о  зала  от  ненасытногопожирания
мертвых душ, в конце первого действия проскакал, дрыгая ногами, к  запасному
выходу - он спасался от преследования мертвых душ крепостного крестьянства.
     После перерыва началась антитеза: преследование народовольцами в
     разночинной одеженке положительных представителей дворянства,
     выполненное в захватывающей манере с выстрелами и фехтованием. Затем
     заключение Чичикова в царскую тюрьму народов.
     Снова грандиозный сверхнатуралистический  обед у Тентетникова с тортом,
изображавшим   сцену    убийства   царя-освободителя   крестьян   Александра
героями-революционерами. Наконец пошел  сплошной  синтез, не  отделенный  от
антитезы хождением зрителей в буфет и в сортир.
     Задник упал.  Ио сцене проехал  трактор, вытащивший бричку Чичикова  из
колдоебии и грязищи Российской истории. Сам Чичиков задумчиво, как обезьяна,
качался   на  качелях  на   месте   задника,  как  бы  подводя   итог  своей
безнравственной, напрасной, бесплодной деятельности и шарахаясь то влево, то
вправо, хотя перед  ним путеводительно  фосфоресцировал  и  искрился портрет
изобретателя  научного   коммунизма...  Из-за  кулис   донеслась   до  Пашки
"Дубинушка ", замешанная на "Интернационале", и на сцену вышла плотная толпа
оживших мертвых крестьянских  душ.  Они  несли над собой транспарант  "Слава
колхозному  строительству!"  и  чучела  порочных  персонажей  великой  поэмы
Гоголя. Сам автор поэмы, сидевший в сторонке на  пьедестале, вдруг порывисто
встал,  словно  завороженный  чудившимся  ему  в  корчах  горевшей  рукописи
изумительным и долгожданным синтезом.
     Гремели  литавры. Через  всю сцену провели бородатых  дядеи и бедрастых
бабенок,  прикованных  друг  к другу  цепями антинародных предрассудков. Это
уходило со сцены истории под  гиканье и  свист бывших мертвых душ российское
кулачество. Уходило с поникшими головами и угрюмыми взглядами исподлобья.
     Затем погас свет и с экрана примо  в зал помчалась гоголевская  тройка.
Присутствующие инстинктивно пригнули головы. Кони  летели, раздувая ноздри и
храпя. Перед ними расступались символические народы и  государства, а правил
тройкой  тоже символический  ямщик  - здоровенный  молодец  в тренировочном
костюме с бровастой рожей и буквами КПСС на груди.
     Зал рукоплескал  стоя. Ожившие мертвые души приветственно махали руками
почетным  гостям города. Пашка, очумев от музыки и танцев, пригласил  гостей
проследовать  на  сцену  для  "стихийного  синтеза  партии  и  народа  после
представления".
     Зрители  выли  в  экстазе,  когда  растроганные  встречей,  сплелись  в
радушных обьятиях Пашка с Чичиковым, Манилов и Ноздрев с двумя политическими
руководителями,    Плюшкин   с    управляющим    горторгом,    Коробочка   с
завоблздравотделом, губернатор и высшие чиновники с иностранными  гостями из
Болгарии  и  Монголии,  а  их  жены  с  Петрушкой  и Селифаном.  Потрясающая
вакханалия  кончилась там же на сцене,  за столом с  изумительной  снедью  и
валютной  водкой   из  магазина   "Березка".   Пили   друг   за   друга,  за
шестидесятилетие, за Гоголя и наши вооруженные силы.
     Сам балет  Пашка  строго  приказал  больше никогда  не показывать,  ибо
великие  произведения искусства  должны  существовать  в  одном-единственном
экземпляре.  Декорации  было приказано сжечь, а с балерин и балерунов  взять
подписку о меразглашении  слухов  насчет продуктового реквизита. Исполнителя
же роли Чичикова предупредить, что если он не  перестанет сожительствовать в
Ноздревьим  и  Петрушкой, то  его  не  сделают  народным  артистом  РСФСР  и
переведут в детские каникулы на Деда Мороза...
     Бедный Пашка.  Не прошли для него даром сорок лет партработы в сплошном
раздвоении личности, в разрушении идей дьявола левой рукой и в укреплении ее
же правой. Простился я  с  ним. Очень удивится, получив завтра  телеграмму о
моей смерти. Не ожидал, скажет, не ожидал.  Всплакнет. Откровенно говоря, не
торопил я его с рассказом. Чего, собственно, торопиться?..Цепляюсь слегка...
Цепляюсь.


