краска залила лицо Артура, когда он прочел эти строки.
   "Вечно этот Болла! Что ему снова понадобилось в Ливорно? И  с  чего
это Джемме вздумалось заниматься вместе с ним? Околдовал он ее  своими
контрабандными делами? Уже в январе на собрании легко было понять, что
Болла влюблен в нее. Потому-то он и говорил тогда  с  таким  жаром!  А
теперь он подле нее, ежедневно занимается с ней..."
   Порывистым  жестом  Артур  отбросил  записку  в  сторону  и   снова
опустился на колени перед распятием.
   И  это  -  душа,  готовая  принять  отпущение  грехов,   пасхальное
причастие, душа, жаждущая мира и с всевышним, и с людьми,  и  с  самим
собою. Значит, она способна на низкую ревность и подозрения,  способна
питать зависть и мелкую злобу, да еще к товарищу!  В  порыве  горького
самоуничижения Артур закрыл лицо руками. Всего  пять  минут  назад  он
мечтал о мученичестве а теперь сразу пал до таких недостойных,  низких
мыслей!..
   В четверг Артур вошел в  церковь  семинарии  и  застал  отца  Карди
одного. Прочтя перед исповедью молитву, он  сразу  заговорил  о  своем
проступке:
   - Отец мой, я грешен - грешен в ревности, в  злобе,  в  недостойных
мыслях о человеке, который не причинил мне никакого зла.
   Отец Карди отлично понимал, с кем имеет дело. Он мягко сказал:
   - Вы не все мне открыли, сын мой.
   - Отец! Того, к кому  я  питаю  нехристианские  чувства,  я  должен
особенно любить и уважать.
   - Вы связаны с ним кровными узами?
   - Еще теснее.
   - Что же вас связывает, сын мой?
   - Узы товарищества.
   - Товарищества? В чем?
   - В великой и священной работе.
   Последовала небольшая пауза.
   - И ваша злоба к этому... товарищу, ваша ревность вызвана тем,  что
он больше вас успел в этой работе?
   - Да... отчасти. Я  позавидовал  его  опыту,  его  авторитету...  И
затем... я думал... я боялся, что он отнимет у меня сердце  девушки...
которую я люблю.
   - А эта девушка, которую вы любите, дочь святой церкви?
   - Нет, она протестантка.
   - Еретичка?
   Артур горестно стиснул руки.
   - Да, еретичка, - повторил он.  -  Мы  вместе  воспитывались.  Наши
матери были друзьями. И я... позавидовал ему, так как  понял,  что  он
тоже любит ее... и...
   -  Сын  мой,  -  медленно,  серьезно  заговорил  отец  Карди  после
минутного молчания, - вы не все мне открыли. У вас на  душе  есть  еще
какая-то тяжесть.
   - Отец, я...
   Артур запнулся. Исповедник молча ждал.
   - Я позавидовал ему потому, что организация... "Молодая Италия",  к
которой я принадлежу...
   - Да?
   - Доверила ему одно дело, которое, как я надеялся,  будет  поручено
мне... Я считал себя особенно пригодным для него.
   - Какое же это дело?
   - Приемка книг с пароходов...  политических  книг.  Их  нужно  было
взять... и спрятать где-нибудь в городе.
   - И эту работу организация поручила вашему сопернику?
   - Да, Болле... и я позавидовал ему.
   - А он, со своей  стороны,  ни  в  чем  не  подавал  вам  повода  к
неприязни? Вы не обвиняете его в небрежном  отношении  к  той  миссии,
которая была возложена на него?
   - Нет, отец, Болла действовал смело и самоотверженно.  Он  истинный
патриот, и мне бы следовало питать к нему любовь и уважение.
   Отец Карди задумался.
   - Сын мой, если душу вашу озарил новый свет, если  в  ней  родилась
мечта о великой работе на благо ваших  собратьев,  если  вы  надеетесь
облегчить бремя усталых и угнетенных, то подумайте, как вы  относитесь
к этому самому драгоценному дару господню. Все блага - дело его рук. И
рождение ваше в новую жизнь - от  него  же.  Если  вы  обрели  путь  к
жертве, нашли дорогу, которая ведет к  миру,  если  вы  соединились  с
любимыми товарищами, чтобы принести освобождение тем, кто втайне  льет
слезы и скорбит, то постарайтесь, чтобы ваша  душа  была  свободна  от
зависти и страстей, а ваше сердце было алтарем,  где  неугасимо  горит
священный огонь. Помните, что это - святое и великое дело,  и  сердце,
которое  проникнется  им,  должно  быть  очищено  от  себялюбия.   Это
призвание, так же как и призвание служителя церкви, не должно зависеть
от любви к женщине, от скоропреходящих страстей. Оно  во  имя  бога  и
народа, ныне и во веки веков.
