сражаться спроть заглотных коммунистов и прихлебных
плюралистов?
   - Так точно, батюшка, обещаю служить тебе супротив всех
твоих врагов, бречь границы российские от всех ненавистников
народа нашего.
   - Целуй меч! - приказал батюшка.
   Опустившись на колена, Зильберович приложил меч к губам,
а Симыч пересек воображаемую линию границы, после чего две
красные девицы (теперь у меня уже не было сомнений, что их
изображали Жанета и Клеопатра Казимировна) поднесли ему хлеб
да соль.
   Симыч принял хлеб-соль, протянул девицам руку для поцелуя
и, пришпорив коня, быстро удалился по одной из боковых
аллей.
   На этом церемония, видимо, закончилась Все участники
разошлись.
   Пока я натягивал штаны, Зильберович, как был, в форме и с
автоматом, заглянул ко мне в келью.
   - Все спишь, старик! - сказал он с упреком. И даже
репетиции нашей не видел.
   - Видел, - сказал я. - Все видел. Только не понял, что
все это значит.
   - Чего ж тут не понимать? - сказал Зильберович. - Тут и
понимать нечего Симыч тренируется.
   - Неужто надеется вернуться на белом коне? - спросил я
насмешливо.
   - Надеется, старик. Конечно, надеется.
   - Но это же смешно даже думать.
   Видишь ли, старик, - выбирая слова, сказал Зильберович.
Когда-то ты встретил Симыча в подвале, нищего и голодного, с
сундуком, набитым никому не нужными глыбами. Тогда тебе его
планы тоже казались смешными. А теперь ты видишь, что прав
был он, а не ты. Так почему бы тебе не предположить, что он
и сейчас видит дальше тебя? Гении всегда видят то, что нам,
простым смертным, видеть не дано. Нам остается только
доверяться им или не доверяться.
   Признаюсь, его слова меня почти не задели Его прежнее
высокое мнение обо мне давно уже развеялось в прах Он Симыча
ставил под облака, а меня на один уровень с собой или даже
ниже Потому что он все же состоял при гении, а я болтался
сам по себе. Но я, понимая, что Лео человек пустой, не
обиделся. Я глянул на часы и спросил Зильберовича, как он
думает, получу я место на шестичасовой рейс прямо в
аэропорту или стоит забронировать его заранее по телефону.
   Зильберович посмотрел на меня не то удивленно, не то
смущенно (я точно не понял) и сказал, что улететь сегодня
мне никак не удастся.
   - Почему? спросил я.
   - Потому что Симыч с тобой еще не говорил.
   - Ну так у нас еще есть достаточно времени.
   - Это у тебя есть достаточно времени, заметил
Зильберович. А у него нет. Он хотел тебя принять во время
завтрака, но ты спал. А у него все время расписано по
минутам В семь он встает. Полчаса бег трусцой вокруг озера,
десять минут - душ, пятнадцать минут - молитва, двадцать
минут - завтрак. В восемь пятнадцать он садится за стол Без
четверти двенадцать седлает Глагола...
   - Кого?
   - Ну, это его конь. Глагол. Ровно в двенадцать -
репетиция въезда в Россию. Потом опять работа до двух. С
двух до половины третьего он обедает.
   - Вот очень хорошо, - закричал я. - Пусть меня во время
обеда и примет.
   - Не может, - вздохнул Зильберович. - Во время обеда он
просматривает читалку.
   - Чего просматривает?
   - Ну, газету, - сказал раздраженно Лео. - Ты же знаешь,
что он борется против иностранных слов.
   - Но после обеда у него, я надеюсь, есть свободное время?
   - После обеда он сорок минут занимается со Степанидой
русским языком, потом полчаса спит, потому что ему нужно
восстанавливать силы.
   - Ну после сна.
   - После сна у него опять маленькая зарядка, душ, чай и
работа до семи. Потом ужин.
   - Опять с газетами?
   - Нет, с гляделкой.
   - Понятно, - сказал я. - Значит, телевизор смотрит.
Развлекается. А я его ждать буду!
   - Да что ты! замахал руками Зильберович. - Какие там
развлечения! Он смотрит только новости и только полчаса. А
потом опять работает до десяти тридцати.
   - Ну хорошо, пусть примет меня после десяти тридцати.
Тогда я по крайней мере уеду завтра утром.
   - От десяти тридцати до одиннадцати тридцати он читает
словарь Даля, потом у него остается полчаса на Баха и пора
спать. Да ты, старик, не волнуйся. Завтра он тебя
наверняка примет. Только ты уж к завтраку не проспи.
