А это, - я
обвел кабину, - это наш дом! - И рассмеялся. Везти-то ее было некуда.
     Асель  глянула  мне в глаза, прижалась к груди, обнимает, а сама плачет
и смеется:
     - Родной  мой,  любимый!  Не  надо  мне никакого дома. Только бы отец с
матерью,  ну  хотя  бы потом, когда-нибудь, поняли меня. Обидятся они на всю
жизнь, я знаю... Но разве я виновата...
     Стало  быстро  темнеть.  Тучи  застлали  небо, низко опустились к воде.
Озеро  замерло,  почернело.  В горах будто электросварщик засел. То вспыхнет
там  -  ослепит,  то  погаснет.  Гроза надвигалась. Недаром лебеди завернули
сюда по пути. Они предчувствовали: непогода могла застигнуть их над горами.
     Грянул  гром.  Полил  дождь,  шумный,  мятущийся. Забормотало, закипело
озеро  и  пошло  раскачиваться,  биться  о  берега. Это была первая весенняя
гроза.  И  это  была наша первая ночь. По кабине, по стеклам ручьями стекала
вода.  В  черное  разверзнутое  озеро  падали  белые полыхающие молнии. А мы
прижались  друг  к  другу, разговариваем шепотом. Чувствую, Асель дрожит: не
то  напугана, не то замерзла. Я укрыл ее своим пиджаком, обнял покрепче и от
этого  показался  себе  сильным,  большим. Никогда не думал, что во мне было
столько  нежности; не знал, что так это хорошо - оберегать кого-то, о ком-то
заботиться.  Шепнул ей на ухо: "Никому, никогда не дам тебя в обиду, тополек
мой в красной косынке!.."
     Гроза  кончилась  так  же быстро, как и началась. Но по растревоженному
озеру продолжали ходить буруны и накрапывал дождь.
     Я  достал  маленький  дорожный  радиоприемник,  единственное мое ценное
имущество   в  ту  пору.  Настроил,  поймал  волну.  Как  сейчас  помню,  из
городского  театра  транслировали  балет  "Чолпон". Из-за гор, из-за хребтов
полилась  в  кабину  музыка,  нежная  и  могучая, как сама любовь, о которой
говорилось  в  этом  балете. Зал гремел, аплодировал, люди выкрикивали имена
исполнителей,  быть  может,  бросали  цветы  к  ногам  балерин,  но никто из
сидящих  в театре не испытывал, я думаю, столько восторга и волнения, как мы
в  кабине,  на  берегу сердитого Иссык-Куля. Это о нас рассказывалось в этом
балете,  о  нашей любви. Мы горячо принимали к сердцу судьбу девушки Чолпон,
ушедшей  искать  свое счастье. Моя Чолпон, моя утренняя звезда была со мной.
В  полночь  она  уснула  у меня на плече, а я долго не мог успокоиться. Тихо
гладил ее по лицу и слушал, как вздыхает в глубинах Иссык-Куль.
     Утром  мы  прибыли  на  автобазу.  Нагоняй  мне  был  хороший. Но когда
узнали,  почему  я так поступил, то по случаю такого события простили. Потом
еще долго смеялись, вспоминая, как я удрал из-под погрузочного крана.
     Мне  предстояло  идти в рейс в Китай. Асель я взял с собой. Рассчитывал
оставить  ее по пути у своего друга - Алибека Джантурина. Он жил с семьей на
перевалочной  базе  вблизи  Нарына.  Это  не так далеко от границы. Я всегда
заезжал к ним проездом. Жена Алибека славная женщина, я уважал ее.
     Мы  выехали.  Первым  делом  купили  в  придорожном магазине кое-что из
одежды  для  Асель.  Ведь  она  была  в  одном  только платьице. Кроме всего
прочего,  купили  большую,  яркую, цветастую шаль. Это было очень кстати. По
дороге  нам  встретился  пожилой шофер, наш аксакал Урмат-аке. Еще издали он
подал   мне   знак   остановиться.   Я   затормозил.  Мы  вышли  из  кабины,
поздоровались:
     - Ассалоум-алейкум, Урмат-аке!
