остранному, притащить сюда и
показать ей, на кого она нападала со своими идиотскими
подозрениями. Впрочем, будучи ленивым и незлопамятным, я
тут же эту идею оставил. Тем более, что меня ожидали новые
впечатления.
   Если бы я подробно описал свои чувства, увидев то, что
попалось мне на пути в первый день моего пребывания в
Москорепе, мне пришлось бы слишком часто утверждать, что я
был удивлен, изумлен, поражен, потрясен, ошеломлен и так
далее. И в самом деле, представьте себе, что вы выходите на
Красную площадь и не находите на ней ни собора Василия
Блаженного, ни мавзолея Ленина, ни даже памятника Минину и
Пожарскому. Есть только ГУМ, Исторический музей. Лобное
место, статуя Гениалиссимуса и Спасская башня. Причем
звезда на башне не рубиновая, а жестяная или слепленная из
пластмассы. И часы показывают половину двенадцатого, хотя
на самом деле еще только без четверти восемь. Приглядевшись
к часам, я понял, что они стоят.
   Я остановил какого-то комсора, который вез на тачке мешок
с опилками, и спросил, куда подевалось все, что здесь было.
Тот удивился моему вопросу, оглядел меня с ног до головы и
особенно долго разглядывал мои брюки. А потом спросил, из
какого кольца я приехал. Уклоняясь от прямого ответа, я
сказал, что я латыш.
   - Оно и видно, - сказал комсор. - Акцент сразу
чувствуется.
   К моему удовольствию, он оказался (что, как я потом
заметил, редко бывает у комунян) довольно осведомлен и
словоохотлив. Оглядываясь по сторонам, он объяснил мне, что
все эти вещи, о которых я спрашивал, еще во времена
существования денег были проданы американцам не то
коррупционистами, не то реформистами.
   - Как? - закричал я. - Неужели эти враги народа даже
мавзолей Ленина продали?
   - Тише! - он приложил палец к губам, но прежде, чем
сбежать, шепотом сказал, что не только мавзолей, а и того,
кто в нем лежал, тоже продали какому-то нефтяному магнату,
который скупает мумии по всему свету и уже собрал коллекцию,
в которую, кроме Владимира Ильича, входят Мао Цзэдун,
Георгий Димитров и четыре египетских фараона.
   Я хотел спросить, что за магнат и как его фамилия, но
человек вдруг чего-то испугался и, подхватив тачку, быстро
покатил ее в сторону здания, где раньше помещалась гостиница
"Москва". Пожав плечами, я пошел в ту же сторону,
намереваясь выйти к Большому театру, перед которым я еще из
окна гостиницы видел заинтересовавший меня памятник
Гениалиссимусу.
   Несмотря на то что основная толпа рабочих и служащих,
видимо, уже схлынула, на проспекте Маркса (кстати, он и
сейчас назывался так же) людей было еще препорядочно. Как и
во сне, многие из них казались мне похожими на кого-то из
моих прежних знакомых. Иногда даже настолько похожими, что
я чуть ли не кидался к ним с распростертыми объятиями, но
потом тут же приходил в себя и вспоминал, что своих знакомых
я могу найти (если повезет) только на кладбищах.
   Как я заметил еще из окна, каждый из них что-то нес. Кто
горшок, кто авоську, кто кошелку. Один комсор таранил перед
собой старый телевизор без экрана, другой сгибался под
тяжестью мешка с углем, а какая-то дама передвигалась, держа
на голове полосатый матрас с желтыми пятнами и торчащей из
дыр соломой. Тут же, обгоняя прохожих, бежали дети
школьного возраста. За плечами у них были ранцы, а в руках
метелки, которыми они дружно махали, поднимая такую пыль,
что дышать было нечем.
   Не выдержав, я ухватил одного из школьников за шкирку.
   Ты что, сказал я, - негодяй, бегаешь тут с веником и
пылищу поднимаешь?
   - А чего же мне делать? - пытаясь вырваться, заорал он
плаксиво. - Я в предкомоб тороплюсь, а до занятий осталось
десять минут.
   - Ну и беги себе, занимайся, - сказал я. - А пылищу
гонять нечего. На то дворники есть.
   - Кто? - удивился мальчишка. - Какие еще дворники?
   Я понял, что, видимо, опять попадаю впросак.