   - Все-таки вы нахалы! сказал я в сердцах.
   - Кто это мы?
   - Ну, я не буду говорить об остальных, но ты нахал, а
твой Симыч нахал трижды. Мало того, что заставил меня через
полмира переть, так еще тут выдрючивается. У него
расписание, у него времени нет. Мне мое время, в конце
концов, тоже для чего-то нужно.
   - Вот именно, - оживился Зильберович. - Твое время нужно
тебе, а его время нужно всем, всему человечеству.
   Тут я совершенно взбесился. Я, между прочим, эти ссылки
на народ и человечество просто не выношу. И я сказал
Зильберовичу, что если Симыч нужен человечеству, то пусть он
к человечеству прямо и обращается. А я немедленно еду на
аэродром. И, кстати, надеюсь, что все мои транспортные
издержки будут возмещены.
   - Об этом, старик, можешь совершенно не беспокоиться, он
все знает и все оплатит Но ты дурака не валяй. Если ты
уедешь, он так рассердится, ты даже не представляешь.
   В конце концов он меня уговорил, я остался.
   После обеда мы с Зильберовичем ходили по грибы, потом
мылись в настоящей русской бане с парилкой и деревянными
шайками Войдя в предбанник, я увидел в углу на лавке дюжину
свежих березовых веников, выбрал какой получше и спросил
Зильберовича, взять и ему или нам хватит одного на двоих.
   - Мне не нужно, - странно ухмыльнулся Лео, - меня уже
попарили.
   Я не понял, что это значит, но, когда Лео разделся, я
увидел, что вся его сутулая спина вкривь и вкось
исполосована малиновыми рубцами.
   - Что это? - спросил я изумленно.
   - Том, собака, - сказал Лео беззлобно. - Если уж за что
берется, так силы не жалеет.
   - Не понимаю, - сказал я. - Вы дрались, что ли?
   - Нет, - печально улыбнулся Лео. - Не мы дрались, а он
драл меня розгами.
   - Как это? - удивился я. - Как это он мог драть тебя
розгами? И как это ты позволил?
   - Но не сам же он драл. Это Симыч назначил мне пятьдесят
ударов.
   Я как раз снял с себя левый ботинок да так с этим
ботинком в руке и застыл.
   - Да, - с вызовом сказал Зильберович, - Симыч ввел у нас
телесные наказания. Ну, конечно, я сам виноват Он послал
меня на почту отправить издателю рукопись. А я по дороге
заехал в ресторанчик, там приложился и рукопись забыл. А
когда возле самой почты вспомнил, вернулся, ее уже не было.
   - А что ж, она была только в единственном экземпляре?
спросил я.
   - Ха! сказал Зильберович. - Если б в единственном, он
бы меня вообще убил.
   Ошарашенный таким сообщением, я молчал. А потом вдруг
трахнул ботинком по лавке.
   - Лео! - сказал я. Я не могу в эту дикость поверить. Я
не могу представить, чтобы в наши дни в свободной стране
такого большого, тонкого, думающего человека, интеллектуала
секли на конюшне, как крепостного. Ведь за этим не только
физическая боль, но и оскорбление человеческого достоинства.
Неужели ты даже не протестовал?
   Еще как протестовал! - сказал Лео, волнуясь. - Я стоял
перед ним на коленях. Я его умолял "Симыч, говорю, - это же
первый и последний раз. Я тебе клянусь своей честью, это
никогда не повторится"
   - И что же он? спросил я. Неужели не пожалел? Неужели
его сердце не дрогнуло?
   Как же, у него дрогнет, сказал Зильберович и смахнул
выкатившуюся из левого глаза слезу.
   Я так разволновался, что вскочил и стал бегать по
предбаннику с ботинком в руке.
   - Лео! - сказал я. - Так больше быть не должно. С этим
надо покончить немедленно. Ты не должен никому позволять
обращаться с собой как с бессловесной скотиной. Вот что,
друг мой, давай одевайся, пойдем. - Я сел на лавку и стал
обратно натягивать свой ботинок. Куда пойдем? - не понял
Лео.
   - Не пойдем, а поедем, - сказал я. В аэропорт поедем. А
оттуда махнем в Мюнхен. Насчет денег не волнуйся, их у меня
до хрена. Привезу тебя в Мюнхен, устрою на радио "Свобода",
будешь там нести какую-нибудь антисоветчину, зато пороть
тебя никто уже не посмеет.
