Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
роявляя сдержанность,
которой мы только что не видели в ней; только Семеныча она обняла и как
будто хотела поплакать; но, бросивши перепуганный, растерянный взгляд на
Аполлона Аполлоновича, она себя пересилила: пальцы ее потянулися к
ридикюльчику, но платка не достали.
Аполлон Аполлонович, стоя над ней на ступеньках, бросал на лакеев
повелительно строгие взгляды; взгляды такие бросал он в минуты
растерянности: а в обычные
493
времена Аполлон Аполлонович был с лакеями до обидности отменно вежлив и
чопорен (за исключением шуток). Он, пока тут стояла прислуга, выдерживал тон
равнодушия: ничего не случилось -- до этой поры проживала барыня за
границей, для поправленья здоровья; более ничего: и барыня, вот,
вернулась... Что ж такое? Ну, вот -- и прекрасно!..
Впрочем, был тут лакей (все другие сменились, за исключеньем Семеныча
да Гришки, мальчишки); этот -- помнил, что помнил: помнил, какими манерами
совершала барыня свой заграничный отъезд -- без всякого предупрежденья
прислуги: с маленьким саквояжем в руках (и это -- на два с половиною года!);
накануне ж отъезда -- запиралась от барина; дня же два до отбытия все сидел
у нее этот самый, с усами: черноглазый их посетитель -- как его? Миндалини
(звали его Манталини 5), который певал у них нерусские какие-то
песни: "Тра-ла-ла... Тра-ла-ла..." И на чай не давал.
Этот самый лакей, что-то такое запомнив, с особенным уважением
приложился к превосходительной ручке, чувствуя за собою вину, что
подробности бегства -- отъезда то есть -- не изгладились у него в голове; не
на шутку боялся ведь он, что сочтены его дни пребывания в лакированном доме
-- по случаю счастливого возвращения их высокопревосходительств в
лакированный дом.
Вот они -- в зале; перед ними паркет, точно зеркало, разблистался
квадратиками: эти два с половиною года здесь редко топили; безотчетную
грусть вызывали пространства этой комнатной анфилады; Аполлон Аполлонович
более все сидел у себя в кабинете, запираясь на ключ; все казалось ему, что
отсюда -- туда прибежит к нему кто-то знакомый и грустный; и теперь он
подумал, что вот он -- не один; не один будет он здесь расхаживать по
квадратикам паркетного пола, а... с Анной Петровной.
По квадратикам паркетного пола с Николенькой Аполлон Аполлонович
расхаживал редко.
Согнув кренделем руку, повел Аполлон Аполлонович через зал свою гостью:
хорошо еще, что подставил он правую руку; левая -- и стреляла, и ныла от
сердечных, стремительных, неугомонных толчков; Анна Петровна же остановила
его, подвела его к стенке, показывая на бледнотонную живопись, улыбнулась
ему:
-- "Ах, все те же!.. Помните, Аполлон Аполлонович, эту вот фреску?"
494
И -- чуть-чуть покосилась, чуть-чуть покраснела; васильковые взоры его
тут уставились в два лазурью наполненных глаза; и -- взгляд, взгляд: что-то
милое, бывшее, стародавнее, что все люди забыли, но что никого не забыло и
стоит при дверях -- что-то такое вдруг встало между взглядами их; это не
было в них; и возникло -- не в них; но стояло -- меж ними: будто ветром
весенним овеяло. Пусть простит мне читатель: сущность этого взгляда выражу я
банальнейшим словом: любовь.
-- "Помните?"
-- "Как же-с: помню..."
-- "Где?"
-- "В Венеции..."
-- "Прошло тридцать лет!.."
Воспоминание о туманной лагуне, об арии, рыдающей в отдалении, охватило
его: тому назад тридцать лет. Воспоминания о Венеции и ее охватили,
раздвоились: тому назад -- тридцать лет; и тому назад -- два с половиною
года; тут она покраснела от воспоминанья некстати, которое она прогнала; и
другое нахлынуло: Коленька. За последние два часа о Коленьке позабыла она;
разговор с сенатором вытеснил все иное до времени; но за два часа перед тем
только о Коленьке она и думала с нежностью; с нежностью и досадой, что от
Коленьки -- ни привета, ни отзыва.