   - О-о! - Артур всплеснул руками.
   Он чуть не разрыдался, услыхав знакомый девиз.
   - Отец мой, вы даете нам благословение церкви! Христос с нами!
   - Сын мой, - торжественно ответил священник, - Христос изгнал  меня
из храма, ибо дом его - домом молитвы наречется,  а  они  его  сделали
вертепом разбойников!
   После долгого молчания Артур с дрожью в голосе прошептал:
   - И Италия будет храмом его, когда их изгонят...
   Он замолчал. В ответ раздался мягкий голос:
   - "Земля и все ее богатства - мои", - сказал господь.



Глава V

   В тот день Артуру захотелось совершить длинную прогулку. Он поручил
свои вещи товарищу студенту, а сам отправился в Ливорно пешком.
   День был сырой и облачный, но не холодный, и равнина, по которой он
шел, казалась ему прекрасной, как никогда. Он  испытывал  наслаждение,
ощущая мягкую влажную траву под ногами, всматриваясь в  робкие  глазки
придорожных весенних цветов. У опушки  леса  птица  свивала  гнездо  в
кусте желтой акации и при его появлении с испуганным криком взвилась в
воздух, затрепетав темными крылышками.
   Артур пытался сосредоточиться на благочестивых размышлениях,  каких
требовал канун великой пятницы. Но два образа - Монтанелли и Джеммы  -
все время мешали его намерениям, так что в конце концов  он  отказался
от попытки настроить себя на благочестивый  лад  и  предоставил  своей
фантазии свободно нестись к величию и славе грядущего  восстания  и  к
той роли, которую он предназначал в нем двум своим кумирам. Padre  был
в его воображении вождем, апостолом,  пророком.  Перед  его  священным
гневом исчезнут все темные силы, и у его ног  юные  защитники  свободы
должны будут сызнова учиться старой вере и старым истинам в их  новом,
не изведанном доселе значении.
   А Джемма? Джемма будет сражаться  на  баррикадах.  Джемма  рождена,
чтобы стать героиней. Это верный товарищ. Это та чистая и  бесстрашная
девушка, о которой мечтало столько поэтов. Джемма станет рядом с  ним,
плечом к плечу, и они с радостью встретят крылатый вихрь  смерти.  Они
умрут вместе в час победы, ибо победа не может не прийти. Он ничего не
скажет ей о своей любви, ни словом не обмолвится о том, что  могло  бы
нарушить ее душевный мир  и  омрачить  ее  товарищеские  чувства.  Она
святыня, беспорочная жертва, которой суждено быть сожженной на  алтаре
за свободу народа. И разве он посмеет войти в святая святых  души,  не
знающей иной любви, кроме любви к богу и Италии?
   Бог и Италия... Капли дождя упали на его голову, когда он входил  в
большой мрачный особняк на Дворцовой улице.
   На лестнице его встретил дворецкий  Джули,  безукоризненно  одетый,
спокойный и, как всегда, вежливо недоброжелательный.
   - Добрый вечер, Гиббонс. Братья дома?
   - Мистер Томас и миссис Бертон дома. Они в гостиной.
   Артур с тяжелым чувством вошел  в  комнаты.  Какой  тоскливый  дом!
Поток жизни несся мимо, не задевая его. В нем ничто не  менялось:  все
те же люди, все те же фамильные портреты, все та же дорогая безвкусная
обстановка и безобразные блюда на стенах, все то же мещанское чванство
богатством; все тот же безжизненный отпечаток, лежащий на всем... Даже
цветы в бронзовых жардиньерках казались искусственными, вырезанными из
жести, словно в теплые весенние дни в них никогда  не  бродил  молодой
сок.
   Джули сидела в гостиной, бывшей центром ее существования, и ожидала
гостей к обеду. Вечерний туалет, застывшая улыбка, белокурые локоны  и
комнатная собачка на коленях - ни дать ни взять  картинка  из  модного
журнала!
   - Здравствуй, Артур! - сказала она сухо, протянув  ему  на  секунду
кончики пальцев и перенеся их тотчас же  к  более  приятной  на  ощупь
шелковистой  шерсти  собачки.  -  Ты,   надеюсь,   здоров   и   хорошо
занимаешься?
   Артур произнес первую банальную фразу, которая пришла ему в голову,
и погрузился  в  тягостное  молчание.  Не  внес  оживления  и   приход
чванливого Джеймса  в  обществе  пожилого  чопорного  агента  какой-то
пароходной компании. И когда Гиббонс доложил, что  обед  подан,  Артур
встал с легким вздохом облегчения.