   - Обыкновенные дворники, - пробурчал я, но мальчишку
отпустил и приблизился к площади Свердлова, которая теперь
называлась площадью имени Четырех Подвигов Гениалиссимуса.
Пластмассовое изваяние свершителя четырех подвигов
возвышалось посреди площади. Это был памятник высотой метра
примерно в три с половиной, не считая постамента.
Гениалиссимус стоял в хорошо начищенных сапогах и шинели,
распахнутой скульптором, вероятно, для того, чтобы открыть
зрителю многочисленные ордена, которыми была украшена
широкая грудь монумента. Как бы похлопывая по правому
голенищу перчатками, Гениалиссимус с доброй улыбкой смотрел
на проспект, на движение паровиков и на застывшего на другой
стороне Карла Маркса. Я обошел статую вокруг, попробовал
сосчитать ордена на ее груди, досчитал до ста сорока с
чем-то, а потом сбился, махнул рукой и пошел по улице,
которая в мои времена называлась Пушкинской, а теперь имени
Предварительных Замыслов Гениалиссимуса.
   Уже во время этой первой своей прогулки я заметил, что
наряду с проспектами, улицами, переулками и проездами,
сохранившими свои прежние названия, появилось много
названий, отражавших новейшие достижения комунян, и очень
много посвященных тем или иным сторонам деятельности
Гениалиссимуса. Поэтому я даже не очень удивился,
обнаружив, что бывшая Пушкинская площадь теперь называется
площадью имени Литературных Дарований Гениалиссимуса. И
памятник на площади стоял, естественно, не Пушкину, а
Гениалиссимусу. Пушкин там, впрочем, тоже был.
   Здешний пластмассовый Гениалиссимус был, я думаю, такого
же калибра, что и тот, перед Большим театром, но в летной
форме и без перчаток. В левой руке он держал пластмассовую
книгу, на которой можно было прочесть слово: "Избранное".
Правая рука автора книги покоилась на курчавой голове юноши
Пушкина, который был совершенно лилипутского роста, но
другие лилипуты, составлявшие групповой портрет, были еще
меньше. Из других представителей предварительной литературы
все-таки выделялись Гоголь, Лермонтов, Грибоедов, Толстой,
Достоевский и всякие другие из более поздних времен. Мне
приятно сообщить, что себя в этой группе я тоже нашел. Я
стоял сзади Гениалиссимуса, держась одной рукой за его левое
голенище. Не найдя среди лилипутов Карнавалова, я еще раз
убедился, что в двадцать первом веке его никто уже даже не
знает. Одного бородача размером не больше полевой мыши я
обнаружил в группе предварительных писателей моего времени,
но это был явно не Карнавалов, а, скорее всего, профессор
Синявский.
   Обойдя памятник, я оказался вновь перед носками
Гениалиссимуса и на пьедестале прочел давно знакомые мне
слова: "Я лиру посвятил народу своему".
   В это время на площади остановился большой красный
паробус. Из него вывалила целая орда мальчиков и девочек во
главе с женщиной с погонами лейтенанта. Дети тут же начали
кричать и толкаться, но женщина (я понял, что она была их
учительницей), отойдя чуть-чуть вбок, вытянула в сторону
правую руку и скомандовала В две шеренги становись!
   Дети дисциплинированно построились, подравнялись,
вытянулись по команде "смирно" и расслабились по команде
"вольно".
   - Итак, дети, сказала учительница, - перед вами памятник
нашему любимому вождю, учителю, отцу всех детей и другу
всего прогрессивного человечества Гениалиссимусу Памятник
выполнен из высококачественной пластмассы коллективом
Краснознаменного отряда народных коммунистических
скульпторов и одобрен Редакционной Комиссией и Верховным
Пятиугольником Иванов, сколько всего в Москве памятников
Гениалиссимусу? Сто восемьдесят четыре! выкрикнул Иванов.
Правильно! Сто восемьдесят четыре. И сто восемьдесят пятый
сейчас воздвигается на Ленинских горах имени Гениалиссимуса.
Все имеющиеся памятники нашему любимому вождю отражают те
или иные стороны его гениальности. Один памятник воздвигнут
ему как гениальному революционеру, другой как гениальному
теоретику научного коммунизма, третий как гениальному
практику и так далее. Настоящий памятник воздвигнут в честь
его гениального литературного дарования. Семенова, из
скольких томов состоит собрание сочинений Гениалиссимуса?
