ди", "почитай папу с мамой". Почему же не убить миллионера и не отхапать
у  него миллионы,  нажитые  на нашей  крови  и труре? Логично? Странно  даже
как-то не убить и не отхапать.  Почему  ты им прощаешь такое хамство, а меня
призываешь   к   смирению,   тред-юнизму,   эволюции,   уважению   общих   с
Морганами-Дюпон,  Рябушинскими  ценностей?   Какие  у  нас  общие,   говорю,
ценности,  если у  меня одни  неполноценности? Выбиваю этим  вопросом  почву
из-под ног  Души.  Бриллианты?  Поместья?  Недра?  Повара?  Балы?  Актриски?
Курорты?   Дворцы?  Может,   заводы  и   фабрики?   Сука   -   ты,   говорю
аргументированно, - ты жалким меня видеть хочешь, у меня шинели  даже нету!
Вот до чего я дошел! Мне на улицу не в чем выйти с братьями по классу, чтобы
всю власть Советам передать. Поверьте, Фрол Власыч, в споре, пользуясь своим
бессмертием, мы не гнушаемся никакими низкими контраргументами.  О-о! Тут мы
особенно ехидны, циничны и безудержны! Тут мы показываем свое истинное лицо!
     Ты,  говорит она мне с убийственным прямо-таки спокойствием, чем талант
свой пропивать, заработай  и шинельку приобрети  с ботинками новыми. Кстати,
Фрол Власыч, какой у вас размер ноги?
     -  С детства не  любя цифр, я покупаю обувь  на  глазок,  - ответил  я
искренно. - Представьте  себе,  ни разу не  ошибся,  да  и покупать  обувку
приходится не часто. К чему - часто?
     - Большая странность. Размер ноги у вас не мой, а у меня, кажется, ваш.
Так может быть? Или это новая реакционная антиномия?
     -   Может!  -  ответил  я,  простодушно  рассмеявшись,  что  могла  бы
подтвердить   Дарья   Петровна   Аннушкина,   впоследствии   ограбленная   и
изнасилованная бандитами до выходе из ломбарда, где она заложила обручальное
кольцо по случаю голода детей. Хмыкнув и примериваясь ко мне взглядом, Разум
Возмущенный продолжал:
     -  Тебе,  -  говорю, - приятно, когда люди пальцами показывают на мою
неполноценность~ Поэтому ты и толкуешь, пользуясь бессмертием,  о ценностях,
общих для  меня  и Рокфеллера!  Архицинично это, мадам! И  советами  поэтому
велишь пренебрегать сатанинскими!
     О-о! Тут мы не  выдерживаем! Тут  мы прибегаем  к самым низким уловкам,
чтобы  удержать некоторых  под  каблучком-с!.. С чего это  я  взял, что  она
бессмертна?  Откуда  такая  невротическая  уверенность  у  Вас  (мы  большие
любительницы переходить высокомерна на "Вы") в серьезных гарантиях? Гарантий
у  меня,  сэр,  никаких нет.  Я  верую, счастлива,  что  верую, и хотела  бы
разделить с вами и веру и счастье вознесения молитвы к стопам Творца...
     Но им,  видите ли,  грустно, бесконечно грустно (мы любим  уверять, что
все наши  чувства  - бесконечны, не менее!), когда всеми своими действиямия
гублю ее, мою  Душу, гублю и  себя  и  ее,  взбунтовавшись,  изменив  своему
божественному назначению и начав служить ложной  идее  освобождения рабочего
класса. От чего вы,  сэр, хотите его освободить?.. В который раз  приходится
обьяснять,  что  от  власти  капитала  и  эксплуатации  человека  человеком.