   - Я не буду сегодня обедать, Джули. Прошу извинить меня, но я пойду
к себе.
   - Ты слишком строго соблюдаешь пост, друг мой, - сказал Томас. -  Я
уверен, что это кончится плохо.
   - О нет! Спокойной ночи.
   В коридоре Артур встретил горничную  и  попросил  разбудить  его  в
шесть часов утра.
   - Синьорино(*23) пойдет в церковь?
   - Да. Спокойной ночи, Тереза.
   Он вошел в свою комнату. Она  принадлежала  раньше  его  матери,  и
альков против окна  был  превращен  в  молельню  во  время  ее  долгой
болезни. Большое  распятие  на  черном  пьедестале  занимало  середину
алькова. Перед ним висела лампада. В этой  комнате  мать  умерла.  Над
постелью висел ее портрет, на столе стояла китайская  ваза  с  букетом
фиалок - ее любимых цветов. Минул ровно  год  со  дня  смерти  синьоры
Глэдис, но слуги-итальянцы не забыли ее.
   Артур вынул из чемодана тщательно завернутый портрет в  рамке.  Это
был сделанный карандашом портрет Монтанелли, за несколько дней до того
присланный из Рима, Он стал развертывать  свое  сокровище,  но  в  эту
минуту в комнату с подносом в  руках  вошел  мальчик  -  слуга  Джули.
Старая кухарка-итальянка, служившая Глэдис до появления в доме  новой,
строгой  хозяйки,  уставила  этот  поднос  всякими  вкусными   вещами,
которые, как она полагала, дорогой синьорино мог бы съесть, не нарушая
церковных обетов. Артур от всего  отказался,  за  исключением  кусочка
хлеба; и слуга, племянник  Гиббонса,  недавно  приехавший  из  Англии,
многозначительно ухмыльнулся, уходя с  подносом  из  комнаты.  Он  уже
успел примкнуть к протестантскому лагерю на кухне.
   Артур вошел  в  альков  и  опустился  на  колени  перед  распятием,
напрягая  все  силы,  чтобы  настроить  себя  на  молитву  и  набожные
размышления. Но ему долго не удавалось это. Он и  в  самом  деле,  как
сказал  Томас,  слишком  усердствовал  в  соблюдении  поста.  Лишения,
которым он себя подвергал, действовали как крепкое вино. По его  спине
пробежала легкая дрожь,  распятие  поплыло  перед  глазами,  словно  в
тумане.  Он  произнес  длинную  молитву  и  только  после  этого   мог
сосредоточиться  на  тайне  искупления  Наконец   крайняя   физическая
усталость одержала верх над  нервным  возбуждением,  и  он  заснул  со
спокойной душой, свободной от тревожных и тяжелых дум.
   Артур крепко спал,  когда  в  дверь  его  комнаты  кто-то  постучал
нетерпеливо и громко.
   "А, Тереза", - подумал он, лениво поворачиваясь на другой бок.
   Постучали второй раз. Он вздрогнул и проснулся.
   - Синьорино! Синьорино! - крикнул мужской голос. - Вставайте,  ради
бога!
   Артур вскочил с кровати:
   - Что случилось? Кто там?
   - Это я,  Джиан  Баттиста.  Заклинаю  вас  именем  пресвятой  девы!
Вставайте скорее!
   Артур торопливо оделся и отпер дверь. В недоумении  смотрел  он  на
бледное, искаженное ужасом лицо кучера, но, услышав звук шагов и  лязг
металла в коридоре, понял все.
   - За мной? - спросил он спокойно.
   - За вами! Торопитесь, синьорино! Что нужно спрятать? Я могу...
   - Мне нечего прятать. Братья знают?
   В коридоре, из-за угла, показался мундир.
   - Синьора разбудили. Весь дом проснулся. Какое горе, какое  ужасное
горе! И еще в страстную пятницу! Угодники божий, сжальтесь над нами!
   Джиан Баттиста разрыдался. Артур сделал несколько  шагов  навстречу
жандармам,  которые,   громыхая   саблями,   входили   в   комнату   в
сопровождении дрожащих слуг, одетых во что  попало.  Артура  окружили.
Странную процессию замыкали хозяин и хозяйка дома. Он - в туфлях  и  в
халате, она - в длинном пеньюаре и с папильотками.