   - Из шестисот шестнадцати, - охотно отвечала Семенова.
   - Неправильно. Вчера вышли еще два новых тома. Комков,
перестань вертеться. Так вот, дети, этот памятник
представляет собой скульптурную группу, центральной фигурой
которой является сам Гениалиссимус. Второстепенные фигуры
это его литературные предшественники, представители
предварительной литературы. Причем, что интересно, каждая
фигура предварительного автора выполнена в строгом
соответствии масштаба дарования данного автора с масштабом
дарования Гениалиссимуса.
   Услышав такое, я еще раз забежал на спину Гениалиссимуса
и опять нашел там свою жалкую фигурку. В общем, я был
разочарован. Отношение моей массы к массе Гениалиссимуса
было для меня, честно скажу, не очень-то лестным.
   Вернувшись назад (то есть вперед), я стал дальше слушать
учительницу и извлек много полезных сведений. Я узнал, что
общая масса всех предварительных писателей в сумме равна
массе одного Гениалиссимуса. Кроме того, Гениалиссимус
представляет собой как бы могучее дерево, выросшее из
отживших свое побегов. Как дерево влагу, Гениалиссимус
впитал в себя и переработал все лучшее, что было создано
предварительной литературой, после чего потребность в
последней совершенно отпала
   - В самом деле, сказала учительница, - возьмите хотя бы
эти слова, которые высечены на пьедестале: "Я лиру посвятил
народу своему". Кто из предварительных писателей мог бы
сказать так просто, так скромно и гениально?
   - Пушкин мог бы сказать, неожиданно для самого себя
ляпнул я
   Кто-то из детей хихикнул, но тут же смолк. Учительница
недобрым взглядом окинула меня с ног до головы и повернулась
к ученикам.
   - Дети, быстро в машину! Сейчас мы поедем осматривать
памятник имени Научных Открытий Гениалиссимуса.
   Дети один за другим влетели в паробус, как пчелы в улей.
   Прежде чем нырнуть за ними, учительница повернулась ко
мне, еще раз осмотрела меня с ног до головы.
   - А вам, длинноштанный, выговорила она очень четко, - я
бы посоветовала держать язык за зубами.
   И, слегка вихляя выпирающим из-под короткой юбки задом,
скрылась в паробусе.
   Я посмотрел на свои брюки и опять не понял, чем они
здешним людям не нравятся Брюки как брюки. Очень даже
приличные. Если им хочется ходить в коротких штанах, я не
возражаю, но что они ко мне пристают?

        СВИНИНА ВЕГЕТАРИАНСКАЯ

   Тут я почувствовал, что проголодался, и стал смотреть
вокруг себя, где бы можно было подзакусить. На другой
стороне улицы я увидел заведение, дверь которого все время
хлопала, потому что люди входили и выходили. В этом доме,
между прочим, когда-то была пивная, а потом кафе-молочная, и
сейчас в нем, кажется, находилось что-то подобное.
   Высоко под крышей дома я увидел изображение уже знакомого
мне рабочего, который в одной мускулистой руке держал ложку,
а в другой вилку. На вилке даже было что- то насажено, но
что именно, я не разобрал. Рабочий приветливо улыбался, а
слова под ним были такие:

        КТО СДАЕТ ПРОДУКТ ВТОРИЧНЫЙ, ТОТ ПИТАЕТСЯ ОТЛИЧНО

   Вывеска у входа была: ПРЕКОМПИТ "ЛАКОМКА". Немного
подумав, я вспомнил, что слово "Прекомпит" означает
Предприятие Коммунистического Питания.
   Перебегая через дорогу, я чуть было не попал под огромный
парогрузовик с прицепом. Нажав на все тормоза, водитель
остановил свою огнедышащую машину и по- крыл меня таким
отборным матом, по которому трудно было не узнать моего
банного знакомого Кузю. Кажется, он не собирался
ограничиваться словами и уже летел ко мне с занесенной над
головой заводной ручкой.
   - Кузя! закричал я ему в испуге. - Не узнаешь, что ли?
   - Ах, это ты, папаша. - Кузя опустил ручку, но был,
кажется, разочарован, что такой замах пропал даром. - Чего
ж ты ходишь по дороге, хлебальник раззявя. Тут, отец, того
и гляди, либо задавят, либо башку проломят. Это у вас там,
при капитализме, все же попроще было. Там у вас по улицам,
небось, только ослы да верблюды ходят, а здесь, видишь,
техника.