Прибавочную  же  стоимость  мы станем  делить  и  богатеть,  пока  не придет
коммунизм, где денег вообще не  будет,  а потребность трудиться станет такой
же органической, как  желание  выпить и закусить. Заметьте, Фрол Власыч, как
страшна  и трудна совместная жизнь Разума и  Души в одном Теле, если  Идеи и
Цели ей органически  чужды!  У  нее ни разу, буквально ни разу не появлялось
желания  выпить...  Мы  в  этом  не нужаемся... Мы  пьяны  от  жизни.  У нас
перманентный восторг!.. От-вра-ти-тель-ный эгоизм-с! Каждый  раз  приходится
склонять  Душу к  выпивке, но она  от нее не  пьянеет.  Лишена  кайфа-с! Он,
дескать, чужд ей, как мне боль.
     Объяснил, от чего хочу освободить рабочий класс, а затем переделать мир
на разумных началах.
     О-о! Тут  мы садимся на своего любимого конька! Вы, говорит, освободите
рабочего, инженера и техника от  власти Путилова,  но  еще  более страшная и
бессовестная сила  сядет на рабочую шею - безликий государственный капитал,
которым в свою очередь распорядятся  сумасброды,  самодуры, самодержцы  всех
рангов и  самоубийцы  вроде  вас,  восславляющие чужой  труд и  проклинающие
собственный. Одумайтесь! Взгляните: я мертвею на ваших глазах.
     В  таких  случаях  я вскипаю и, стоя буквально на  грани  парообразного
состояния, дерзко парирую: Это - шантаж, мадам!
     Мы, естественно - в истерику!.. Вы - Разум, потерявший  Бога!  Вы  -
Дьявол! Одумайтесь! Каждый миг есть у вас  возможность покаяния,  прощения и
воскресения. Неужели лишение кайфа тяжелей для вас потери Бога?
     Сегодня, 25 октября 1917 года, я  вскипел окончательно. Топаю ногой. Не
будет,  говорю, ее больше  в этом доме.  Живите  тут  со своим  Богом. А  мы
как-нибудь не пропадем.
     В  этом момент,  показавшийся мне, гражданин следователь, историческим,
фантастическим, лишенным оснований логики, нравственности и человеколюбия, в
трактир вбежал господинчик, смахивающий на Черта, Асмодея, Сатану, Дьявола и
Жижигу. Он  простер  желтую длань над  дымом и кипением возмущенных Разумов,
воскликнул:
     -  Есть такая  партия! -  и сгинул так  же  молниеносно как изначально
возник.
     -  Вот  как  следует  ловить  мгновение!   -  восхищенно   сказал  мой
собеседник. - Позвольте, Фрол Власыч, не откланяться но проститься: мировые
дела-с!
     - Минутку! - смущенно сказал я. - А как же ваша Душа? Что с ней?
     - Меня это не касается. Пока что мы оба исторически вынуждены пребывать
в  одном теле. Убежден, что  недолог час,  когда Разум  восторжествует и над
проблемой раздела жилплощади тела. Почище задачку сей час решаем. Главное -
кипение! Хотя выслушивать кухонные разговорчики о том,  что  я погубил Душу,
что вокруг масса чудесных браков в гениях А, Б, В,  Г Д  прекрасно уживаются
друг  с  другом  любя  жизнь  и  совершенствуя миропорядок,  Души  и  Разумы
архипренеприятно. Будьте любезны, ваши ботиночки с калошками!
     - Вы сами изволили заметить, что  у  меня  размер  не ваш,  -  резонно
сказал я, на что Разум Возмущенный не менее резонно возразил:
     -  Это  у  вас  размер ноги не мой,  а  у меня ваш  размерчик,  ваш. Мы
подобные  антиномийки  сымаем по-своему.  Канты мучались  с  ними, а  мы  -
по-нашенски,  вторую  калошку,   пожалуйста,   скиньте,  по-действительному,
по-разумному... запасец пригодится. Всего вам...
     - Фрол Власыч Гусев - покровитель людей и животных, - вновь подсказал
я, не чувствуя ни малейшей обиды, но лишь скорбь и сожаление.