     - Алейкум-ассалам,  Ильяс.  Пусть  будет прочен поводок сокола, который
сел  на  твою  руку!  -  поздравил  он  меня  согласно обычаю. - Дай бог вам
счастья и детей!
     - Спасибо! Откуда вы узнали, Урмат-аке? - удивился я.
     - Э-э,  сын мой, хорошая весть на земле не лежит. По всей трассе из уст
в уста идет...
     - Вон как! - еще больше удивился я.
     Стоим  на  дороге,  разговариваем,  а  Урмат-аке  даже  и не подходит к
машине,  не  глядит  на  Асель.  Хорошо,  что  Асель догадалась, в чем дело,
накинула   платок   на  голову,  прикрыла  лицо.  Тогда  Урмат-аке  довольно
улыбнулся.
     - Вот  теперь  порядок!  - сказал он. - Спасибо, доченька, за уважение.
Ты  отныне наша невестка, всем аксакалам автобазы невестка. Держи, Ильяс, за
смотрины, - подал он мне деньги. Я не мог отказаться, обидел бы.
     Мы   расстались.  Асель  не  снимала  платка  с  головы.  Как  будто  в
заправдашнем  киргизском  доме,  она,  сидя  в кабине, застенчиво прикрывала
лицо при встречах со знакомыми шоферами. А оставшись одни, мы смеялись.
     В платке Асель показалась мне еще красивей.
     - Невестушка моя, подними глаза, поцелуй! - говорю я ей.
     - Нельзя,  аксакалы увидят! - отвечает она и тут же со смехом, будто бы
украдкой, целует в щеку.
     Все  автобазовские  шоферы  останавливали нас при встрече, поздравляли,
желали  счастья, многие из них успели припасти не только цветы, собранные по
пути,  но и подарки. Не знаю, кому пришла в голову такая мысль. Наверно, это
придумали   наши   русские   ребята.   У  них  в  селах  на  свадьбе  обычно
разукрашивают  машину.  Вот  и на нашей запестрели красные, голубые, зеленые
ленты,  шелковые  косынки,  букеты цветов. Заиграла машина, и видно ее было,
наверно,  за  десятки  километров.  Мы  были счастливы с Асель, а я гордился
своими  друзьями. Говорят, что друзья познаются в несчастье, а по-моему, и в
счастье они тоже познаются.
     Встретился  нам  по пути и Алибек Джантурин, самый близкий мой друг. Он
старше   меня  года  на  два.  Такой  коренастый,  большеголовый.  Малый  он
рассудительный,  серьезный  и  шофер  отличный. На базе его очень уважали. В
профком выбрали. Ну, думаю, а что он скажет?
     Алибек  молча  посмотрел  на  нашу  машину,  покачал головой. Подошел к
Асель, поздоровался с ней за руку, поздравил.
     - А ну, дай сюда путевой лист! - потребовал он.
     Недоумевая,  я  молча подал ему лист. Алибек достал авторучку и крупным
почерком  написал  поперек  всей  путевки:  "Свадебный  рейс,  Э  167!"  Сто
шестьдесят семь - номер путевки.
     - Ты что делаешь? - растерялся я. - Это же документ!
     - Сохранится  для истории! - усмехнулся он. - Думаешь, в бухгалтерии не
люди  сидят, что ли? А теперь давай руку! - крепко обнял меня, поцеловал. Мы
расхохотались. Потом пошли было по машинам, но Алибек остановил меня:
     - А жить-то где будете?
     Я развел руками.
     - Вот наш дом! - показал на машину.
     - В  кабине? И детей растить там будете?.. Вот что, поселяйтесь в нашей
квартирке  на  перевалочной, я поговорю на базе с начальством, а мы переедем
в свой дом.
     - Так  он  же  у  тебя  не  достроен?  -  Дом Алибек ставил в Рыбачьем,
неподалеку от автобазы. В свободное время я ходил помогать.
     - Ничего.  Там  осталось  самую  малость  доделать.  А  на  большее  не
рассчитывай, сам знаешь, с жильем пока туго.