   Он спросил меня, как дела, не нужна ли какая помощь, и
еще раз напомнил, что, если мне понадобятся какие-нибудь
вещи вроде парового котла, цилиндров или чего- то подобного,
я могу смело к нему обращаться. После этого он укатил, а я
на этот раз благополучно пересек проспект и приблизился к
Прекомпиту.
   Очередь была недлинная - человек шестьдесят, не больше.
   Пожилой сержант в дырявой гимнастерке и с красной
повязкой на рукаве стоял у входа и дырявил компостером
протягиваемые ему бумажки серого цвета.
   Стоя в очереди, я прочел вывешенное на стене объявление,
в котором было сказано, что общие питательные потребности
удовлетворяются только по предъявлении справки о сдаче
вторпродукта.
   Тут же были помещены и "Правила поведения в Предприятиях
Коммунистического Питания". В них было сказано, что
благодаря неустанной заботе КПГБ и лично Гениалиссимуса о
регулярном и качественном питании комунян в этом деле
достигнуто много знаменательных успехов. Пища становится
все лучше, качественнее и диетичнее. В результате научной
разработки рационального питания комунян достигнуты большие
успехи по борьбе с тучностью.
   Ниже говорилось, что в Прекомпите запрещено:
   1 Поглощать пищу в верхней одежде
   2 Играть на музыкальных инструментах.
   3 Становиться ногами на столы и стулья
   4 Вываливать на столы, стулья и на пол недоеденную пищу.
   5 Ковырять вилкой в зубах
   6 Обливать жидкой пищей соседей.
   7 Категорически запрещается разрешать возникающие
конфликты с помощью остатков пищи, кастрюль, тарелок, ложек,
вилок и другого государственного имущества
   Справедливости ради надо сказать, что очередь двигалась
довольно быстро. Люди один за другим совали сержанту с
повязкой свои бумажонки, он делал дырку, люди входили
внутрь.
   Когда моя очередь приблизилась, я пошарил в кармане, но
не нашел в нем ничего, кроме случайно завалявшегося обрывка
газеты "Зюддойче цайтунг" шестидесятилетней давности. Я
сложил этот обрывок вдвое и сунул сержанту, который не глядя
его продырявил.
   Довольный тем, что мои социалистическо-капиталистические
уловки все еще успешно действуют, я вошел внутрь.
   Мне показалось, что первичный продукт пахнет примерно так
же, как и вторичный.
   На противоположной от входа стене висел большой портрет
Гениалиссимуса и его изречение: "Мы живем не для того,
чтобы есть, а едим для того, чтобы жить".
   Прекомпит был похож на социалистическую столовую
самообслуживания: высокие столы без стульев и пол усыпан
опилками. Вдоль левой стены, за легкой перегородкой из
пластмассовых трубок, тянулся длинный прилавок с
выставленными на нем блюдами, при одном только виде которых
хотелось сразу выйти на свежий воздух. Но, во- первых, я
сильно проголодался, а во-вторых, я приехал сюда изучать все
подробности жизни, в том числе и систему питания.
   Я встал в очередь к прилавку и, двигаясь вместе со всеми,
достиг вскоре вывешенного на стене меню, которое прочел с
большим любопытством. Оно состояло из четырех блюд,
перечисленных в таком порядке.
   1. Щи питательные "Лебедушка" на рисовом бульоне.
   2. Свинина вегетарианская витаминизированная "Прогресс"
с гарниром из тушеной капусты.
   3. Кисель овсяный заварной "Гвардейский".
   4. Вода натуральная "Свежесть".
   Я прошу у читателя прощения, что привожу так подробно все
прочитанные мною правила, списки и меню, но мне кажется, что
это необходимо для более или менее полного представления об
обществе, в котором я находился.
   Две молодые комсорки в не очень чистых халатах
обслуживали клиентов быстро, без задержки. Мне, как и
другим, был выдан пластмассовый поднос с набором всех
перечисленных блюд. Две тарелки, две чашки и ложка (все это
тоже пластмассовое) были прикованы к подносу стальными
цепочками. Еще две цепочки (может быть, для вилок и ножей)
были оборваны. Понюхав выданную мне пищу, я, откровенно
говоря, немного поморщился и подумал, что в некоторых
случаях утолять голод можно одним только запахом.
