Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
асть; всюду десятки,
сотни адских огненных пастей: эти пасти мучительно извергают на плиты
ярко-белый свой свет; мутную мокроту изрыгают они огневою ржавчиной. И огнем
изгрызай проспект. Белый блеск падает на котелки, на цилиндры, на перья;
белый блеск ринется далее, к середине проспекта, отпихнув с тротуара
вечернюю темноту: а вечерняя мокрота растворится над Невским в блистаниях,
образуя тусклую желтовато-кровавую муть, смешанную из крови и грязи. Так из
финских болот город тебе покажет место своей безумной оседлости красным,
красным пятном: и пятно то беззвучно издали зрится на темноцветной на ночи.
Странствуя вдоль необъятной родины нашей, издали ты увидишь красной крови
пятно, вставшее в темноцветную ночь; ты испуганно скажешь: "Не есть ли там
местонахождение гееннского пекла?" Скажешь,-- и вдаль поплетешься: ты
гееннское место постараешься обойти.
Но если бы ты, безумец, дерзнул пойти навстречу Геенне, ярко-кровавый,
издали тебя ужаснувший блеск медленно растворился бы в белесоватую, не вовсе
чистую светлость, многоогневыми обстал бы домами, -- и только: наконец
распался бы на многое множество огоньков.
Никакой Геенны и не было б.
...............................................................
Николай Аполлонович Невского не видал, в глазах его был тот же все
домик: окна, тени за окнами; за окнами, может быть, веселые голоса: желтого
кирасира, барона Оммау-Оммергау56; синего кирасира57,
графа Авена и е е -- е е голос... Вот, сидит Сергей Сергеич, офицер, и
вставляет, быть может, в веселые шутки:
-- "А я шел сейчас с Николаем Аполлоновичем Аблеуховым..."
56
АПОЛЛОН АПОЛЛОНОВИЧ ВСПОМНИЛ
Да, Аполлон Аполлонович вспомнил: недавно услышал он про себя одну
беззлобную шутку. Говорили чиновники:
-- "Наш Нетопырь58 (прозвище Аполлона Аполлоновича в
Учреждении), пожимая руки просителям, поступает совсем не по типу чиновников
Гоголя; пожимая руки просителям, не берет гаммы рукопожатий от совершенного
презрения, чрез невнимание, к непрезрению вовсе 59: от
коллежского регистратора к статскому..." 60
И на это заметили:
"Он берет всего одну ноту: презрения..."
Тут вмешались заступники:
-- "Господа, оставьте пожалуйста: это -- от геморроя..."
И все согласились.
Дверь распахнулась: вошел Аполлон Аполлонович. Шутка испуганно
оборвалась (так юркий мышонок влетает стремительно в щелку, едва войдете вы
в комнату). Но Аполлон Аполлонович не обижался на шутки; да и, кроме того,
тут была доля истины: геморроем страдал он.
Аполлон Аполлонович подошел к окну; две детские головки в окнах там
стоящего дома увидели против себя за стеклом там стоящего дома лицевое пятно
неизвестного старичка.
И головки там в окнах пропали.
...............................................................
Здесь, в кабинете высокого Учреждения, Аполлон Аполлонович воистину
вырастал в некий центр: в серию государственных учреждений, кабинетов и
зеленых столов (только более скромно обставленных). Здесь он являлся силовой
излучающей точкою, пересечением сил и импульсом многочисленных,
многосоставных манипуляций. Здесь Аполлон Аполлонович был силой в
ньютоновском смысле; а сила в ньютоновском смысле, как, верно, неведомо вам,
есть оккультная сила61.
Здесь был он последней инстанцией -- донесений, прошений и телеграмм.
Инстанцию эту в государственном организме он относил не к себе: к
заключенному в себе центру -- к сознанию.
57
Здесь сознание отделялось от доблестной личности, проливаясь вокруг
между стен, проясняясь невероятно, концентрируясь со столь большой силой в
единственной точке (меж глазами и лбом), что казалось, невидимый, беленький
огонек, вспыхнувши между глазами и лбом, разбрасывал вокруг снопы змеевидных
молний; мысли-молнии разлетались, как змеи, от лысой его головы; и если бы
ясновидящий стал в ту минуту пред лицом почтенного мужа, без сомнения пред
собой он увидел бы голову Горгоны медузы 62.
