Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
и удары без всякого гнева -- по деревням,
городам, по подъездам, по лестницам; он -- прощенный извечно, а все бывшее
совокупно с навстречу идущим -- только привранные прохожденья мытарств до
архангеловой трубы 56.
И -- он пал к ногам Гостя:
-- "Учитель!"
В медных впадинах Гостя светилась медная меланхолия; на плечо
дружелюбно упала дробящая камни рука и сломала ключицу, раскаляяся
до красна.
-- "Ничего: умри, потерпи..."
Металлический Гость, раскалившийся под луной тысячаградусным жаром,
теперь сидел перед ним опаляющий,
378
красно-багровый; вот он, весь прокалясь, ослепительно побелел и протек
на склоненного Александра Ивановича пепелящим потоком; в совершенном бреду
Александр Иванович трепетал в многосотпудовом объятии: Медный Всадник
металлами пролился в его жилы.
НОЖНИЦЫ
-- "Барин: спите?"
Александр Иванович Дудкин сквозь тяжелое забытье смутно слышал давно,
что его теребили.
-- "А, барин?.."
Наконец открыл он глаза и просунулся в хмурый день:
-- "Да барин же!" Голова, наклонилась.
-- "Что такое?"
Александр Иванович сообразил только тут, что протянут на козлах.
-- "Полиция?"
Угол жаркой подушки торчал у него перед глазом.
-- "Никакой полиции нет..."
Темно-красное прочь ползло по подушке пятно -- брр: и -- мелькнуло в
сознании:
-- "Это -- клоп..."
Он хотел приподняться на локте, но снова забылся.
"Господи, да проснитесь..."
Он приподнялся на локте:
-- "Ты, Степка?"
Он увидел струю бегущего пара; пар -- из чайника: У себя на столе он
увидел и чайник, и чашку.
-- "Ах, как славно: чаек".
-- "Что за славно: горите вы, барин..."
Александр Иваныч с удивленьем заметил, что он не раздет; даже не было
снято пальтишко.
-- "Ты тут как очутился?"
-- "Я тут к вам позашел: забастовка -- на оченно многих заводах;
полицию понагнали... Я тут к вам позашел, тоись, с Требником".
-- "Да ведь, помнится, Требник у меня".
-- "Что вы, барин: это вам померещилось..."
-- "Разве мы вчера не видались..."
-- "Не видались -- два дня".
379
"А мне думалось: мне показалось..."
Что думалось?
-- "Захожу нынче к вам: вижу -- лежите и стонете, разметались, горите
-- в огне весь".
-- "Да я, Степка, здоров".
-- "Уж какое здоровье!.. Я тут вам чайку вскипятил; хлеб принес;
калач-то горячий; попьете -- все лучше. А что так-то валяться..."
Ночью в жилах его протекал металлический кипяток (это вспомнил он).
-- "Да -- да: жар, братец мой, ночью был основательный..."
-- "И не мудрено..."
-- "Жар во сто градусов..."
-- "Ат алхаголю и сваритесь".
-- "В собственном кипятке? Ха-ха-ха..."
-- "Что ж? Сказывали: у одного алхагольного человека изо рта дымки
бегали... И сварился он..."
Александр Иванович усмехнулся нехорошей улыбкой.
-- "Допились уж до чертиков..."
-- "Были чертики, были... Потому и спрашивал Требник: отчитывать".
"Допьетесь и до Зеленого Змия..."
Александр Иванович криво вновь усмехнулся:
-- "Да и вся-то, дружок мой, Россия..."
-- "Ну?"
"От Зеленого Змия..."
Сам же думал:
-- "Эк дернуло!.."
-- "Йетта вовсе не так: Христова Рассея..."
-- "Брешешь..."
-- "Сами брешете: допьетесь -- до нее, до самой..."
Александр Иванович испуганно привскочил.
-- "До кого?"
-- "Допьетесь -- до белой... до женщины..."
Что белая горячка подкрадывалась,-- сомнения не было.
-- "Ах! Вот что : сбегал бы ты до аптеки... Купил бы ты мне хинки:
солянокислой..."
-- "Что ж, можно..."
