Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
понимания у народных масс.
Развращенные хитроумными уступками капиталистов и
продажностью профсоюзных лидеров, рабочие и крестьяне не
дошли еще до осознания своих классовых интересов и не хотят
подниматься на всеобщую борьбу за окончательное торжество
коммунистических идеалов.
- Да-да, - поддержал я соседа. - Люди бороться не хотят,
потому что живут слишком хорошо. Зажрались.
Не только это, - возразил террорист. - Пассивному
отношению народа к революции в значительной степени
способствует антикоммунистическая пропаганда. Она ловко
использует ошибки, допущенные в Советском Союзе и странах
Восточной Европы, и изображает коммунизм только черными
красками. Я надеюсь, что мне удастся положить конец этим
злобным измышлениям.
- Каким образом? - спросил я.
Молодой человек охотно ответил, что так решили его
товарищи по борьбе. Узнав о возможности путешествия во
времени, они решили послать одного из самых активных своих
членов в будущее, чтобы он одновременно мог ускользнуть от
полицейских ищеек и в то же время увидеть коммунизм своими
глазами и привезти убедительные доказательства его полного и
безусловного превосходства над всеми остальными системами.
На мой вопрос, где он достал деньги на билет, он,
усмехнувшись, напомнил мне о недавнем дерзком ограблении
Дюссельдорфского банка, когда были убиты один кассир и два
полицейских.
Не дожидаясь моего следующего вопроса, он объяснил, что
убийства практикуются их партией как исключительная мера,
допустимая лишь в период обострения классовой борьбы и ради
высоких целей. Но как только коммунистический строй
победит, все тюрьмы будут немедленно уничтожены, а смертная
казнь навеки упразднена.
Естественно, я спросил его, какой приблизительно
представляется ему жизнь в будущем коммунистическом
обществе.
Молодой человек представлял эту жизнь не приблизительно,
а совершенно ясно. И тут же рассказал, что люди будущего
будут жить в небольших, но уютных городах, каждый из которых
будет размещаться под огромным стеклянным шатром. В этом
городе круглый год будет светить солнце (когда естественное
солнце будет исчезать, тогда автоматически будут включаться
заменяющие его кварцевые светильники). Понятно, что в таком
городе будет много замечательной растительности, улицы будут
засажены пальмами и платанами.
- При коммунизме, - сказал он, все люди будут молодыми,
красивыми, здоровыми и влюбленными друг в друга. Они будут
гулять под пальмами, вести философские беседы и слушать
тихую музыку.
- А что, - поинтересовался я, старости, болезней и смерти
не будет?
- Вот именно что не будет! горячо заверил молодой
человек. Я же вам говорю, все люди будут молодые, здоровые,
красивые и, конечно, бессмертные.
- Очень интересно, - сказал я. - А как же вы этого всего
собираетесь добиться?
- Мы никак не собираемся, - быстро возразил террорист.
Мы люди действия. Мы заняты борьбой. А проблемы здоровья и
вечной молодости пусть решают ученые.
Возвращаясь к разговору о климате в будущих городах, я
заметил, что жить в идеальных условиях при постоянно
светящем солнце и пальмах, вероятно, очень приятно, но как
быть тем людям, которые любят снег, мороз и всякие зимние
развлечения?
Для таких людей, сказал он, тоже будут созданы все
условия. Для них в специально отведенных частях солнечного
города будут насыпаны мягкие горки из искусственного снега.
На горках можно будет сколько угодно кататься, сидя в
укрепленных на лыжных полозьях креслах-качалках.
Я его еще спросил, можно ли будет при коммунизме свободно
читать книги. Он был таким вопросом слегка удивлен и
сказал, что книги высокоидейные и высоконравственные,
конечно, будут доступны каждому при помощи разветвленной
сети общественных библиотек.
Тем временем принесли обед (курица, салат, сыр, печенье,
апельсиновый сок). Под такую закуску грех было не выпить.
Опорожнив еще три пузырька, я прошелся по салону и
познакомился с другими пассажирами.
Женщина лет сорока с желтым лицом надеялась в будущем
излечиться от рака.
Представитель одной очень важной фирмы хотел выяснить,
будет ли через шестьдесят лет еще действовать газопровод
Уренгой-Западная Европа.