     Смело  мы в бой пойдем за власть Советов и  как один, умрем в борьбе за
это,  внезапно хором запели присутствующие, и  вытянуло их  всех  до единого
мощною тягою вместе о  рымом и  паром  из трактира, как если  бы действовали
снаружи смерчи и враждебные вихри.
     На   ваш   прямой  вопрос,  гражданин  следователь,  относился   ли   я
сочувственно  к революции и  восставшим  массам,  отвечу так,  ознакомившись
предварительно   со   статьей  УК,  предусматривающей  наказание  за  ложные
показания: о революции первый  раз  слышу. Восставших масс не заметил. Видел
толпу безумцев, не ведающих что творят. Отнесся к ним сочувственно, предвидя
злобные  последствия  бунта.  Захоронил  в земле  Летнего  сада двух  кошек,
собаку, ворону и воробья, убитых булыжниками пролетариата и шальными пулями.
Подробней по существу дела могу показать следующее:
     Кончал  я  свою ночную  Одиссею  босой и раздетый, но  холод стоп своих
превозмогал. Мимо меня сновали безликие кипящие возмущенцы и мертвые души. Я
вновь,  не заметив  как,  очутился  у  дома  на  Мойке.  Окна  его,  к моему
удивлению,  сияли,  и свет  лился  на улицу вместе с  музыкой.  Музыка  была
светла, как мудрая речь. Вновь к одному из окон приблизилась фигура вовсе не
умиравшего поэта Пушкина и вновь, взглянув на черные сумерки, разрываемые то
выстрелами, то сполохами, он скорбно сказал:
     - Безумна сия дуэль!
     Меня пронзило счастье  общения с человеком,  хоть что-то  понимавшим  и
чувствовавшим в происходящем.  И я пошел дальше, прочь из города, соболезнуя
утратившим имущество и ближних. Я говорил, помня музыку, лившуюся из сияющих
окон:
     -  Смирите вопль  и не кляните Бога!  Не глупо ли вопить: Боже! Если ты
есть, зачем  ты допускаешь  безумие и гибель, освящаешь торжество зла,  ужас
войн и  страдание невинных? Глупо, господа, глупо Не  вопите! То  не Бог, то
Дьявол творит Зло! И Дьявол - есть наш Разум, утративший Бога. Он - в нас.
Но, употребив не  на  благо  дар  Свободы, презрев мудрый завет,  опьяненный
своеволием, бросивший  Душу, Разум творит зло, как в истории  рода, так  и в
людской одинокой  судьбе. Бог ли  учит нас вражде и равнодушию? Нет! Учит ли
он брата восстать на брата, друга предать друга, и всех, как один, умереть в
борьбе за  ЭТО? Нет!  Разум,  утративший Бога и устрашившийся,  стремится  в
Дьявольском  безумии  к еще более страшной для него смерти и  находит ее. Но
Разум,  бесстрашно глядящий в тайну лика  Смерти,  благодарен самому  малому
мгновению  жизни и имеет его,  даруя себе и нам  радостное одухотворение. Не
вопите,  обиженные  и  невинные!  Рассмотрите  того,  кто  возмущает  вас  и
призывает  сжечь  в  сердце завет!  Вместо него он принес вам Советы.  Он -
Дьявол! Бойтесь его Советов! Совет - это навязываемая идея!
     Именно в этот момент к моим босым ногам пала убитая на лету шальною
     пулей ворона.
     - Господи, - сказал  я. - Спасибо  тебе за ужас  и радость  жизни, за
свет и мрак, за песню и смерть птицы,  за жар и озноб. Спасибо за то,  что в
теле  моем  пребывают  в  невозмущенном  упреками мире,  согласии и  детском
удивлении Разум  и Душа. Господи! Пошли мне, как  птице, случайную смерть на
лету! Спаси нас всех от Советов, то есть от власти навязанных идей!