-- "Да помни: не сернокислой; сернокислая -- одно
баловство..."
-- "Тут, барин, не хина..."
-- "Пошел -- вон!.."
380
Степан -- в дверь, а Александр Иванович -- вдогонку:
-- "Да уж, Степушка, заодно и малинки: малинового варенья -- мне к
чаю".
Сам же подумал:
-- "Малина -- прекрасное потогонное средство",-- и с прыткими,
какими-то текучими жестами подбежал к водопроводному крану; но едва он
умылся, как внутри его снова все вспыхнуло, перепутывая действительность с
бредом.
Так. Пока говорил он со Степкой, все казалось ему, что за дверью его
поджидало: исконно-знакомое. Там, за дверью? И туда проскочил он; но за
дверью открылась площадка; да лестничные перила повисали над бездной;
Александр Иванович тут над бездной стоял, прислоняясь к перилам, прищелкивая
совершенно сухим деревянистым языком и вздрагивая от озноба. Какое-то
ощущение вкуса, какое-то ощущение меди: и во рту, и на кончике языка.
-- "Верно, оно поджидает на дворике..."
Но на дворике никого, ничего.
Тщетно он обежал закоулки, проходики (между кубами сложенных дров);
серебрился асфальт; серебрились осины; никого, ничего.
-- "Где ж оно?"
Пробегал там с покупками Степка; но за дрова он от Степки, как шаркнет,
потому что его осенило:
-- "Оно -- в металлическом месте..."
Что такое это за место, почему оно -- металлическое оно? Обо всем
подобном крутящееся сознание Александра Ивановича очень смутно ответило.
Тщетно тщился он вспомнить: оставалася вовсе не память о в нем обитавшем
сознании; воспоминание оставалось одно: какое-то иное сознание тут
действительно было; то иное сознание перед ним развертывало очень стройно
картины; в этом мире, не похожем вовсе на наш, обитало о н о...
Оноснова появится.
С пробуждением всякое иное сознание превращалося в математическую, не
реальную точку; и оно, стало быть, днем сжималось малой частью
математической точки; но точка частей не имеет; и -- стало быть: его не
было.
Оставалася память об отсутствии памяти и о деле, которое должно
выполнить, которое отлагательств не терпит; оставалася память -- о чем?
381
О металлическом месте...
Что-то его осенило: и пружинными, легкими побежал он шагами к
перекрестку двух улиц; на перекрестке двух улиц (он знал это) из окна
магазина выпрыскивал переливчатый блеск... Только вот где магазинчик? И --
где перекресток?
Там сияли предметы.
-- "Металлы там?"
Удивительное пристрастие!
Почему это в Александре Ивановиче обнаружилось такое пристрастие?
Действительно: на углу перекрестка металлы сияли; это был дешевенький
магазинчик всевозможных изделий: ножей, вилок, ножниц.
Он вошел в магазинчик.
Из-за грязной конторки к засиявшему сталью прилавку приволочилась
какая-то сонная харя (вероятно, собственник этих сверл, лезвий, пил); круто
как-то на грудь падала узколобая голова; в орбитах, под очками затаивались
красновато-карие глазки:
-- "Мне бы, мне бы..."
И не зная, что взять, Александр Иванович зацепился рукой за зазубринку
пилочки; засверкало и завизжало: "визз-визз-визз". А хозяин оглядывал
исподлобья захожего покупателя; неудивительно, что он глядел исподлобья:
Александр-то Иванович выскочил с чердака невзначай; как лежал в пальтеце на
постели, так и выскочил; пальтецо же было помято и измазано грязью; но что
главное: шапки-то он не надел; вихрастая, нечесаная голова с непомерно
блистающими глазами напугала бы всякого.
Потому-то хозяин оглядывал его исподлобья, морща лоб, поднимая гнетущие
и самой природою тяжело построенные черты; с отвращением необоримым лицо
уставилось в Дудкина.
Но лицо это, перемогая себя, пробубукало жалобно:
-- "Вам пилу?"
А пытливо сверлящие глазки говорили свирепо:
"Э, э, э!.. Белогорячечный: вот так штука..."