-- "Коленька..."
Они вступили в гостиную; отовсюду бросились горки фарфоровых
безделушек; разблистались листики инкрустации -- перламутра и бронзы -- на
коробочках, полочках, выходящих из стен.
-- "Коленька, Анна Петровна, ничего себе... так себе... поживает
прекрасно",-- и отбежал -- как-то вбок.
-- "А он дома?"
Аполлон Аполлонович, только что упавший в ампирное кресло, где на
бледно-лазурном атласе сидений завивались веночки, нехотя приподнялся из
кресла, нажимая кнопку звонка:
-- "Отчего он ко мне не приехал?"
-- "Он, Анна Петровна... мме-емме... был, в свою очередь,
очень-очень",-- запутался как-то странно сенатор, и потом достал свой
платок: с трубными какими-то звуками очень долго сморкался; фыркая в бачки,
очень долго в карманы запихивал носовой свой платок:
495
-- "Словом, был он обрадован"
Наступило молчание. Лысая голова там качалась под холодною и
длинноногою бронзою; ламповый абажур не сверкал фиолетовым тоном,
расписанным тонко: секрет этой краски девятнадцатый век утерял; стекло
потемнело от времени; тонкая роспись потемнела от времени тоже.
На звонок появился Семеныч:
-- "Николай Аполлонович дома?"
-- "Точно так-с..."
-- "Мм... послушайте: скажите ему, что Анна Петровна--у нас; и --
просит пожаловать..."
-- "Может быть, мы сами пойдем к нему",-- заволновалась Анна Петровна и
с несвойственною ее годам быстротой приподнялась она с кресла; но Аполлон
Аполлонович, повернувшись круто к Семенычу, тут ее перебил:
-- "Ме-емме... Семеныч: скажу-ка я..."
-- "Слушаю-с!.."
-- "Ведь жена то халдея -- полагаю я -- кто?"
-- "Полагаю-с,-- халдейка..."
-- "Нет -- халда!.."
...............................................................
-- "Хе-хе-хе-с..."
...............................................................
-- "Коленькой, Анна Петровна, я недоволен..."
-- "Да что вы?"
-- "Коленька уж давно ведет себя -- не волнуйтесь -- ведет себя:
прямо-таки -- не волнуйтесь же -- странно..."
-- "? "
Золотые трюмо из простенков отовсюду глотали гостиную зеленоватыми
поверхностями зеркал.
-- "Коленька стал как-то скрытен... Кхе-кхе",-- и, закашлявшись,
Аполлон Аполлонович, пробарабанил рукою по столику, что-то вспомнил -- свое,
нахмурился, стал рукой тереть переносицу; впрочем, быстро опомнился: и с
чрезмерной веселостью почти выкрикнул он:
-- "Впрочем -- нет: ничего-с... Пустяки".
Меж трюмо отовсюду поблескивал перламутровый столик.
496
БЫЛО СПЛОШНОЕ БЕССМЫСЛИЕ
Николай Аполлонович, перемогая сильнейшую боль в подколенном суставе
(он таки порасшибся), чуть прихрамывал: перебегал гулкое коридора
пространство.
Свидание с матерью!..
Вихри мыслей и смыслов обуревали его; или даже не вихри мыслей и
смыслов: просто вихри бессмыслия; так частицы кометы, проницая планету, не
вызовут даже изменения в планетном составе, пролетев с потрясающей
быстротой; проницая сердца, не вызовут даже изменения в ритме сердечных
ударов; но замедлись кометная скорость: разорвутся сердца: самая разорвется
планета; и все станет газом; если бы мы хоть на миг задержали крутящийся
бессмысленный вихрь в голове Аблеухова, то бессмыслие это разрядилось бы
бурно вспухшими мыслями.
И -- вот эти мысли.
Мысль, во-первых, об ужасе его положения; ужасное положение --
создавалось теперь (вследствие пропажи сардинницы); сардинница, то есть
бомба, пропала; ясное дело -- пропала; и, стало быть: кто-то бомбу унес;,
кто же, кто? Кто-нибудь из лакеев; и -- стало быть: бомба попала в полицию;
и его -- арестуют; но это -- не главное, главное: бомбу унес -- Аполлон
Аполлонович сам; и унес в тот момент, когда с бомбою счеты были покончены; и
он -- знает: все знает.