В очереди к туалету я встретил одного соотечественника,
который летел в будущее, надеясь, что там восстановлена
монархия.
Пообщавшись с разными людьми, я вернулся на свое место и
принял еще два "Смирноффа". Возможно, от выпитого или от
неощутимой, но имевшей место космической качки сознание мое
несколько помутилось, так что дальнейшую часть полета я
зафиксировал в своей памяти уже урывочно. Временами я
настолько ничего не соображал, что к стыду своему проплывшую
в иллюминаторе Проксиму Центавра принял за Полярную звезду.
Впрочем, все эти космические тела - большие, средние и малые
вообще не произвели на меня должного впечатления.
На своем веку я видел немало удивительных творений
природы и человека. Я видел Эльбрус и Монблан, Московский
Кремль, Пизанскую башню, Кельнский собор, Букингемский
дворец и Бруклинский мост. Хотя я знал, что, рассматривая
эти вещи, надо испытывать что-то необыкновенное и
произносить соответственно возвышенные слова, я ничего
необыкновенного не испытывал, но слова, конечно, произносил.
Помню как-то, когда я был в Париже, мне показали здание и
говорят: "Смотри, это Лувр!" Я посмотрел и подумал: "Ну
Лувр, ну и что?"
То же самое я думал, глядя на пролетавшие мимо нас
звезды, планеты, астероиды и каменные глыбы: ну и что?
Но один космический объект все же поразил мое
воображение, и о нем я, пожалуй, сейчас расскажу.
ВИДЕНИЕ
Почти в самом конце полета, когда мы вошли уже в зону
земного притяжения и плелись со скоростью восемь километров
в секунду, херр Отто Шмидт вдруг передал по радио, что
справа по борту находится космический объект, вероятно,
искусственного происхождения. Пассажиры прильнули к окнам.
Я тоже (я справа как раз и сидел). Я увидел шарообразную
глыбу, что-то вроде гигантского аквариума метров
шестьдесят-семьдесят в диаметре, а может и больше (в космосе
все размеры весьма относительны), с какими-то причудливыми
антеннами, колышущимися на космическом ветру простынями
солнечных батарей и очень большими иллюминаторами, похожими
на лунные кратеры.
Все иллюминаторы были темны, кроме одного. Но за этим
одним было видение, которое мне показалось поистине
фантастическим. Там была видна обширная круглая комната,
ярко освещенная многоярусной хрустальной люстрой. Вся
площадь пола была покрыта восточным ковром, а стены-
ореховыми панелями. Недалеко от иллюминатора стоял широкий
письменный стол очень хорошей старинной работы, а на нем
несколько телефонных аппаратов разного цвета. С одной
стороны стола стоял большой глобус, с другой - телевизор.
Были еще какие-то предметы, размещавшиеся у стен: кожаный
диван, журнальный столик, бюст Ленина на красной подставке.
Все это вместе напоминало служебный кабинет какого-то очень
важного советского начальника, правда, кабинет довольно-таки
необычной формы.
Мне сначала показалось, что в кабинете никого не было, но
вдруг я увидел, что откуда-то из глубины выплыла и стала
приближаться к иллюминатору огромных размеров рыба. Вернее,
мне показалось, что рыба, но при ближайшем рассмотрении рыба
оказалась человекообразным существом, заросшим густой
бородой. Существо, на котором были старые кеды, потертые
джинсы и малиновый свитер, лениво взмахивая плавниками рук,
медленно передвигалось в пространстве, постепенно
приближаясь к иллюминатору, но не глядело в него. Устремив
взор куда-то вниз, существо шевелило губами, видимо
разговаривая то ли с кем-то, то ли само с собой.
Наша скорость относительно этого странного сооружения
была равна почти что нулю, и поэтому было видно очень
отчетливо, как этот человек шевелит губами, хмурится и
иногда кому-то на что-то повелительно указывает пальцем.
Вдруг он поднял голову (может быть, случайно), вздрогнул
и, барахтаясь в пространстве, как неопытный пловец,
приблизился к иллюминатору.
Эй! Эй! закричали ему хором пассажиры нашего аппарата
(как будто он мог слышать!) и замахали руками.