     В  добавление  к  сказанному  показываю:  умирая,  ворона   произнесла:
"Кар-р".  Мне кажется, как ветеринару, что  она  чего-то не договорила. Чего
именно, сказать не могу.
     К  сему:  Фрол  Власыч  Гусев,  умирающий от доносов,  но все еще живой
покровитель животных и лжесвидетелей по его делу. Я их простил.


51


     Двинемся дальше. Крепко сидел ваш папенька на троне. Не
     подкопаться. И тут - вы звоните. Наболтали массу чуши, но кое за
     что я рискнул попробовать ухватиться. Помните, как предупредительны
     вы были при обыске? Лазали под кроватями, рылись в тряпье, выложили
     книжонки Троцкого и Бухарина, и наконец принесли папенькину шкатулку
     из застенного тайника. А в той шкатулочке была еще одна шкатулочка.
     А в шкатулочке - резной ларчик. А в том ларчике - яичко. Не
     простое. Золотое. И в яичке, к моему удивлению, ужасу и восторгу,
     находилось письмо Сталина, собственноручно написанное вашим папенькой
     и зачитанное одинковским мужикам. Обезоружило тогда это либеральное
     писмецо мужиков. Охотился за ними Понятьев, и расчет его такой манок
     оказался верным.
     Положил я письмецо в  карман, и тогда к вам как следует присмотрелся...
Чувства сдержал.  Всему свой черед, подумал. Дурак был. Впрочем, порой такая
глупость есть неосознанное согласие с тем, что должно  быть  по  воле Бога и
судьбы.
     Я объявил вам от имени органов благодарность. Вы ответили,  что если бы
у вас было несколько  отцов-врагов, то вы их всех, не задумываясь, вывели бы
на чистую воду...
     Я  же  взял  отрядик,  рыл двадцать,  грузовичок-воронок и  двинулся на
охоту,  как  старый  мститель,  в лес густой, в  заповедник, где  партбоосы,
вояки,  наркомы  и  прочая шобла вели феодальный  образ  жизни.  Окружили мы
втихаря двухэтажный деревянный замок. Ни одна псина не  тявкнула. Приказ был
мною  дан - стрелять без  предупреждения в  каждого, попытавшегося  бежать.
Бить на лету, когда начнут  сигать из окон. Но это - на худой  конец. Такой
легкой  смерти я  им  не желал...  Борзые  дрыхли,  как  убитые, в  собачьей
пристройке...
     Подробности  ареста   я   опускаю.   Ничего  интересного.  Под   дулами
"несчастий"  все  эти  храбрецы  по  отношению  к  безоружным  жертвам  вмиг
становились обсоравшимися от страха слюнтяями. Только  папенька ваш рыпнулся
было, но  я его огрел ребром  ладони по шее, и он с  ходу завял. Жен  и шлюх
арестованных  я приказал запереть с собаками до  выяснения  их роли в подлом
заговоре  против Ленина и Сталина...Да, да!  Сюжет дела  в  общих чертах уже
маячил в моей башке.
     Пересчитали взятых. Вынесли из замка охотничьи ружья и ножи.
     -  Разрешите мне  позвонить Сталину!  - сказал Понятьее.  - Мы старые
друзья по партии.
     - Он  с таким  гадом  и предателем, как вы, разговаривать не  желает до
вашего полного признания. Вы  арестованы по  его личному указанию, - соврал
я.
     - Хорошо. Тогда я прошу вас помочь мне разрешить недоразумение.  Смешно
человека с моей репутацией подозревать черт знает в чем!
     - Репутация, - говорю нарочно, как мудак, - не догма, а руководство к
действию. Черта же мы вызовем в  качестве свидетеля по вашему делу,  если он
знает, в чем вас можно заподозрить.