Все -- что такое? Ничего-то ведь не было; план убийства? Не было плана
убийства; Николай Аполлонович этот план отрицает решительно: гнусная клевета
-- этот план.
Остается факт найденной бомбы.
Раз отец его призывает, раз мать его -- нет, не может знать: и бомбы не
уносил он из комнаты. Да и лакеи... Лакеи бы уж давно обнаружили все. А
никто -- ничего. Нет, про бомбу не знают. Но -- где она, где она? Точно ли
он засунул ее в этот стол, не подложил ли куда-нибудь под ковер, машинально,
случайно?
С ним такое бывало.
Чрез неделю сама собой обнаружится... Впрочем, нет: о своем присутствии
где-нибудь она заявит сегодня -- ужаснейшим грохотом (грохотов Аблеуховы
решительно не могли выносить).
Где-нибудь, может быть,-- под ковром, под подушкой, на полочке о себе
заявит: загрохочет и лопнет; надо
497
бомбу найти; а теперь вот и времени у него нет на поиски: приехала Анна
Петровна.
Во-вторых: его оскорбили; в-третьих: этот паршивенький Павел
Яковлевич,-- он как будто бы только что где-то видел его, возвращаясь с
квартирки на Мойке; Пепп же Пеппович Пепп -- вот в -- четвертых: Пепп --
ужасное расширение тела, растяжение жил, кипяток в голове...
Ах, все спуталось: вихри мыслей крутились с нечеловеческой быстротою и
шумели в ушах, так что мыслей и не было: было сплошное бессмыслие.
И вот с этим-то бессмысленным кипятком в голове Николай Аполлонович
бежал по гулкому коридору, не обдернув на спех надетого сюртучка и являясь
для взора грудогорбым каким-то хромцом, припадающим на правую ногу с
болезненно ноющим подколенным суставом.
МАМА
Он открыл дверь в гостиную.
Первое, что увидел он, было... было... Но что тут сказать: лицо матери
он увидел из кресла и протянутых две руки: лицо постарело, а руки дрожали в
кружеве золотых фонарей, только что зажженных -- за окнами.
И услышал он голос:
-- "Коленька: мой родной, мой любимый!"
Он не выдержал больше и устремился весь к ней:
-- "Ты ли, мой мальчик..."
Нет, не выдержал больше: опустившись пред ней на колени, цепкими стан
ее охватил он руками; он лицом прижался к коленям, судорожными разразился
рыданьями -- рыданьями неизвестно о чем: безотчетно, бесстыдно, безудержно
заходили широкие плечи (вспомним же: Николай Аполлонович не испытывал ласки
за эти последние три года).
-- "Мама, мама..."
Она плакала тоже.
Аполлон Аполлонович там стоял, в полусумерках ниши; и потрогивал
пальцем он куколку из фарфора -- китайца: китаец качал головой; Аполлон
Аполлонович вышел там из полусумерок ниши; и тихонько покрякивал он; мелкими
придвигался шажками к той плачущей паре; и неожиданно загудел он над
креслом.
-- "Успокойтесь, друзья мои!"
498
Он, признаться, не мог ожидать этих чувств от холодного, скрытного
сына, -- на лице которого эти два с половиною года он видел одни лишь
ужимочки; рот, разорванный до ушей, и опущенный взор; и потом, повернувшись,
озабоченно побежал Аполлон Аполлонович вон из комнаты -- за каким-то
предметом.
-- "Мама... Мама..."
Страх, унижения всех этих суток, пропажа сардин-ницы, наконец, чувство
полной ничтожности, все это, крутясь, развивалось мгновенными мыслями;
утопало во влаге свидания:
-- "Любимый, мой мальчик".
...............................................................
Ледяное прикосновение пальцев к руке привело его в чувство:
-- "Вот тебе, Коленька: отпей глоточек воды".
И когда он поднял с колен свой заплаканный лик, он увидел какие-то
ребенкины взоры шестидесятивосьмилетнего старика: маленький Аполлон
Аполлонович тут стоял в пиджачке со стаканом воды; его пальцы плясали;
Николая Аполлоновича он скорее пытался трепать, чем трепал,-- по спине, по
плечу, по щекам; вдруг погладил рукой белольняные волосы. Анна Петровна
смеялась; совершенно некстати рукой оправляла свой ворот; опьяненные от
счастья глаза переводила она: с Николеньки -- на Аполлона Аполлоновича; и
обратно: с него на Николеньку.