Он кое-как справился с проблемой передвижения, ухватился
за какую-то держалку и расплющил лицо по стеклу
иллюминатора. Он смотрел в нашу сторону с выражением такого
отчаяния, какое можно увидеть только на лице человека,
ожидающего казни.
Но что больше всего меня сбило с толку и ошеломило - это
то, что этот изможденный, плешивоватый и обросший неопрятной
бородой человек был чем-то похож на упитанного,
благополучного, бритого и уверенного в себе Лешку Букашева.
Конечно, я понимал, что это никак не мог быть Букашев. Тот
остался где-то в далеком прошлом. Но едва я так подумал,
как заметил, что взгляд этого человека остановился на мне.
Боже мой! У меня мурашки пробежали по коже. Это никак не
мог быть Букашев, но я себе представить не мог, что это не
он. Он меня явно узнал. Увидев меня, он весь задрожал,
встрепенулся и стал отчаянно жестикулировать, словно хотел
мне что-то сказать. Моя рука инстинктивно дернулась, чтобы
ему ответить, но в это время у нас включились, видимо,
тормозные двигатели, потому что космический дом с бородатым
узником вдруг подпрыгнул в пространстве и стал стремительно
удаляться, резко уменьшаясь в размерах, как выпущенный из
рук воздушный шарик.
Я хотел обсудить увиденное со своим соседом, но он,
кажется, ничего не видел. Во всяком случае, когда я к нему
повернулся, он с карандашом в руках читал какую-то брошюру,
что-то подчеркивая и делая пометки на полях. Я заглянул
снизу, чтобы посмотреть название брошюры. Это было
известное сочинение Ленина "Государство и революция" в
переводе на немецкий язык.
Вид этого человека, занимающегося столь мирным и
обыкновенным делом, успокоил меня, и я решил, что, видимо,
задремал и спьяну мне что-то такое вот примерещилось.
Надеясь прийти в себя, я прикончил последний пузырек
смирновки, но от него меня так развезло, что сознание мое
вскоре опять помрачилось и я заснул.
БОРТОВОЙ НОМЕР-38276
Я очнулся от тишины и не сразу понял, что происходит.
Наш аппарат уже не гудел, не свистел, не дрожал. Многие
пассажиры, покинув места, со своими портфелями, сумками и
чемоданчиками молча толпились в проходе.
Спьяну и спросонья я не мог сразу вспомнить, откуда, куда
и зачем летел. Но, посмотрев в окно, сразу вспомнил.
За стеклом иллюминатора я увидел покрытое выжженной
травой поле, потрескавшиеся рулежные дорожки и невдалеке
большое здание из стекла и бетона. На верхней части здания
я увидел выложенное большими буквами слово:
МОСКВА
Под надписью были размещены в ряд какие-то портреты, а
над крышей, в лучах жаркого июльского солнца ярко полыхала
рубиновая звезда.
Мог ли я оставаться спокойным? Необычайно волнуясь, я
вскочил на ноги, но в это время по радио объявили, что
работники местной аэродромной службы не могут найти для
нашей машины подходящего трапа, поэтому пассажиров просят не
волноваться и не толпиться в проходе, высадка будет
объявлена особо.
- Этого следовало ожидать, - вернувшись на свое место,
сказал мой юный сосед. - Наверное, наш космоплан для них
уже техника вчерашнего дня, и у них для него нет подходящих
приспособлений.
Я не ответил. Я смотрел в окно и не мог оторваться от
того, что увидел. Рядом с нашим аппаратом, на соседней
стоянке стоял ободранный и сильно накрененный на левую
сторону самолет "Ил-62", бортовой номер... 38276.
Что бы это могло значить?
Я ничего не соображал. Я не понимал, как могло
случиться, что этот допотопный тихоход, который не способен
развить даже скорость звука, оказался здесь раньше нас.
И тут меня осенила догадка: провокация!
Да, конечно, весь этот полет в будущее был сплошной и
ловко подстроенной провокацией.
Надо же, как сработали!
Значит, и Руди, который уверял меня в возможности
путешествий во времени, и фройляйн Глобке, и Джон, и
арабские похитители, и Лешка Букашев, и весь экипаж
самолета, который они выдавали за космоплан, действовали по
одному и тому же тщательно разработанному в КГБ сценарию и
привезли меня в Москву, но не две тысячи какого-то года, а в
сегодняшнюю.