Это только казалось.
-- "Нет, знаете ли, пилу -- это мне неудобно, пилою... Мне бы, знаете,
финский, отточенный ножик".
Но особа грубо отрезала:
-- "Извините: ножей финских нет".
Как будто бы сверлящие глазки говорили решительно:
382
-- "Дать вам ножик, так вы еще... натворите делов..."
Приподнять бы им веки, стали бы пытливо сверлящие глазки просто так
себе глазками; все же сходство какое-то поразило Александра Ивановича:
представьте -- с Диппанченко сходство. Тут фигура почему-то повернулась
спиной; и окинула она посетителя таким взором, от которого повалился бы бык.
-- "Ну, все равно: ножницы..."
Сам же подумал при этом: почему эта ярость, это сходство с Липпанченко?
Тут же сам себя успокоил: какое там в сущности сходство!
Липпанченко -- бритый, а у этого толстяка курчавая борода.
Но при мысли о некой особе Александру Иванычу теперь вспомнилось:
все-все-все -- все-все-все! Вспомнилось с совершенной отчетливостью, почему
осенила мысль его прибежать в магазинчик подобных изделий. То, что
намеревался он сделать, было в сущности просто: чирк -- и все тут.
Он так и затрясся над ножницами:
-- "Не завертывайте -- нет, нет... Я живу тут поблизости... Мне и так:
донесу я и так..."
Так сказав, он засунул в карман миниатюрные ножницы, которыми,
наверное, франтик по утрам стрижет ногти, и -- бросился.
Удивленно, испуганно, подозрительно ему вслед глядела квадратная,
узколобая голова (из-за блещущего прилавка) с выдававшейся лобной костью;
эта лобная кость выдавалась наружу в одном крепком упорстве -- понять
происшедшее: понять, что бы ни было, понять какою угодно ценою; понять,
или... разлететься на части.
И лобная кость понять не могла; лоб был жалобен: узенький, в поперечных
морщинах; казалось, он плачет.
...............................................................
Конец шестой главы
383
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
или: происшествия серенького денька
все еще продолжаются
Устал я, друг, устал: покоя сердце просит.
Летят за днями дни...
А. Пушкин1
БЕЗМЕРНОСТИ
Мы оставили Николая Аполлоновича в тот момент, когда Александр Иванович
Дудкин, удивляясь потоку болтливости, вдруг забившему из уст Аблеухова,
пожал ему руку и проворно шмыгнул в черный ток котелков, а Николай
Аполлонович чувствовал, что он вновь расширяется.
Мы оставили Николая Аполлоновича в тот момент, когда тяжелое стечение
обстоятельств неожиданно разрешилось в благополучие.
До этого мига громоздились тут какие-то массивы из бредов и чудовищных
мо роков; прогромоздились грозящие Гауризанкары событий2 и
обрушились -- в двадцать четыре часа: ожидание в Летнем саду и тревожное
карканье галок; облечение в красный шелк; бал,-- то есть: пролетающие по
залам испугом, пролетающие арлекинадою -- полосатые, бубенча тые, арлекины,
пламенноногие шутики, желтогорбый Пьеро и мертвецки бледный паяц, пугающий
барышень; голубая какая-то маска, танцевавшая с реверансами, подавшая с
реверансом записочку; и -- позорное бегство из зала чуть не к отхожему месту
-- у подворотни, где его изловил паршивенький господин; наконец -- Пепп
Пеппович Пепп, то есть: сардинница ужасного содержания, которая... все
еще... тикала.
Сардинница ужасного содержания, способного превратить все вокруг в
сплошную, кровавую слякоть.
Мы оставили Николая Аполлоновича у магазинной витрины; но мы его
бросили; меж сенаторским сыном и нами закапали частые капельки; набежала
сеточка накрапывающего дождя; в сеточке этой все обычные тяжести,
384
выступы и уступы, кариатиды, подъезды, карнизы кирпичных балконов
потеряли отчетливость очертаний, мутнея медлительно и едва-едва выделяясь.
Распускали зонты.