     За  пару   суток   замок   по  моему  распоряжению   был  превращен   в
комфортабельную тюрягу. На окнах - решетки. Двери  - на засовах. В  каждой
-  очко, глазок для наблюдений. Режим - строжайший. Ни курева,  ни дневной
лежки на диванах и соборах, ни чтения, ни радио, ни связи  с миром, свиданок
и передач. Наша типография  с ходу начала  выпускать  центральные  газеты  о
материалами,  касающимися  личностей  арестованных и  всякой  фантастической
бодягой  относительно их двурушничества, связей с инразведками, троцкистским
центром  и внутренней реакцией.  Парочка писателей и один покойный ныне зубр
журналистики, гнусный Давид Заславский, поработали тогда на славу. Работа их
увлекла  ужасно, а  я  еще  внушил, что  за  открытием новых литературных  и
газетных жанров непременно последует всенародная слава, ордена и почет.
     Впрочем,  я сам так увлекся,  что выпустил  вас из виду. Идиот.  Я даже
ничего  не  знал  о  вашей  связи  с  Коллективой. Вы  тихо  и  мирно  стали
Скотниковым,  потом,  убив приемную мамашку и сожительницу, Гуровым. А когда
наконец  дошли  у  меня  руки  и  до  вас,  было  поздно.  Спутал  мои карты
грузовичок, 26 рыл и два баяна. Спутал. Но ладно Как есть, так оно и есть...
     Охотился  ваш  папенька  во  всенародных  угодьях  со   своими   самыми
доверенными  дружками, с остатком своего особого чекистского отряда. Большая
везуха. Все они с ходу раскололись, после прочтения ваших показаний, в  том,
что осуждали в застолье и по телефону бессмысленные аресты Влачкова, Гутмана
и  других  своих  близких  коллег, считали  их  вредительскими,  абсурдными,
дискредитирующими ленинское право, его же мораль и ведущими в конечном счете
к   диктатуре  органов  и  произволу  гегемона,  введенного  в   заблуждение
пронырами,  шелухой,  отщепенцами   и  прагматиками.  Но  таких  примитивных
признаний  мне  было  недостаточно.  Мне  нужен  был  шашлык  из  ягненочка!
Помолчите насчет того,  что категорически никого не убивали. Об этом - речь
впереди.
     Деморализовав  прилично пятерых арестованных, потравив,  поизгилявшись,
пошантажировав, сцепив  друг  с  другом,  приведя  их лица  в порядок  своею
ручищей, я провел с каждым в отдельности хитро-мудрую беседу.
     Я,  говорю,  может,  и допустил лишнего.  Но  вы сами  бывший чекист  и
знаете, что работенка наша  весьма нерво-дергательная. Не обессудьте. Зато я
понял,  что объективно вы ни в чем не виновны. Но дело зашло слишком далеко.
Сталин до полного признания по всем пунктам не желает выслушивать вас лично.
Он просил передать, что он -  не следователь. Выход, говорю,  однако, есть.
Обвинения,  выдвинутые  против  вас, так  провокационны  и нелепы,  что  чем
нелепей они, чем абсурдней, тем невероятней должно показаться ваше признание
Сталину.  Он  закономерно  усомнится в  реальности дела, его  обстоятельств,
моральной чистоплотности доносчиков и  лжесвидетелей. Выход - в диалектике.
Спасение - в  признании того,  чего не  могло  быть  объективно. Подумайте.
Завтра  продолжим  беседу. Мы  должны диалектически  разрушить  два  главных
пункта обвинения. Остальные отомрут сами.
     Первый  пункт:  диверсия против  состояния  здоровья  выздоравливающего
после ранения эсеркой Каплан Владимира Ильича Ленина на первом всероссийском
субботнике  с  помощью  огромного  бревна,  искусственно   замороженного  на
хладокомбинате N1 имени Кагановича. Тяжелое, но идиотское обвинение, говорю,
подтверждается     показаниями     лжесвидетелей    Кагановича,    директора
хладокомбината  Степаняна, Крупской  и трех комсомольцев, трудившихся  в тот
день  по уборке  территории Кремля,  а  также  медзаключением  об  ухудшении
состояния  здоровья  Ленина  после  субботника.  Узнаете,  говорю,  себя  на
фотографии?
