султанши, -- она
бурно металась среди ковров своей
     _________________
     1 Виа Бурста -- итальянское название улицы в Гамбурге.
     2 "Прекрасную Фероньеру" (фр.).
     106


     опочивальни,  она  изорвала  серебряное  покрывало,  отшвырнула  черную
рабыню с павлиньим опахалом, она плакала, она неистовствовала,  она кричала,
но я не мог понять ее, ибо погребок синьора Унбешейдена удален на три тысячи
миль от гарема в Дели, и к тому же прекрасная султанша умерла три тысячи лет
назад,  -- и я  поспешно  выпил вино, светлое, радостное вино, но  на душе у
меня становилось все темнее и печальнее: я был приговорен к смерти
     .............
     Поднимаясь  по лестнице  из  погребка,  я  услышал  звон  колокольчика,
оповещающий  о казни. Людские толпы спешили  мимо, я  же остановился на углу
улицы San Giovanni и произнес следующий монолог:
     Есть в старых сказках золотые замки,
     Под звуки арфы там танцуют девы,
     И слуги в праздничных одеждах ходят,
     Благоухают мирты и жасмины.
     Но лишь одним волшебным словом ты
     Разрушишь вмиг очарованье это,--
     Останется развалин пыльных груда,
     Где стая птиц ночных кричит в болоте.
     Так я своим одним-единым словом
     Расколдовал цветущую природу.
     И вот она -- недвижимо-мертва,
     Как труп царя в одеждах златотканых,
     Которому лицо размалевали
     И скипетр в руки мертвые вложили.
     Лишь губы пожелтели оттого,
     Что позабыли их сурьмой раскрасить.
     У носа царского резвятся мыши,
     Над скипетром златым смеются нагло...1

     Обычно  принято,   madame,   произносить   монолог,   перед   тем   как
застрелиться.  Большинство людей  пользуется в  таких  случаях  гамлетовским
"Быть  или  не быть...". Это удачное место,  и я охотно процитировал бы  его
здесь,  но  никто себе не  враг, и если  человек,  подобно  мне,  сам  писал
трагедии, в  которых  тоже  есть  монологи  кончающих счеты  с  жизнью, как,
например,
     _____________________
     1 Перевод Ал. Дейча.
     107


     в бессмертном  "Альманзоре",  то  вполне  естественно,  что  он  отдаст
предпочтение  своим словам  даже  перед шекспировскими. Как  бы то ни  было,
обычай произносить  такие  речи  надо  признать весьма  полезным,--  он,  по
крайней мере,  позволяет  выиграть  время. Таким образом, случилось,  что  я
несколько  задержался  на  углу улицы San Giovanni; и  когда  я,  осужденный
бесповоротно,  обреченный  на смерть, стоял там,--я вдруг увидел ее. На  ней
было голубое шелковое платье и пунцовая шляпа, и она остановила на мне  свой
кроткий взор, побеждающий смерть и дарующий жизнь, -- madame,  вы, вероятно,
знаете  из  римской истории, что  весталки в Древнем Риме, встретив на своем
пути ведомого на казнь преступника, имели  право помиловать  его,  и бедняга
оставался жить. Единым  взглядом  спасла она меня от смерти, и я стоял перед
ней словно вновь рожденный и ослепленный солнечным сиянием ее красоты, а она
прошла мимо -- и сохранила мне жизнь.
        "ГЛАВА III"
     Она сохранила мне жизнь, и я живу, а это -- главное.
     Пусть  другие утешаются  надеждой, что возлюбленная украсит  их  могилу
венками и оросит ее  слезами