А я, дурак (мало меня учили), так легко попался на эту
примитивную удочку.
Сразу протрезвев, я стал лихорадочно искать выход из
положения. Но что я мог придумать?
Я подавил в себе первый панический импульс куда-то
бежать, спрятаться в туалет, забиться под сиденье. Я всегда
знал, что в критические минуты нелепые действия - это
ускоренный путь к гибели. Но что же мне было делать?
"Напасть на экипаж! - подсказал мне мой черт не очень
уверенно. - Напасть на экипаж, захватить заложников и
потребовать немедленного возвращения самолета в Мюнхен".
Эту идею я тут же отверг как совершенно неосуществимую. У
меня не было с собой ни бомбы, ни пистолета, ни даже
перочинного ножа, ничего такого, чем я мог бы угрожать
экипажу. Обдумывая положение, я продолжал смотреть в окно и
вдруг заметил, что портреты на фронтоне аэровокзала вовсе не
те, с которыми я простился, улетая отсюда несколько лет тому
назад. Сквозь запотевшее стекло они были плохо видны, но
что-то в них было непривычное.
Их было пять.
На левом с краю был нарисован человек, похожий на Иисуса
Христа, но не в рубище, а во вполне приличном костюме с
жилеткой, галстуком и даже, кажется, с цепочкой от часов.
Рядом с ним помещался Карл Маркс. Два портрета справа
изображали Энгельса и Ленина. Но меня потрясли портреты не
основоположников единственно правильного научного
мировоззрения и даже не Иисус Христос (хотя он в этой
компании выглядел не совсем своим), а лицо, запечатленное на
среднем портрете. Этот бородатый человек, в просторной
армейской робе с маршальскими погонами и слегка распахнутым
воротом был похож... ну на кого бы вы подумали?.. Да, да?
Все на того же Лешку Букашева, с которым я пил пиво в
Английском парке, который три часа тому назад следил за моим
вылетом в Мюнхенском аэропорту и которого я вроде бы только
что видел в диковинном космическом аппарате. Этот Лешка,
хотя и с бородой, был больше похож на настоящего Лешку,
потому что вид был такой же благополучный и самоуверенный,
как в жизни, правда, взгляд у этого был намного
пронзительнее, чем у живого.
Я схватился за голову и застонал.
- Боже! - подумал я. - Ну что же все это значит?
Почему мне все время мерещится этот проклятый Букашев?
Неужели я уже допился до белой горячки?
- Ну, хорошо, - сказал я себе самому. - Допустим, я ни в
каком космосе не был, а летел на самом обыкновенном
"Боинге". Допустим. Проксима Центавра и космический
аквариум, внутри которого плавал Букашев, были всего лишь
оптическими трюками, разработанными в лабораториях КГБ. Но
что означает вся эта мешанина портретов? Тоже трюки только
для того, чтобы ввести меня в заблуждение? Этого быть не
может.
К тому, где, какие и в каком порядке вешать портреты,
власти на моей родине всегда относились с предельной
серьезностью, за всякие вольности в этом деле в прежние
времена давали довольно-таки большие сроки. Поверить в то,
что их повесили всего лишь ради примитивного обмана
попавшего в ловушку растяпы, я, честно говоря, просто не
мог. Но тогда что же это все-таки может значить? Что я
должен был предположить? Что Лешка на своем "Иле" летел
быстрее, чем я на "Боинге"? Что за три часа полета он успел
дослужиться до маршала, отрастить бороду, захватить власть и
развешать свои портреты? Предположения дикие, но ничего
более правдоподобного мне в голову не приходило.
Пока я напрягал свою одуревшую голову, к нашей машине
подкатили два громоздких транспортных средства лягушиного
цвета. Какая-то странная комбинация бронетранспортера с
паровозом. Во всяком случае, передвигались они, вероятно, с
помощью пара, густые клубы которого вырывались из
расположенной на носу трубы. Как только бронетранспортеры
остановились между нами и перекошенным "Илом", из откинутых
люков один за другим, как грибы из корзинки, посыпались
военные в коротких штанишках и с короткими автоматами. Они
тут же рассредоточились и стали вокруг самолета, направив на
него стволы своего оружия.