     - Бред собачий! - сказал Понятьев. - Это не я и не мы.
     - Верно, -  говорю.  - Но если  вы признаете  себя и других в  людях,
несущих вместе  с  Лениным бревно,  то несходство будет  очевидным  и вобьет
первый клин в выдвинутое против вас обвинение. Доходит до вас диалектическая
идея доказательства  своей невиновности с  помощью полного  признания  вины?
Другого  пути у вас нет. Моя цель - разрушить  обвинение и показать Сталину
истинное  лицо  Кагановича,  Молотова и  Микояна, делающих карьеру  на ваших
костях  и  судьбах.  Если  вы  будете  артачитьоя,  мне  придется  применить
недозволенные  приемы,  чтобы  помочь  вам самим  реабилитировать  себя. Что
скажете?
     - Если  бы  видел Ленин все, что происходит!  Если  бы прозрел  Сталин,
доверившийся  шантрапе  и   проходимцам!  -  сказал  Понятьев.  -   Убийцы
революции!
     - Что скажете, повторяю?
     - Какое второе обвинение?
     - Второе, -  говорю, -  так  абсурдно и комично, что  мы займемся  им
после  того,  как  покончим  с первьим.  Заметьте, Понятьев, что  если  бы у
Сталина была  задача  физически  вас  уничтожить, то  мы сделали бы это  без
формальных  и  никому  не нужных  криминалистических  экзерсисов,  простите,
экскурсов в прошлое. Логично?
     -  Логично. А если ни  я, ни другие  не  признаем чудовищных наветов  и
сфабрикованных фантасмагорий?
     -  Я вынужден  буду доложить  лично  товарищу Сталину  о  том,  что  вы
уперлись  на  своей невиновности,  и  он явно прикажет  закончить  следствие
прогрессивным методом. Вас уберут, как убрали  Влачкова, Гутмана, маршалов и
более  крупных деятелей  партии,  чем вы. Кроме того я исключаю, что все  вы
будете  держаться  твердо  и непреклонно. Гуревич уже  умоляет меня дать ему
подписать любую чушь, лишь бы поскорей эта чушь саморазоблачилась.
     - Сволочь  -  Гуревич!  Жидовская  рожа!..  Где  же якобы  он  на этой
легендарной фотокарточке?
     - Вот, - говорю, - Гуревич.
     - Так это же русский!
     - То есть  практическое  алиби  Гуревича.  Понимаете,  в каких  тяжелых
условиях нам  приходится вести следствие, целью  которого является торжество
соцзаконности?
     - Диалектика, мать  твою ети! Вот как она на мне отыгралась! - говорит
Понятьев. - Ну, а моя рожа где здесь
     - Вот, - говорю, - ваша рожа. А вот - Горяев якобы, Лацис, Ахмедов и
Квасницкий.
     - Хорошо. Я подумаю. Остальные согласны?
     - Рвутся в бой... Но ваше положение сложней,  чем у них Почему, сказать
до поры до  времени не имею права.  Будем рука  об руку,  пункт  за  пунктом
разрушать все обвинения.  Но не все сразу, -  говорю, - будем разрушать, а
понемножечку, потихонечку, по-ленински, шаг за шагом.
     - Спасибо, Василий Васильевич.  Я  уверен, что  такие люди, как  вы, -
настоящие  чекисты-ленинцы.  Мы   сорвем   заговор   контрреволюционеров   и
перерожденцев против революции  и  ленинизма. Я  согласен.  Долго думать  не
умею.
     -  Прекрасно. Вам разрешено  курить.  Как  вы поступите  с  сыном после
реабилитации  и  освобождения?  Официально он  герой, а  практически урод  и
ублюдок.
     - Пока думать об этом не хочу