Николай Аполлонович медленно приподнялся с колен:
-- "Извините, мамаша: я так себе..."
-- "Это, это -- от неожиданности..."
-- "Я -- сейчас... Ничего... Спасибо, папа..."
И отпил воды.
-- "Вот".
На перламутровый столик Аполлон Аполлонович поставил стакан; и вдруг --
старчески рассмеялся чему-то, как смеются мальчишки проказам веселого дяди,
локоточками толкая друг друга; два старинных, родимых лица!
-- "Так-с..."
-- "Так-с..."
-- "Так-с..."
Аполлон Аполлонович там стоял у трюмо, которое увенчивал
499
крылышком золотощекий амурчик: под амурчиком лавры и розаны прободали
тяжелые пламена факелов.
Но молнией прорезала память: сардинница!..
Как же так? Что же это такое? И порыв переломался в нем снова.
-- "Я сейчас... Я приду..."
-- "Что с тобою, мой милый?"
-- "Ничего-с... Оставьте его, Анна Петровна... Я советую тебе,
Коленька, побыть с собою самим... пять минут... Да, знаешь ли... И потом --
приходи..."
И чуть-чуть симулируя только что с ним бывший порыв, Николай
Аполлонович пошатнулся, театрально как-то опять лицо уронил в свои пальцы:
шапка льняных волос промертвенела так странно там, в полусумерках комнаты.
Он, шатаяся, вышел.
Удивленно отец поглядел на счастливую мать.
...............................................................
-- "Собственно говоря, я его не узнал... Эти, эти... Эти, так сказать,
чувства",-- Аполлон Аполлонович перебежал от зеркала к подоконнику...--
"Эти, эти... порывы",-- и потрепал себе бачки.
-- "Показывают",-- повернулся он круто и приподнял носки, мгновение
балансируя на каблучках и потом припадая всем телом на упавшие к полу носки
--
-- "Показывают",-- заложил руки за спину (под пиджачок) и вращал за
спиною рукою (отчего пиджачок завилял); и казалось -- Аполлон Аполлонович
бегает по гостиной с виляющим хвостиком:
-- "Показывают в нем естественность чувства и, так сказать",-- тут
пожал он плечами,-- "хорошие свойства натуры"...
-- "Не ожидал-с я никак..."
Лежащая на столике табакерка поразила внимание именитого мужа; и желая
придать ее положению на столе более симметрический вид относительно стоящего
здесь подносика, Аполлон Аполлонович быстро-быстро вдруг подошел к тому
столику и схватил... с подносика визитную карточку, которую для чего-то он
завертел между пальцев; рассеянность его проистекла оттого, что в сей миг
посетила его глубокая дума, развертываясь в убегающий лабиринт посторонних
каких-то открытий. Но Анна Петровна, сидевшая в кресле с блаженным
растерянным видом, убежденно заметила:
500
-- "Я всегда говорила..."
-- "Да-с, знаешь ли..."
Аполлон Аполлонович встал на цыпочки с приподнятым хвостиком пиджака; и
-- побежал от столика к зеркалу:
-- "Те-ли..."
Аполлон Аполлонович побежал от зеркала в угол:
-- "Коленька меня удивил: и признаться -- это его поведение меня
успокоило" -- он сморщил лоб -- "относительно... относительно",-- вынул руку
из-за спины (край пиджачка опустился), рукою пробарабанил по столику:
-- "Мда!.."
Круто себя перебил:
-- "Ничего-с".
И задумался: поглядел на Анну Петровну; встретился с ее взглядом; они
улыбнулись друг другу.
И ГРЕМЕЛА РУЛАДА
Николай Аполлонович вошел в свою комнату; уставился на упавшую арабскую
табуретку: прослеживал инкрустацию из слоновой кости и перламутра. Медленно
подошел он к окну: там бежала река; и качалась ладья; и плескалась струя; из
гостиной, откуда-то издали, неожиданно беги рулад огласили молчание комнаты;
так она играла и прежде: и под эти-то звуки, бывало, засыпал он над книгами.