И медузиным ужасом охватил бы его Аполлон Аполлонович.
Здесь сознание отделялось от доблестной личности: личность же с пучиною
всевозможных волнений (сего побочного следствия существованья души)
представлялась сенатору как черепная коробка, как пустой, в данную минуту
опорожненный, футляр.
В Учреждении Аполлон Аполлонович проводил часы за просмотром бумажного
производства: из воссиявшего центра (меж глазами и лбом) вылетали все
циркуляры к начальникам подведомственных учреждений. И поскольку он, вот из
этого кресла, сознанием пересекал свою жизнь, постольку же его циркуляры, из
этого места, секли в прямолинейном течении чресполосицу обывательской жизни.
Эту жизнь Аполлон Аполлонович сравнивал с половой, растительной или
всякой иною потребностью (например, с потребностью в скорой езде по
петербургским проспектам).
Выходя из холодом пронизанных стен, Аполлон Аполлонович становился
вдруг обывателем 63.
Лишь отсюда он возвышался и безумно парил над Россией, вызывая у
недругов роковое сравнение (с нетопырем). Эти недруги были -- все до единого
-- обыватели; этим недругом за стенами был он себе сам.
Аполлон Аполлонович был сегодня особенно четок: на доклад не кивнула ни
разу его голая голова; Аполлон Аполлонович боялся выказать слабость: при
исправлении служебных обязанностей!.. Возвыситься до логической ясности было
ему сегодня особенно трудно: бог весть почему, Аполлон Аполлонович пришел к
заключению, что собственный его сын, Николай Аполлонович,-- отъявленный
негодяй.
Окно позволяло видеть нижнюю часть балкона. Подойдя к окну, можно было
видеть кариатиду подъезда: каменного бородача64.
58
...............................................................
Как Аполлон Аполлонович, каменный бородач приподымался над уличным
шумом и над временем года: тысяча восемьсот двенадцатый год освободил его из
лесов. Тысяча восемьсот двадцать пятый год бушевал под ним толпами;
проходила толпа и теперь -- в девятьсот пятом году. Пять уже лет Аполлон
Аполлонович ежедневно видит отсюда в камне изваянную улыбку; времени зуб
изгрызает ее. За пять лет пролетели события: Анна Петровна -- в Испании;
Вячеслава Константиновича -- нет; желтая пята дерзновенно взошла на гряды
высот порт-артурских; проволновался Китай и пал Порт-Артур.
Собираяся выйти к толпе ожидавших просителей, Аполлон Аполлонович
улыбался; улыбка же происходила от робости: что-то ждет его за дверьми.
Аполлон Аполлонович проводил свою жизнь меж двумя письменными столами:
между столом кабинета и столом Учреждения. Третьим излюбленным местом была
сенаторская карета.
И вот: он -- робел.
А уж дверь отворилась; секретарь, молодой человек, с либерально как-то
на шейном крахмале бьющимся орденком подлетел к высокой особе, почтительно
щелкнувши перекрахмаленным краем белоснежной манжетки. И на робкий вопрос
его загудел Аполлон Аполлонович:
-- "Нет, нет!... Сделайте, как я говорил... И знаешь ли",-- сказал
Аполлон Аполлонович, остановился, поправился:
-- "Ти ли..."
Он хотел сказать "знаете ли", но вышло: "знаешь ли... ти ли..."
О его рассеянности ходили легенды; однажды Аполлон Аполлонович явился
на высокий прием, представьте,-- без галстуха б5; остановленный
дворцовым лакеем, он пришел в величайшее смущение, из которого его вывел
лакей, предложивши у него заимствовать галстух.
ХОЛОДНЫЕ ПАЛЬЦЫ
Аполлон Аполлонович Аблеухов в сером пальто и в высоком черном
цилиндре, с каменным лицом, напоминающим пресс-папье, быстро выбежал из
кареты и вбежал на ступени подъезда, на ходу снимая черную замшевую
перчатку.