   Однако, повторяю, мною руководил не только голод, но и
исследовательское любопытство.
   Я нашел столик, за которым одна только дама медленно
поглощала овсяный кисель. Я попросил разрешения стать рядом
и, когда она что-то невнятно пробормотала, узнал в ней ту
самую тетку, которая понимала по-иностранному. Судя по
брошенному на меня неприязненному взгляду, она меня,
кажется, тоже узнала.
   Отведав щей, я сразу догадался, что их гордое имя
произведено не от длинношеей птицы, а от лебеды, которую в
период расцвета колхозной системы мне приходилось вкушать и
раньше. В состоянии сильного голода пару ложек я кое-как
осилил, а вот вегетарианская свинина "Прогресс",
изготовленная из чего-то вроде прессованной брюквы,
откровенно говоря, не пошла. То есть сначала немного пошла,
но потом тут же стала рваться обратно, так что я еле-еле
донес ее до кабесота, и там мой капризный организм
безжалостно исторг ее из себя.

        ДВОРЕЦ ЛЮБВИ

   Выйдя из кабесота, я нос к носу столкнулся теткой,
которая понимала по-иностранному. Похоже, что она
дожидалась меня здесь специально. Потому что как только
меня увидела, так закричала на весь зал визгливо и
недружелюбно:
   - Что, не нравится наша пища?
   Я, ничего не ответив, вышел на улицу. Она выкатилась
следом. Я пошел вниз по бывшей улице Горького, которая
теперь называлась проспектом имени Первого тома Собрания
Сочинений Гениалиссимуса. (Потом я узнал, что в
коммунистической Москве имеются 26 проспектов имени
отдельных томов сочинений данного автора.)
   Тетка увязалась за мной.
   - Ишь ты какой! - бормотала она, плетясь сзади. - Штаны
длинные носит, говно сдавать не хочет, пищей нашей брезгует.
   - Слушай, тетенька, - сказал я, к ней повернувшись, -
оставь меня, ради Бога, и без тебя тошно.
   Кажется, ей только этого и надо было.
   - Ого-го-го! - закричала она, пытаясь привлечь внимание
прохожих. - Штаны длинные носит, говно сдавать не хочет,
пищей брезгует, да еще Бога какого- то поминает! Тошно ему!
От свинины от нашей тошно!
   - А иди-ка ты в ж...! - сказал я, не выдержав, и перешел
на другую сторону.
   Прошу меня простить за столь грубое выражение. В прежней
жизни я никогда ничего подобного дамам не говорил. Но эта
грымза меня просто вывела из себя.
   Я шел вниз по проспекту Первого тома в несколько
расстроенных чувствах. Как-то мне в этом коммунистическом
царстве было неуютно. Конечно, я приехал сюда всего лишь на
месяц, но я боялся, что на свинине вегетарианской и этого
срока выдержать не смогу.
   Нет, я вовсе не хотел каких бы то ни было преимуществ. Я
хотел быть здесь как все. И уж ни в коем случае ни во что
не вмешиваться Мое дело быть объективным и бесстрастным
регистратором фактов. И ради этого я готов был к любым,
самым неожиданным и рискованным испытаниям И вообще я
никогда не был особенно привередлив в еде, но эту
коммунистическую свинину и щи "Лебедушка" мой организм
просто не переваривал.
   Возможно, виной всему мое мировоззрение. Оно у меня было
отсталое, еще когда я жил при социализме. А потом, когда я
попал в капитализм и подвергался ежедневно тлетворному и
разлагающему влиянию буржуазной пропаганды и пищи, это,
возможно, отразилось не только на образе мыслей, но и на
работе желудка. Он разнежился.
   Может быть, я объясняю все это не очень научно, но
настроение у меня, прямо скажу, было неважное.
   В этом настроении я двигался вниз, по той стороне
проспекта, где при социализме был Елисеевский магазин.
   Несмотря на мрачное настроение, я поглядывал по сторонам,
кое-что замечал и кое- что отмечал.
   Меня, например, удивило, что улица Немировича-Данченко
осталась непереименованной, хотя этот древний деятель был,
как известно, одним из родоначальников метода
социалистического реализма, который партией был решительно
осужден и заменен реализмом коммунистическим. Но когда я
подошел к бывшей Советской площади, я был удивлен еще
больше. Знакомого мне по старым временам