Николай Аполлонович стоял у витрины и думал, что имени тяжелому
безобразию -- нет: безобразию, которое длится сутки, то есть двадцать четыре
часа, или -- восемьдесят тысяч шестьсот стрекотавших в кармане секундочек:
восемьдесят тысяч мгновений, то есть столько же точек во времени; но едва
мгновение наступало и на него наступали,-- секунда, мгновение, точка,--
как-то прытко раскинувшись по кругам, превращалось медлительно в
космический, разбухающий шар; шар этот лопался; пята ускользала в мировые
пусто ты: странник по времени рушился, неизвестно куда и во что ,
низвергался, может быть, в мировое пространство, до... нового мига; так
тянулись круглые сутки, восемьдесят тысяч стрекотавших в кармане секундочек,
каждая -- разрывалась: пята скользила в безмерности.
Да, имени тяжелому безобразию -- нет!
Лучше было не думать. И -- думалось где-то; может быть,-- в разбухающем
сердце колотились какие-то думы, никогда не встававшие в мозге и все же
встававшие в сердце; сердце думало; чувствовал-- мозг.
Сам собою вставал остроумнейший, в мелочах проработанный план; и --
сравнительно -- план безопасный, но... подлый: да... подлый!
Кто его только продумал? Мог ли, мог ли до этого плана додуматься
Николай Аполлонович?
Дело вот в чем: --
все последние эти часы сами собою перед глазами маячили иглистые
кусочки из мыслей, переливавшиеся все какими-то пламенно-цветными вспышками
и звездистыми искрами, как веселые канители рождественской елки:
безостановочно падали в одно сознанием освещенное место -- из темноты в
темноту; то кривилась фигурка шута, а то проносился галопом лимонно-желтый
Петрушка -- из темноты в темноту -- по сознанием освеченному месту; сознание
же светило бесстрастно всем роящимся образам; а когда они впаялись друг в
друга, то создание начертало на них потрясающий, нечеловеческий смысл; тогда
Николай Аполлонович чуть не плюнул от отвращения:
-- "Идейное дело?"
385
-- "Никакого идейного дела и не было..."
-- "Есть подлый страх и подлое животное чувство: спасти свою шкуру..."
-- "Да, да, да..."
-- "Я -- отъявленный негодяй..."
Но мы видели прежде, что к точно такому же убеждению приходил
постепенно и его почтенный папаша.
...............................................................
Неужели же все это (что мы увидим впоследствии) протекало сознательно
в воле, в прытко бившемся сердце и в воспаленном мозгу? Нет, нет, нет!
А какие-то все же тут были рои себя мысливших мыслей; мыслил мысли не
он, но... себя мысли мыслили... Кто был автор мыслей? Все утро он не мог на
это ответить, но...-- мыслилось, рисовалось, вставало; прыгало в
колотившемся сердце и сверлило в мозгу; возникало оно над сардинницей -- там
именно: вероятно, все это переползло из сардинницы, когда он очнулся от
теперь забытого сна и увидел, что покоится на сардиннице головой --
переползло из сардинницы; тогда-то он и припрятал сардинницу -- он не помнит
куда, но... кажется... в столик; тогда-то он заблаговременно выскочил из
проклятого дома, пока там все спали; и крутился по улицам он, перебегая от
кофейни к кофейне.
Мыслила не голова, а... сардинница.
Но на улицах это все еще продолжало вставать, формируя, рисуя,
вычерчивая; если мыслила его голова, то его голова -- и она!-- превратилася
тоже в сардинницу ужасного содержания, которая... все еще... тикала, или
мыслями правил не он, а громозвучный проспект (на проспекте все личные мысли
превращаются в безличное месиво); но если и мыслило месиво, месиву
проливаться чрез уши не препятствовал он.
Потому-то и мыслились мысли.
Что-то серое, мягкое болезненно копошилось под головными костями:
мягкое и, главное,-- серое, как... проспект, как плита тротуара, как от
взморья безостановочно перший туманистый войлок.