Быстро вошел он в переднюю. Цилиндр с осторожностью передался лакею. С
тою же осторожностью отдались: пальто, портфель и кашне.
Аполлон Аполлонович в раздумье стоял пред лакеем; вдруг Аполлон
Аполлонович обратился с вопросом:
-- "Будьте любезны сказать: часто ли здесь бывает молодой человек --
да: молодой человек?"
-- "Молодой человек-с?"
Наступило неловкое молчание: Аполлон Аполлонович не умел иначе
формулировать свою мысль. А лакей, конечно, не мог догадаться, о каком
молодом человеке спрашивал барин.
-- "Молодые люди бывают, вашество, редко-с..."
-- "Ну, а... молодые люди с усиками?"
-- "С усиками-с?"
-- "С черными..."
-- "С черными-с?"
-- "Ну да, и... в пальто..."
-- "Все приходят-с в пальто..."
-- "Да, но с поднятым воротником..." Что-то вдруг осенило швейцара.
-- "А, так это вы про того, который..."
-- "Ну да: про него..."
-- "Был однажды такой-с... заходил к молодому барину: только они были
уж давненько; как же-с... наведываются..."
-- "Как так?"
-- "Да как же-с!"
-- "С усиками?"
-- "Точно так-с!"
-- "Черными?"
-- "С черными усиками..."
-- "И в пальто с поднятым воротником?"
-- "Они самые-с..."
Аполлон Аполлонович постоял с минуту как вкопанный и вдруг: Аполлон
Аполлонович прошел мимо.
60
Лестницу покрывал бархатный серый ковер; лестницу обрамляли, конечно,
тяжелые стены; бархатный серый ковер покрывал стены те. На стенах
разблистался орнамент из старинных оружий; а под ржаво-зеленым щитом
блистала своим шишаком литовская шапка; искрилась крестообразная рукоять
рыцарского меча; здесь ржавели мечи; там -- тяжело склоненные алебарды;
матово стены пестрила многокольчатая броня; и клонились -- пистоль с
шестопером 66.
Верх лестницы выводил к балюстраде; здесь с матовой подставки из белого
алебастра белая Ниобея поднимала гор алебастровые глаза 67.
Аполлон Аполлонович четко распахнул пред собою дверь, опираясь
костлявой рукой о граненую ручку: по громадной зале, непомерно вытянутой в
длину, раздавалась холодно поступь тяжелого шага.
ТАК БЫВАЕТ ВСЕГДА
Над пустыми петербургскими улицами пролетали едва озаренные смутности;
обрывки туч перегоняли друг друга.
Какое-то фосфорическое пятно и туманно, и мертвенно проносилось по
небу; фосфорическим блеском протуманилась высь; и от этого проблистали
железные крыши и трубы. Протекали тут зеленые воды Мойки; по одной ее
стороне то же высилось все трехэтажное здание о пяти своих белых колоннах;
наверху были выступы. Там, на светлом фоне светлого здания, медленно
проходил Ее Величества кирасир; у него была золотая, блиставшая каска.
И серебряный голубь над каской распростер свои крылья .
Николай Аполлонович, надушенный и выбритый, пробирался по Мойке,
запахнувшись в меха; голова упала в шинель, а глаза как-то чудно светились;
в душе -- поднимались там трепеты без названья; что-то жуткое, сладкое пело
там: словно в нем самом разлетелся на части буревой эолов мешок
6Э и сыны нездешних порывов на свистящих бичах в странные, в
непонятные страны угоняли жестоко.
Думал он: неужели и это -- любовь? Вспомнил он: в одну туманную
61
ночь, выбегая стремительно из того вон подъезда, он пустился бежать к
чугунному петербургскому мосту, чтобы там, на мосту...
Вздрогнул он.
Пролетел сноп огня: придворная, черная пролетела карета: пронесла мимо
светлых впадин оконных того самого дома ярко-красные свои, будто кровью
налитые, фонари; на струе черной мойской фонари проиграли и проблистали;
призрачный абрис треуголки лакея и абрис шинельных крыльев пролетели с огнем
из тумана в туман.