   "Как будто наступает  второй  потоп  и  звери,  спасаясь,  бегут  в
ковчег! Вот, например, какая забавная пара!" - мелькнуло у Артура  при
виде этих нелепых фигур, и он едва удержался от  смеха,  чувствуя  всю
неуместность его в такую серьезную минуту.
   - Ave, Maria, Regina Coeli...(*24) -  прошептал  он  и  отвернулся,
чтобы не видеть папильоток Джули, вводивших его в искушение.
   - Будьте добры объяснить мне, - сказал  мистер  Бертон,  подходя  к
жандармскому офицеру, - что  значит  это  насильственное  вторжение  в
частный дом? Я должен предупредить вас, что мне придется обратиться  к
английскому послу, если вы не дадите удовлетворительных объяснений.
   - Думаю, что объяснение удовлетворит и вас, и английского посла,  -
сухо сказал офицер.
   Он развернул приказ  об  аресте  студента  философского  факультета
Артура Бертона и вручил его Джеймсу, холодно прибавив:
   -  Если  вам  понадобятся  дальнейшие  объяснения,  советую   лично
обратиться к начальнику полиции.
   Джули вырвала бумагу из рук мужа, быстро  пробежала  ее  глазами  и
накинулась на  Артура  с  той  грубостью,  на  какую  способна  только
пришедшая в бешенство благовоспитанная леди.
   - Ты опозорил нашу семью! - кричала она.  -  Теперь  вся  городская
чернь будет глазеть на нас. Вот куда тебя привело твое благочестие - в
тюрьму! Впрочем, чего же было и ждать от сына католички...
   - Сударыня,  с  арестованными  на  иностранном  языке  говорить  не
полагается, - прервал ее офицер.
   Но  его  слова  потонули  в  потоке  обвинений,   которыми   сыпала
по-английски Джули:
   -  Этого  надо  было  ожидать!  Пост,   молитвы,   душеспасительные
размышления - и вот что за этим скрывалось! Я так и думала.
   Доктор Уоррен сравнил как-то Джули с салатом, который повар слишком
сдобрил уксусом. От ее тонкого, пронзительного голоса у  Артура  стало
кисло во рту, и он сразу вспомнил это сравнение.
   -  Зачем  так  говорить!  -  сказал  он.  -  Вам  нечего  опасаться
неприятностей. Все знают, что  вы  тут  совершенно  ни  при  чем...  Я
полагаю, - прибавил он, обращаясь к жандармам, - вы  хотите  осмотреть
мои вещи? Мне нечего скрывать.
   Пока жандармы  обыскивали  комнату,  выдвигали  ящики,  читали  его
письма, просматривали университетские записи, Артур сидел на  кровати.
Он был несколько взволнован, но тревоги не чувствовал.  Обыск  его  не
беспокоил:  он  всегда  сжигал  письма,  которые   могли   кого-нибудь
скомпрометировать,   и    теперь,    кроме    нескольких    рукописных
стихотворений,  полуреволюционных,   полумистических,   да   двух-трех
номеров "Молодой Италии", жандармы  не  нашли  ничего,  что  могло  бы
вознаградить их за труды.
   После долгого сопротивления Джули уступила уговорам своего шурина и
пошла спать,  проплыв  мимо  Артура  с  презрительно-надменным  видом.
Джеймс покорно последовал за ней.
   Когда они вышли, Томас, который все это время шагал взад  и  вперед
по комнате,  стараясь  казаться  равнодушным,  подошел  к  офицеру   и
попросил у него разрешения переговорить  с  арестованным.  Тот  кивнул
вместо  ответа,  и  Томас,  подойдя  к  Артуру,  пробормотал   хриплым
голосом:
   - Ужасно неприятная история! Я очень огорчен.
   Артур взглянул на него глазами, ясными, как солнечное утро.
   - Вы  всегда  были  добры  ко  мне,  -  сказал  он.  -  Вам  нечего
беспокоиться. Мне ничто не угрожает.
   - Послушай, Артур! - Томас дернул  себя  за  ус  и  решил  говорить
напрямик. -  Эта  история  имеет  какое-нибудь  отношение  к  денежным
делам?.. Если так, то я...
   - К денежным делам? Нет, конечно. При чем тут...
   - Значит, политика? Я так и думал. Ну что  же  делать...  Не  падай
духом и не обращай внимания на Джули, ты  ведь  знаешь,  какой  у  нее
язык.  Так  вот,  если  нужна  будет  моя  помощь  -  деньги  или  еще
что-нибудь, - дай мне знать. Хорошо?
   Артур молча протянул ему руку,  и  Томас  вышел,  стараясь  придать
своему тупому лицу как можно более равнодушное выражение.