Наконец,-- продуманный, готовый во всех отношениях план (о котором мы
скажем впоследствии) появился и в поле сознания -- в самый неподходящий
момент, когда Николай Аполлонович, Бог весть почему забежавший в переднюю
университета (где церковь)3, прилонился небрежно к 386
одной из четырех массивных колонн, беседуя с захожим доцентом, который
к нему наклонился и, обрызгивая слюной, торопливо спешил передать ему
содержание немецкой статьи, где...-- да: в душе его неожиданно лопнуло
что-то (так лопается водородом надутая кукла на дряблые куски целлулоида, из
которого фабрикуют баллоны): он,-- вздрогнув, откинувшись, вырвавшись --
побежал, сам не зная куда, потому что -- именно: в это время открылось: --
-- автор плана-то -- он...
Он -- отъявленный негодяй!..
Вот когда это понял он, то бросился на Васильевский Остров, к
восемнадцатой линии; вез его захудалый извозчик; и из пролетки, прямо в
спину извозчику, раздавался прерывистый, негодующий шепот:
-- "А?.. Скажите пожалуйста?.. Притворщик... обманщик... убийца...
Просто -- спасти свою шкуру..."
Негодовал, вероятно, он громко, потому что извозчик на него повернулся
с досадою.
-- "Ась?"
-- "Нет-с... Ничего..."
Извозчик же думал:
-- "Барин, право, чудно й..."
Николай Аполлонович, как и Апбллон Аполлонович, сам с собой
разговаривал.
Ветры вторили:
-- "Отцеубийца!.."
-- "Обманщик!.."
Сам не свой, выскочил Николай Аполлонович из пролетки; пересекая и
асфальтовый дворик, и сажени осиновых дров, влетел в черную лестницу, чтобы
броситься по ступеням и -- неизвестно зачем; вероятно, просто из
любопытства: заглянуть в глаза виновнику происшествия, притащившему узелок,
потому что "отказ", который придумал он, был -- конечно -- предлогом: можно
было "отказ" не бросать им в лицо (и тем выиграть время).
Тут-то столкнулся с Александром Ивановичем: остальное мы видели.
...............................................................
Имени тяжелому безобразию -- нет!
Да-- но сердце его, разогретое всем, бывшим с ним, стало медленно
плавиться: ледяной сердечный комок -- стал-таки сердцем; прежде билось оно
неосмысленно;
387
теперь оно билось со смыслом; и бились в нем чувства; эти чувства
нечаянно дрогнули; сотрясения эти теперь -- потрясли, перевернули всю душу.
Та громадина дома только что громоздилась над улицей грудами кирпичных
балконов; перебежав мостовую, он мог бы рукою нащупать ее каменный бок; но
как стал накрапывать дождик, то в тумане заплавал ее каменный бок.
Как и все теперь плавало.
Стал накрапывать дождик,-- и громадина сцепленных ка мней вот уже
расцепилась; вот уже она поднимает -- из-под дождика в дождик -- кружева
легких контуров и едва-едва обозначенных линий -- просто какое-то рококо:
рококо уходит в ничто.
Мокрый блеск заяснел на витринах, на окнах, на трубах: первая струечка
хлынула из водосточной трубы; из другой водосточной трубы закапали частые
капли; бледные тротуары изошли мелким крапом; побурела медлительно сухая их
мертвизна; фыркнула грязью мимо летящая шина. И пошло, и пошло...
В дымновеющей мокроте, накрытый зонтами прохожих, пропадал Николай
Аполлонович: плавали в дымах проспекты; казалось, что громадины зданий
повыдавились из пространства в какое-то иное пространство; смутно их оттуда
маячили узоры из перепутанных -- кариатид, шпицев, стен. Голова его
закружилась; он прислонился к витрине; что-то в нем лопнуло, разлетелось; и
-- встал кусок детства.
...............................................................
У старушки, у Ноккерт4,-- у гувернантки -- на дрожащих
коленях, он видит, покоится его голова; старушка читает под лампой:
Wer reitet so sp t durch Nacht und Wind?
Es ist der Vater mit seinem Kind...5
Вдруг,-- за окнами кинулись буревые порывы; и бунтует там мгла, и
бунтует там шум: совершается там, наверно, за младенцем погоня; на стене
подрагивает гувернанткина тень.
И опять...--
Аполлон Аполл