Николай Аполлонович постоял перед домом задумчиво: колотилось сердце в
груди; постоял, постоял -- и неожиданно скрылся он в знакомом подъезде.
В прежние времена он сюда входил каждый вечер; а теперь здесь он два с
лишним месяца не переступал порога; и переступил, будто вор, он -- теперь. В
прежние времена ему девушка в белом переднике дверь открывала радушно;
говорила:
-- "Здравствуйте, барин" -- с лукавой улыбкою.
А теперь? Ему не выйдут навстречу; позвони он, та же девушка на него
испуганно заморгает глазами и "здравствуйте, барин" не скажет; нет,
звониться не станет он.
Для чего же он здесь?
Подъездная дверь перед ним распахнулась; и подъездная дверь звуком
ударилась в спину; тьма объяла его; точно все за ним отвалилось (так,
вероятно, бывает в первый миг после смерти, как с души в бездну тления
рухнет храм тела); но о смерти теперь Николай Аполлонович не подумал --
смерть была далека; в темноте, видно, думал он о собственных жестах, потому
что действия его в темноте приняли фантастический отпечаток; на холодной
ступени уселся он у одной входной двери, опустив лицо в мех и слушая биение
сердца; некая черная пустота начиналась у него за спиною; черная пустота
была впереди.
Так Николай Аполлонович сидел в темноте.
...............................................................
А пока он сидел, так же все открывалась Нева меж Александровской
площадью70 и Миллионной; каменный перегиб Зимней Канавки показал
плаксивый простор; Нева оттуда бросалась натиском мокрого ветра; вод ее
замерцали беззвучно летящие плоскости, яростно отдавая в туман бледный
блеск. Гладкие стены четырехэтажного дворцового бока, испещренного
62
линиями, язвительно проблистали луной.
Никого, ничего.
Так же все канал выструивал здесь в Неву холерную воду; перегнулся тот
же и мостик; так же все выбегала на мостик еженощная женская тень, чтоб --
низвергнуться в реку?.. Тень Лизы? Нет, не Лизы, а просто, так себе,--
петербуржки; петербуржка выбегала сюда, не бросалась в Неву 71:
пересекши Канавку, она убегала поспешно от какого-то желтого дома на
Гагаринской набережной, под которым она каждый вечер стояла и долго глядела
в окно.
Тихий плеск остался у нее за спиной: спереди ширилась площадь;
бесконечные статуи, зеленоватые, бронзовые, пооткрывалися отовсюду над
темно-красными стенами; Геркулес с Посейдоном 72 так же в ночь
дозирали просторы; за Невой темная вставала громада -- абрисами островов и
домов; и бросала грустно янтарные очи в туман; и казалось, что -- плачет;
ряд береговых фонарей уронил огневые слезы в Неву; прожигалась поверхность
ее закипевшими блесками.
Выше -- горестно простирали по небу клочкастые руки какие-то смутные
очертания; рой за роем они восходили над невской волной, угоняясь к зениту;
а когда они касались зенита, то, стремительно нападая, с неба кидалось на
них фосфорическое пятно. Только в одном, хаосом не тронутом месте,-- там,
где днем перекинулся тяжелокаменный мост,-- бриллиантов огромные гнезда
протуманились странно там.
Женская тень, уткнув лицо в муфточку, пробежала вдоль Мойки все к тому
же подъезду, откуда она выбегала по вечерам и где теперь на холодной
ступеньке, под дверью, сидел Николай Аполлонович; подъездная дверь перед ней
отворилась; подъездная дверь за нею захлопнулась; тьма объяла ее; точно все
за ней отвалилось; черная дамочка помышляла в подъезде о таком все простом и
земном; вот сейчас прикажет поставить она самоварчик; руку она уже протянула
к звонку, и -- тогда-то увидела; какое-то очертание, кажется маска,
поднялось перед ней со ступени.
А когда открылася дверь и подъездную темноту озарил на мгновение из
двери сноп света, то восклицание перепуганной горничной подтвердило ей все,
потому что в открытой двери сперва показался передник и
63
перекрахмаленныи чепчик; а потом отшатнулись от двери -- и передник, и
чепчик. В световой яркой вспышке открылась картина неописуемой странности, и
черное очертание дамочки бросилось в открытую дверь.