   Тем временем жандармы закончили обыск, и  офицер  предложил  Артуру
надеть пальто. Артур хотел уже выйти из комнаты и вдруг остановился на
пороге: ему было тяжело прощаться с  молельней  матери  в  присутствии
жандармов.
   - Вы не могли бы выйти на минуту? - спросил он.  -  Убежать  я  все
равно не могу, а прятать мне нечего.
   - К сожалению, арестованных запрещено оставлять одних.
   - Хорошо, пусть так.
   Он  вошел  в  альков,  преклонил  колена  и,  поцеловав   распятие,
прошептал:
   - Господи, дай мне силы быть верным до конца!
   Офицер стоял у стола и рассматривал портрет Монтанелли.
   - Это ваш родственник? - спросил он.
   - Нет, это мой духовный отец, новый епископ Бризигеллы.
   На  лестнице   его   ожидали   слуги-итальянцы,   встревоженные   и
опечаленные. Артура, как и его мать, любили в  доме,  и  теперь  слуги
теснились вокруг него, горестно целовали  ему  руки  и  платье.  Джиан
Баттиста стоял тут же, роняя слезы на седые усы. Никто из Бертонов  не
пришел проститься. Их равнодушие еще более подчеркивало преданность  и
любовь слуг, и Артур едва не заплакал, пожимая протянутые ему руки:
   - Прощай, Джиан Баттиста, поцелуй своих малышей! Прощайте,  Тереза!
Молитесь за меня, и да хранит вас бог! Прощайте, прощайте...
   Он быстро сбежал с лестницы.
   Прошла минута, и карета  отъехала,  провожаемая  маленькой  группой
безмолвных мужчин и рыдающих женщин.



Глава VI

   Артур был заключен в огромную средневековую  крепость,  стоявшую  у
самой гавани. Тюремная жизнь  оказалась  довольно  сносной.  Камера  у
Артура была сырая, темная, но он вырос в старом особняке на Виа-Борра,
и, следовательно, духота, смрад и  крысы  были  ему  не  в  диковинку.
Кормили в тюрьме скудно и плохо, но Джеймс вскоре  добился  разрешения
посылать брату все необходимое из дома.  Артура  держали  в  одиночной
камере, и хотя надзор был не так строг, как он ожидал, все-таки узнать
причину своего ареста ему так и  не  удалось.  Тем  не  менее  его  не
покидало то душевное спокойствие, с каким он вошел в крепость. Ему  не
разрешали читать, и все время он проводил в  молитве  и  благочестивых
размышлениях, терпеливо ожидая дальнейших событий.
   Однажды утром часовой отпер дверь камеры и сказал:
   - Пожалуйте!
   После  двух-трех  вопросов,  на  которые  был  только  один  ответ:
"Разговаривать воспрещается", Артур покорился и пошел за  солдатом  по
лабиринту пропитанных сыростью дворов, коридоров  и  лестниц.  Наконец
его ввели в большую светлую комнату, где за длинным столом, заваленным
бумагами, лениво переговариваясь, сидели трое военных. Когда он вошел,
они сейчас же Приняли важный, деловой  вид,  и  старший  из  них,  уже
пожилой щеголеватый полковник с седыми  бакенбардами,  указал  ему  на
стул по другую сторону стола и приступил к предварительному допросу.
   Артур ожидал угроз, оскорблений, брани и  приготовился  отвечать  с
выдержкой и достоинством.  Но  ему  пришлось  приятно  разочароваться.
Полковник держался чопорно, по-казенному сухо,  но  с  безукоризненной
вежливостью.    Последовали    обычные    вопросы:    имя,    возраст,
национальность, общественное положение; ответы  записывались  один  за
другим.
   Артур уже начал чувствовать скуку и нетерпение, как вдруг полковник
сказал:
   - Ну,  а  теперь,  мистер  Бертон,  что  вам  известно  о  "Молодой
Италии"?
   - Мне известно,  что  это  политическое  общество,  которое  издает
газету в Марселе и распространяет ее  в  Италии  с  целью  подготовить
народ к восстанию и изгнать австрийскую армию из пределов страны.
   - Вы читали эту газету?
   - Да. Я интересовался этим вопросом.
   - А когда  вы  читали  ее,  приходило  ли  вам  в  голову,  что  вы
совершаете противозаконный акт?
   - Конечно.
   - Где вы достали экземпляры, найденные в вашей комнате?
   - Этого я не могу вам сказать.
   - Мистер Бертон,  здесь  нельзя  говорить  "не  могу".  Вы  обязаны
отвечать на все мои вопросы.
   - В таком случае - не хочу, поскольку "н