   Лео посмотрел на меня и улыбнулся печально.
   - Нет, старик, какая уж там "Свобода"! Мой долг
оставаться здесь. Видишь ли, Симыч, конечно, человек
своенравный, но ты же знаешь, гении все склонны к
чудачествам, а мы должны их терпеливо сносить. Я знаю,
знаю, - заторопился он, как бы предупреждая мое возражение.
- Тебе не нравится, когда я говорю "мы" и тем самым ставлю
тебя на одну доску с собой. Но я не ставлю. Я понимаю,
какой-то талант у тебя есть. Но ты тоже должен понять, что
между талантом и гением пропасть. Не зря же на него молится
вся Россия.
   - Россия на него молится? - сказал я. Ха-ха-ха. Да его
уже там давно все забыли.
   Лео посмотрел на меня внимательно и покачал головой.
   - Нет, старик, ошибаешься. Его не только не забыли, но,
наоборот, его влияние на умы растет с каждым днем. Его
книги не просто читают. Есть тайные кружки, где их изучают.
У него есть сторонники не только среди интеллигенции, а
среди рабочих и в партии, и в КГБ, и в Генеральном штабе.
Да если хочешь знать, - Лео оглянулся на дверь и прильнул к
моему уху, - к нему на прошлой неделе приезжал...
   И уже совсем понизив голос до шелеста, Лео назвал мне
фамилию недавно побывавшего в Америке члена Политбюро.
   - Ну это уж ты врешь! - сказал я.
   - Падло буду, не вру, - сказал Лео и по-блатному ковырнул
ногтем зуб.
   На следующее утро я встал пораньше. Выходя из дому, я
увидел две здоровые машины с вашингтонскими номерами. Одна
легковая, другая автобус с надписью "AMERICAN TELEVISION
NEWS". Какие-то люди раскручивали кабель и втаскивали
оборудование в дом. Только один стоял, ничего не делая,
курил сигару.
   - Джон? удивился я. - Это вы? Что вы здесь делаете?
Разве вы и для телевидения работаете?
   О да, - сказал Джон. - Я для всех работаю. А вы что
здесь делаете? Я думал, вы уже очень далеко отсюда. Если
вы решил передумывать, вам придется платить очень
многочисленная неустойка.
   - Не беспокойтесь, - сказал я. - У меня еще до отлета
неделя.
   - Я не беспокоиваюсь, - улыбнулся Джон. - Я знаю, что вы
покупили билет. Я приехал сюда не для вас, а для небольшой
интервью у господин Карнавалов.
   С этими словами он ушел в дом руководить установкой
обрудования, а я решил прогуляться вдоль озера.
   Здесь мне попался бежавший трусцой Симыч, он со мной
поздоровался на ходу так, как будто мы каждый день
встречаемся с ним на этой дорожке.
   Когда я пришел на завтрак, там уже под руководством Джона
суетилась вся команда операторов, осветителей и
звукотехников.
   В столовой за столом собрались все домочадцы: Клеопатра
Казимировна, Жанета, Зильберович, Том и Степанида. Все они
были чем-то взволнованы, а при моем появлении даже выразили
некоторое смущение, которое, впрочем, тут же прояснилось.
   Дело в том, что, как очень вежливо сказала мне Жанета,
сейчас Сим Симыча будут снимать в характерной домашней
обстановке за завтраком, среди самых близких, а поскольку я
к самым близким не отношусь, то не буду ли я столь любезен и
не соглашусь ли позавтракать у себя в комнате.
   Я обиделся и хотел тут же уйти. В конце концов, из-за
чего я здесь сижу? Жду, чтобы мне оплатили мою поездку? Я
теперь сам достаточно обеспечен, чтобы от такой ничтожной
суммы никак не зависеть.
   Я уже двинулся к выходу, но тут дверь растворилась и
сначала на тележке ввезли Джона, который, выпятив обтянутый
джинсами зад, приник к камере, а вслед за Джоном появился и
сам Сим Симыч в тренировочном костюме. Он шел быстро, как
бы не замечая никаких камер и вынашивая на ходу свои великие
мысли.
   Впрочем, приблизившись к столу, он тут же преобразился и
повел себя как настоящий денди, поцеловал жену, затем
поцеловал руку Клеопатре Казимировне, пожал руку Степаниде,
Тома похлопал по плечу, Зильберовичу кивнул, а мне сказал:
   - Мы уже виделись.
   Затем он сел во главе стола, предложил помолиться Господу
и закричал таким тонким голосом: "Господи, иже еси на
небеси..."