У нее ж за спиною, из мрака, восстал шелестящий, темно-багровый паяц с
бородатою, трясущейся масочкой.
Было видно из мрака, как беззвучно и медленно с плеч, шуршащих атласом,
повалили меха николаевки 73, как две красных руки томительно
протянулися к двери. Тут, конечно, закрылася дверь, перерезав сноп света и
кидая обратно подъездную лестницу в совершенную пустоту, темноту: переступая
смертный порог, так обратно кидаем мы тело в потемневшую и только что светом
сиявшую бездну.
...............................................................
Чрез секунду на улицу выскочил Николай Аполлонович; из-под полы шинели
у него болтался кусок красного шелка; нос уткнув в николаевку, Николай
Аполлонович Аблеухов помчался по направлению к мосту.
...............................................................
Петербург, Петербург!
Осаждаясь туманом, и меня ты преследовал праздною мозговою игрой: ты --
мучитель жестокосердый; ты -- непокойный призрак; ты, бывало, года на меня
нападал; бегал я на твоих ужасных проспектах и с разбега взлетал на чугунный
тот мост, начинавшийся с края земного, чтоб вести в бескрайнюю даль; за
Невой, в потусветной, зеленой там дали -- повосстали призраки островов и
домов, обольщая тщетной надеждою, что тот край есть действительность и что
он -- не воющая бескрайность, которая выгоняет на петербургскую улицу
бледный дым облаков.
От островов тащатся непокойные тени; так рой видений повторяется,
отраженный проспектами, прогоняясь в проспектах, отраженных друг в друге,
как зеркало в зеркале, где и самое мгновение времени расширяется в
необъятности эонов: и бредя от подъезда к подъезду, переживаешь века.
О, большой, электричеством блещущий мост!
Помню я одно роковое мгновенье; чрез твои сырые перила сентябревскою
ночью перегнулся и я: миг,-- и тело мое пролетело б в туманы 74.
О, зеленые, кишащие бациллами воды!
64
Еще миг, обернули б вы и меня в свою тень. Непокойная тень, сохраняя
вид обывателя, двусмысленно замаячила б в сквозняке сырого канальца; за
своими плечами прохожий бы видел: котелок, трость, пальто, уши, нос и усы...
Проходил бы он далее... до чугунного моста.
На чугунном мосту обернулся бы он; и он ничего не увидел бы: над сырыми
перилами, над кишащей бациллами зеленоватой водой пролетели бы лишь в
сквозняки приневского ветра -- котелок, трость, уши, нос и усы
75.
ТЫ ЕГО НЕ ЗАБУДЕШЬ ВОВЕК!
Мы увидели в этой главе сенатора Аблеухова; увидели мы и праздные мысли
сенатора в виде дома сенатора, в виде сына сенатора, тоже носящего в голове
свои праздные мысли; видели мы, наконец, еще праздную тень -- незнакомца.
Эта тень случайно возникла в сознании сенатора Аблеухова, получила там
свое эфемерное бытие; но сознание Аполлона Аполлоновича есть теневое
сознание, потому что и он -- обладатель эфемерного бытия и порожденье
фантазии автора: ненужная, праздная, мозговая игра 7б.
Автор, развесив картины иллюзий, должен бы был поскорей их убрать,
обрывая нить повествованья хотя бы этой вот фразою; но... автор так не
поступит: на это у него есть достаточно прав.
Мозговая игра -- только маска; под этою маскою совершается вторжение в
мозг неизвестных нам сил: и пусть Аполлон Аполлонович соткан из нашего
мозга, он сумеет все-таки напугать иным, потрясающим бытием, нападающим
ночью. Атрибутами этого бытия наделен Аполлон Аполлонович; атрибутами этого
бытия наделена вся его мозговая игра.
Раз мозг его разыгрался таинственным незнакомцем, незнакомец тот --
есть, действительно есть: не исчезнет он с петербургских проспектов, пока
существует сенатор с подобными мыслями, потому что и мысль -- существует.
И да будет наш незнакомец -- незнакомец реальный! И да