Как раз в это время захрипело радио и херр Отто Шмидт
сообщил, что московские власти трапа так и не нашли и
пассажирам придется воспользоваться аварийной веревочной
лестницей, за что он, капитан корабля, от имени экипажа и
всей компании "Люфтганза" приносит свои глубочайшие
извинения.
Впрочем, людям уже так не терпелось покинуть аппарат, что
они готовы были спускаться не то что по веревочной лестнице,
а даже и просто по веревке. Тем более, что портреты, как я
заметил, никого, кроме меня, нисколько не взволновали.
Очередь стала продвигаться вперед. Я схватил свой
"дипломат" и оказался последним в очереди. Предпоследним
был мой юный сосед.
У открытого люка две стюардессы, устало улыбаясь, желали
пассажирам счастливого времяпровождения и напоминали, что
обратный рейс состоится ровно через месяц.
Откровенно говоря, я очень волновался, не зная, что ждет
меня там, внизу. Поэтому, поравнявшись с одной из
стюардесс, я спросил ее, не может ли она выдать мне еще пару
бутылочек "Смирнофф", и, широко открыв рот, показал, что там
все горит.
Она сначала не поняла, а когда поняла, довольно холодно
объяснила, что компания обслуживает пассажиров только во
время полета, а полет закончен.
Я опять открывал рот, хлопал себя по груди, словами и
знаками объяснял, что очень нужно, поскольку имею небольшой
копфшмерце, то есть головную боль, но она к моим объяснениям
осталась равнодушной, как природа.
Между тем, пока я объяснялся, остальные пассажиры уже
покинули самолет. Я подошел к распахнутому люку, глянул
вниз и отшатнулся. Земля была далеко, а веревочная лестница
казалась очень ненадежной. И вообще, с какой стати, платя
такие деньги, я должен лазить по каким-то веревкам, как
обезьяна? Но, когда я посмотрел, что творится внизу, мне и
вовсе стало не по себе. Пассажиры, спустившиеся до меня,
стояли, окруженные плотным кольцом военных, направивших на
них автоматы. Военные подгоняли пассажиров и поодиночке
чуть ли не вталкивали в один из бронетранспортеров.
- Давай, давай, поживее! - покрикивал коренастый офицер
с четырьмя звездочками на погонах, видимо, капитан.
Машина скрипела, пыхтела, заглатывая пассажиров, которые
повиновались безропотно. Только один пытался
воспротивиться. Это был мой сосед- террорист.
- Геноссе! - кинулся он к капитану. - Их бин айн
коммунист. Не надо давай- давай, надо дружба-мир.
Давай-давай не надо.
- Как это не надо давай-давай? - удивился капитан. -
Надо давай-давай. - Он засмеялся и дал бедняге пинка, от
которого тот влетел в машину, как мяч в во- рота.
Капитан вопросительно посмотрел на меня. Мне стало не по
себе, и я невольно попятился внутрь космоплана, по тут же
наткнулся на что-то железное. Я оглянулся и вздрогнул.
Сзади, упираясь в меня автоматом, стоял неизвестно как
оказавшийся здесь коротконогий солдат и, не мигая, смотрел
на меня своими раскосыми азиатскими глазами.
Я все понял и двинулся к выходу, чтобы спускаться, когда
услышал снизу фразу, меня удивившую.
- Рамазаев! - крикнул капитан. - Писателя не трогай, он
не наш.
- Слушаюсь! - отозвался Рамазаев и мимо меня сиганул
вниз, на лету перебирая перекладины веревочной лестницы.
Не успел я подумать, откуда они узнали, что я писатель,
как Рамазаев и его командир вскочили в плюющуюся паром
машину и она отвалила, дав резкий тревожный гудок.
Не понимая, что происходит, я оглянулся на стюардессу.
Та улыбнулась и вдруг быстро протянула мне пузырек
"Смирнофф".
- Данке шен, - сказал я и хотел сразу раскупорить
полученное, но увидел, что внизу появилась новая группа
военных: трое мужчин и две женщины. Они были тоже в
коротких штанах и юбках, но лучшего качества, чем те,
первые. И все, кроме о