   - Это о'кей, - перебил Джон, - это достаточно, мы все
равно будем перевести по английский. Теперь вы немножко
кушаете и разговариваете. И если можно, делайте немного
улыбка.
   - Никаких улыбок, сердито сказал Симыч. - Мир гибнет.
Запад отдает заглотчикам страну за страной, железные челюсти
коммунизма уже подступили к самому нашему горлу и скоро
вырвут кадык, а вы все лыбитесь. Вы живете слишком
благополучно, вы разнежились, вы не понимаете, что за
свободу нужно бороться, что нужно жертвовать собой.
   Каким образом мы должны бороться? вежливо спросил Джон.
   Прежде всего вы должны отказаться от всего лишнего.
Каждый должен иметь только то, что ему крайне необходимо.
Вот посмотрите на меня. Я всемирно известный писатель, но я
живу скромно. У меня есть только один дом, два коттеджа,
баня, конюшня и маленькая церквушка.
   Скажите, а это озеро ваше?
   Да, у меня есть одно маленькое скромное озеро.
   - Мистер Карнавалов, как вы считаете, кто сейчас самый
лучший в мире писатель?
   - А вы не знаете?
   Я догадываюсь, но я хотел бы сделать этот вопрос вам.
   - Видите ли, - сказал, подумав, Симыч. Если я скажу, что
лучший в мире писатель - я, это будет нескромно. А если
скажу, что не я, это будет неправда.
   Мистер Карнавалов, всем известно, что у вас есть миллионы
читателей. Но есть люди, которые не читают ваших книг...
   Дело не в том, что не читают, - нахмурился Симыч, а в
том, что не дочитывают. А иные, не дочитав, облыгают.
   Но есть люди, которые дочитывают, но не разделяют ваши
идеи.
   - Чепуха! нервно воскликнул Симыч и стукнул по столу
вилкой. Чепуха и безмыслие. Что значит, разделяют идеи или
не разделяют? Для того чтобы разделять мои идеи, нужно
иметь мозг немножко больше куриного. У заглотчиков мозг
заплеван идеологией, а у плюралистов никакого мозга и вовсе
нету. И те и другие не понимают, что я говорю истину и
только истину и что вижу на много десятилетий вперед. Вот
возьмите, например, его. - Симыч ткнул в меня пальцем. Он
тоже считается вроде как бы писатель. Но он ничего дальше
сегодняшнего дня не видит. И он вместо того, чтобы сидеть и
работать, едет куда-то туда, в так называемое будущее.
Хочет узнать, что там произойдет через шестьдесят лет. А
мне никуда ездить не надо. Я и так знаю, что там будет.
   - Очень интересно! закричал Джон. - Очень интересно. И
что же именно там будет?
   Симыч помрачнел, отодвинул миску и стал стряхивать с
бороды крошки.
   - Если мир не вникнет в то, что я говорю, - сказал он,
глядя прямо в камеру, - ничего хорошего там не будет. Ни
там и нигде. Заглотчики пожрут весь мир и самих себя. Все
будет захвачено китайцами
   - А если мир вас все же послушает?
   - О, тогда, - оживился и вопреки своим принципам заулыбался
Симыч. - Тогда все будет хорошо. Тогда начнется всеобщее
выздоровление, и начнется прежде всего в России.
   - Какой вы видите Россию будущего? Надеетесь ли вы, что
там восторжествует демократическая форма правления?
   - Ни в коем случае! - горячо запротестовал Симыч. Ваша
хваленая демократия нам, русским, не личит. Это положение,
когда каждый дурак может высказывать свое мнение и указывать
властям, что они должны или не должны делать, нам не
подходит. Нам нужен один правитель, который пользуется
безусловным авторитетом и точно знает, куда идти и зачем.
   - А вы думаете, такие правители бывают?
   - Может быть, и не бывают, но могут быть, сказал Симыч
многозначительно и переглянулся с Жанетой.
   - Я ужасно извиняю, - сказал Джон, подумав. - Вы имеете
в виду кого-то конкретно или это только теория?
   - Ах, черт! - вдруг возбудился Симыч. Он хлопнул себя
по колену, встал и нервно заходил по комнате. - Вот видите,
если я вам скажу то, что я думаю, то тут же поднимется
ужасный вой, плюралисты всего мира на меня накинутся, как
собаки. Скажут: Карнавалов хочет стать царем. А я быть
царем не хочу. Я художник. Я думаю художественно. Я мыслю
образами. Я беру образ, обмысливаю его и кладу на бумагу.