Николай Аполлонович стал над грудой предметов, соображая мучительно:
-- "Где же это такое... Как же это такое... Куда же я в самом деле?"
И -- не мог он припомнить.
Тени, тени и тени: зеленели кресла из теней; выдавался из теней там
бюст: разумеется, Канта.
Тут заметил он на столе лист, свернутый вчетверо: посетители, не
заставши хозяина дома, на столе оставляют вчетверо свернутые листы;
машинально взял он бумажку; машинально увидел он почерк -- знакомый,
лихутинский. Да -- ведь вот: он совсем позабыл, что в его отсутствие, утром,
побывал здесь Лихутин: копался и шарил (сам же он об этом рассказывал при
неприятном свидании)...
501
Да, да, да: обшаривал комнату.
Вздох облегчения вырвался из груди Николая Аполлоновича. Все
объяснялось мгновенно: Лихутин! Ну -- конечно, конечно; непременно здесь
шарлл; искал и нашел; и, нашедши, унес; увидел незапертый стол; и в стол
заглянул; сардинница поразила его и весом, и видом, и часовым механизмом;
сардинницу и унес подпоручик. Сомнения не было.
С облегчением опустился он в кресло; в это время снова молчание
огласили беги рулад; так бывало и прежде: оттуда бежали рулады; и тому назад
-- девять лет; и тому назад -- десять лет: игрывала Шопена (не Шумана) Анна
Петровна. И ему показалось теперь, что событий и не было, раз все
объяснялось так просто: сардинницу унес подпоручик Лихутин (кто же более,
если не допустить, но...--зачем допускать!); Александр Иванович постарается
о всем прочем (в эти часы, мы напомним, как раз объяснялся на дачке
Александр Иванович Дудкин с покойным Липпанченко); да, событий -- и не было.
Петербург там за окнами преследовал мозговою игрой и плаксивым
простором; там бросались натиски мокрого холодного ветра; протуманились
гнезда огромные бриллиантов -- под мостом. Никого -- ничего.
И бежала река; и плескалась струя; и качалась ладья; и гремела рулада.
По ту сторону невских вод повставали громады -- абрисами островов и
домов; и в туманы бросали янтарные очи; и казалось, что -- плачут. Ряд
береговых фонарей уронил огневые слезы в Неву: закипевшими блесками
прожигалась поверхность.
АРБУЗ - ОВОЩ...
После двух с половиною лет состоялся обед их втроем.
Прокуковала стенная кукушка; лакей внес горящую супницу; Анна Петровна
сияла довольством; Аполлон Аполлонович...-- кстати: глядя утром на дряхлого
старика, не узнали бы вы этого безлетнего мужа, вдруг окрепшего, с
выправкой, севшего тут за стол и взявшего каким-то пружинным движеньем
салфетку; уже они сидели за супом, когда боковая дверь отворилась: Николай
Аполлонович чуть подпудренный, выбритый, чистый, проковылял оттуда,
присоединяясь к семейству в наглухо застегнутом
502
студенческом сюртуке с воротником высочайших размеров (напоминающим
воротники александровской, миновавшей эпохи).
-- "Что с тобою, mon cher", -- вскинула к носу пенсне с аффектацией
Анна Петровна,-- "ты я вижу, хромаешь?"
-- "А?.." -- Аполлон Аполлонович бросил на Коленьку взгляд и ухватился
за перечницу.-- "В самом деле..."
Юношеским каким-то движением стал себе переперчивать суп.
-- "Пустяки, maman: я споткнулся... и вот ноет колено..."
-- "Не надо ли свинцовой примочки?"
-- "В самом, Коленька, деле",-- Аполлон Аполлонович, поднеся ложку супа
ко рту, поглядел исподлобья,-- "с ушибами этими, в подколенном суставе, не
шутят; ушибы эти неприятно разыгрываются..."
И -- проглотил ложку супа.
Николай Аполлонович, очаровательно улыбнувшись, принялся в свою очередь
переперчивать суп.
-- "Удивительно материнское чувство",-- и Анна Петровна положила ложку
в тарелку, выкатила детские свои, большие глаза, прижав голову к шее (отчего
из-под ворота в