77


     Не надо, Василий Васильевич, не надо! Не уговаривайте  меня  отказаться
от  "несвоевременного  ухода  из  продолжения  жизни".  Я  покидаю  развитое
социалистическое общество. Вы свиделись с отцом.  Теперь я хочу свидеться со
своим, хотя не  знаю, дозволят ли...  Скорей всего  не дозволят. Но я  готов
принять   посмертную  муку  разлуки.  Я  заработал  ее,  я  надопрашивал,  я
наказнил...
     Вы же  сейчас  сделаете то, чего не успели сделать почти полвека назад.
Смерть мученическая была бы плодоносней моей прожитой палачевской жизни. . .
Вот я бросаю в камин партбилет, осклизло холодивший мою грудь сорок лет.
     Сгорел партбилет.  Унесло его черный прах в трубу. Упадет сейчас прах в
саду на  белые, розовые и черные  цветы, на  ромашки,  бархотки, гладиолусы,
граммофончики и георгины... Упадет... Кажется... все...
     Держите  пистолет.  Он   уже  заряжен.  Вам  останется   только  нажать
указательным пальцем на вот этот крючок, когда я скажу:  "Огонь!" "Пли!" или
что-нибудь в этом роде. Выражения я никак подобрать не могу... Возьмите себя
в руки! .. Я говорю - возьмите себя в руки, маразматик! Не то я вас возьму!
Что вам, впервой убивать, что ли?..
     Опять последняя  просьба? .. Ну, негодяй! Рассмешили вы меня. По-моему,
это последний в моей жизни смех, что, согласитесь, странно. Да еще по такому
бездарному поводу.  .. Все  последнее... Слова последние...  вот  они - мои
последние слова...  А уж не  из-за отыгрыша вы растягиваете остатки времени?
Если  так,  то  ошибаетесь,  потому  что  время  мое   кончилось.  Ваше   же
продолжается и  кто знает: может быть, оно-то и есть теперь - чистое  время
возмездия! Мне, кстати, это уже неинтересно:
     Все же мудро как устроено, что  человек, хоть лопни  он от любопытства,
хоть трижды заложи душу  Асмодею, а не  прочтет ни строчки ни с первой, ни с
последней странички из  книги судьбы  своей! Мудро это устроено. Мне  лично,
несмотря   на  мое  чудовищное,  почти  полувековое   и  почти   невыносимое
одиночество, всегда была  отвратительна страсть гаданья... Вы считаете,  что
это - от страха... Я же полагаю,  что  всегда наличевтвовал  в моей душонке
инстинкт соответствия  кресту ужасной судьбы. Своей судьбы, гражданин Гуров.
А послушай  я  гаданье  одной,  скажем,  своей  подследственной  цыганки  и,
возможно,  стал  бы  соответствовать  ее скорей  всего пошлым предсказаниям:
денежному  интересу,  радости  е  казенном  доме, чертковой  даме,  трефовым
хлопотам и прочей херне на постном масле. Вое это считается многими  образом
удачной жизни. Удачной, да не своей.
     Не  заглянуть  наперед,   не   заглянуть,  чтобы  жить,   возможно,  не
расхотелось, чтобы  не  расхотелось  следовать  сюда вот,  к последним  этим
словам,  к последней, отчаянно бьющейся  в  каждой жилочке  моего  существа,
мысли - неужели не могло быть иначе?.. Неужели, Господи, неужели!!
     Что у вас там за просьба, козел? Уцеплюсь-ка я, что ли, опять за лишнюю
минуточку...  Вас  интересует,  чем  и  когда  кончились  мои  отношения  со
Сталиным. Не скажу. Не могу  говорить об этом. Этого больше нет и никогда не
будет...  Молча-ать!!   Вы  "несчастье"  вот-вот  уроните!   Садитесь  точно
напротив...  Так... И не вздумайте вымаливать прощения! Не прощаю. Слаб я. И
слишком жирно будет.
     Молюсь  за вас всех... мне  уже  смутно  открывается  мера  того,  чему
надлежало бы следовать,  перед чем  никнут  бесплодные страсти,  заполнявшие
грудь,  извращавшие помыслы, не принесшие мне утоления, и в  чем мне повезло
напоследок...
     Я  слышу свой голос, согласный  с  волей во  мне  того,  что захотело в
последние дни моей жизни быть выраженным радостно и печально. Безумный страх
оглянуться  неумолимо зовет  меня  сказать  одно слово,  которое  я не  могу
выбрать из всего языка...
     Проведите  мысленную линию  от дула до моего сердца.  . . Смелей! Жаль,
что до поросенка так никто и не дотронулся...
     Я, кстати, не  извиняюсь за вспышки  гнева,  грубости, ожесточения,  за
ругань и рукоприкладотво... Уверен, что все это - мелочи... Мелочи...
     Не тряситесь же, черт вас побери!.. Если промахнетесь, я  вам врежу  по
старой памяти промеж рог,  не удержусь!.. Вытяните руку... Упритесь локтем в
стол...
     Сердце  мое так болит и ноет, что будь я  двадцатилетним щенком, сказал
бы, что рвется куда-то из груди мое сердце... Правда, что рвется...
     Прими меня,  отец... Пойми  мрак  блужданий Моего разума и  неистовство
погибельной страсти...  Пойми и прими, отец, мою  бедную, безгрешную душу...
Нет ее вины в делах моих, лжи, лицедействе и казнях. Нет!
     Как  неповинен  несчастный граф  из  детской  книжки  в  принятии  мной
искушения местью, так и душа  неповинна моя  убитая, еще одна душа человека,
прими ее, отец, если не бездыханна она в готовом к смерти теле, прими! ..
     Бейте,  Гуров!..  Стреляйте  же!..  Стойте!..  Стойте!.. Я  забыл...  я
забыл... Стойте! Я забыл сжечь  тетрадку  в клеточку!  Я не могу  допустить,
чтобы люди узнали... стойте... что сказал дедушка... дайте мне ее сжечь... в
интимный момент...
     ба...
     бу...
     шке...


     Коктебель - Пицунда  - Вильнюс - Москва  -  Миддлтаун. 1977 - 1980
гг.
Last-modified: Sat, 13-Mar-99 22:32:16 GMT
Оцените этот текстНе читал10987654321