Понятно?
   - О да, - сказал неуверенно Джон. В общем, понятно.
   - Ну так вот. Я царем быть не хочу. Я еще не все свои
художественные задачи выполнил. Но иногда исторические
обстоятельства складываются так, что человек вынужден взять
на себя миссию, которую ему Господь предназначает. Если
другого такого человека не находится в мире, то он должен
это взять на себя.
   - Если бы вам выпала такая миссия, вы бы не отказался?
   - Я бы отказался, если бы был хотя бы один человек,
которому можно было б доверить. Но никого вокруг нет.
Вокруг все одна мелочь. И только поэтому, если Господь
восхочет написать страницу истории этой рукой, - Симыч
поднял вверх руку с вилкой, - тогда что ж...
   Симыч, не договорив, погрустнел, видимо, усомнился, что
Господь изберет именно эту руку.
   - Ну да ладно, - произнес он со смирением, тут же, впрочем,
переходя на повелительный тон. - Как уж будет, так будет, а
пока завтрак окончен, пора работать.
   Джон спросил Симыча, можно ли будет снять его за работой.
Симыч сказал, что, конечно, он будет работать, а они его
могут снимать, он привык работать в трудных условиях, и
телевидение его не отвлекает.
   - Симыч! кинулся я к нему. - Но пока то да се, может,
мы все же поговорим?
   - Не могу, - сказал Симыч. -Я и так потерял уже слишком
много времени.
   На другой день меня вообще не допустили к завтраку,
потому что к Симычу приехал конгрессмен Питер Блох и они
провели за завтраком короткие переговоры о ядерном
разоружении.
   Я не выдержал, вспылил и заявил Зильберовичу, что в любом
случае уезжаю.
   - Ну подожди, подожди, - попросил Зильберович. - Я
постараюсь все уладить.

        СЕКС-БОЧКА

   Через пять минут он вернулся с опечаленным лицом. Нет,
сегодня Симыч принять меня не может никак. У него отняли
столько времени, что он написал всего лишь четыре страницы.
Возможно, ему придется отказаться даже от дневного отдыха и
урока со Степанидой. Единственное удовольствие, которое он
себе оставляет, это Бах, да и то потому только, что без Баха
он не может заснуть. А если он не заснет, то и следующий
день испорчен.
   Выслушав эту информацию, я ничего не ответил и пошел к
себе в келью собирать вещи.
   "Сволочи и мерзавцы! - восклицал я мысленно, швыряя в
чемодан грязные носки и мятые рубашки. Ему его время
дорого, а мое недорого. Они думают, что я здесь буду сидеть
в ожидании, пока они мне оплатят билет. Дудки! Не нужен
мне ваш билет. Сам заплачу, не бедный. Но здесь не
останусь больше ни одной секунды Дураков нет! Хватит!"
   Я уже хотел закрыть чемодан, но обнаружил, что в нем не
хватает моих домашних шлепанцев. Куда же они
запропастились?
   Я стал шарить глазами по углам, когда дверь открылась и
на пороге с веником и совком в руках появилась Степанида.
   - Ой, барин! - воскликнула она. - Вы здеся!
   - Чего тебе нужно? - спросил я.
   - Да чего ж, прибраться немного хотела. Я-то думала, вы
тама, а вы, гляди, здеся. Так я тогда, может быть, опосля?
   На лице ее блуждала свойственная ей идиотическая улыбка.
   - Погоди, - сказал я, ты моих тапок случайно не видела?
   - Тапок? - переспросила она и стала думать, как будто я
задал ей доказывать теорему Пифагора - А как же! -
сообразила она наконец. - Это ваши эти слиперы (5). Такие
рыжие, без каблуков. Как же, как же, видала. Я их туды под
кровать сунула, чтоб не воняли. Джаст э момент (6).
   Она стала на коленки и полезла под кровать, нацелившись
на меня своим неописуемым задом. Короткая юбка ее
задралась, обнажив полупрозрачные трусики с тонкими
кружевами.
   О, Боже! Я всегда был неравнодушен к этой части женской
конструкции, но такого соблазна никогда в жизни еще не
испытывал. Эти два наполненных загадочной энергией
полушария притягивали меня, как магнит.
   Борясь с соблазном, я попытался отвести глаза и
раздраженно спросил, что она так долго возится.
   - Сейчас, барин! - донесся ее певучий голос из-под
кровати. - Минуточку, только глаза к темноте привыкнут.
   - Да какая там темно