     - Ну,  спасибо.  Нам  большего  и не надо. Ведь я хотел только на время
оставить у вас Асель, а ты всю квартиру нам отдаешь...
     - В  общем останавливайтесь у нас. На обратном пути подожди меня. Тогда
все и решим, с женами! - подмигнул он в сторону Асель.
     - Да, теперь - с женами.
     - Счастливого свадебного путешествия! - крикнул нам вдогонку Алибек.
     Черт  возьми! Это действительно было наше свадебное путешествие! Да еще
какое!
     Мы  были  рады, что все устраивается хорошо, и только лишь одна встреча
немного подпортила мне настроение.
     На  одном  из  поворотов  выскочила  на шоссе машина Джантая. Он был не
один,   в   кабине  сидела  Кадича.  Джантай  помахал  мне  рукой.  Я  резко
затормозил.  Машины  остановились  почти  борт  о  борт. Джантай высунулся в
окошко:
     - Ты что так разукрасился, как на свадьбе?
     - Так оно и есть! - ответил я.
     - Да  ну?  -  недоверчиво  протянул он и оглянулся на Кадичу. - А мы-то
тебя ищем! - сорвалось у него с языка.
     Кадича как сидела, так и застыла, бледная, растерянная.
     - Здравствуй, Кадича! - сказал я приветливо.
     Она молча кивнула головой.
     - Так это, значит, невеста с тобой? - только теперь догадался Джантай.
     - Нет, жена, - возразил я и обнял Асель за плечи.
     - Вот  как?  -  Джантай  еще  больше  вытаращил  глаза,  не зная, то ли
радоваться, то ли нет. - Ну, поздравляю, от души поздравляю...
     - Спасибо!
     Джантай ухмыльнулся:
     - Ловкач ты! Без калыма отхватил?
     - Дурак! - обозвал я его. - Трогай машину.
     Бывают  же  такие  люди! Я хотел еще обругать его как следует. Выглянул
из  кабины,  смотрю,  Джантай стоит у машины, щеку потирает и кричит что-то,
грозит  кулаком Кадиче. А она бежит куда-то прочь от дороги, в поле. Бежала,
бежала  и  с  размаху  упала  на  землю, закрыла голову руками. Не знаю, что
произошло  там у них, но только мне стало жаль ее, такое чувство было, будто
виноват в чем-то. Асели я ничего не сказал.
     Через  неделю  поселились мы в домике на перевалочной базе. Домишко был
небольшой  -  сенцы и две комнатки. Таких домиков там несколько, в них живут
шоферы  с  семьями  да  рабочие  с  заправочного пункта. Но место хорошее, у
дороги,  и Нарын недалеко. Все-таки областной центр. В кино, в магазин можно
сходить,  и  больница  есть.  Нам  еще  нравилось,  что перевалочная база на
середине  пути.  Рейсы  у  нас  в основном были между Рыбачьим и Синьцзяном.
Можно  было  по  дороге  отдохнуть  дома,  переночевать. Я почти каждый день
виделся  с Асель. Если даже задержусь в дороге, все равно хоть в полночь, но
доберусь  домой.  Асель  всегда ждала, беспокоилась, не ложилась спать, пока
не  приеду.  Мы  уже  стали  обзаводиться  кое-каким домашним скарбом. Одним
словом,  жизнь  налаживалась понемногу. Решили, что и Асель начнет работать,
она  сама настаивала: в аиле выросла, работящая, но тут, к нашей неожиданной
радости, оказалось, что она скоро станет матерью.
     ...В  тот  день,  когда  Асель  родила, я шел обратным рейсом из Китая.
Спешу,  волнуюсь.  Асель лежала в родильном доме в Нарыне. Приезжаю - сын! К
ней  меня,  конечно,  не  пустили. Сел я в машину и гоню по горам. Зимой это
было.  Снег  да  скалы кругом. В глазах так и рябит черное и белое, черное и
белое...  Вылетел  я на гребень Долонского перевала, высота огромная, облака
по  земле  ползут,  а  горы  внизу  как карлики; выпрыгнул из кабины, набрал
полные легкие воздуха и крикнул на весь свет:
     - Э-эй, горы! У меня родился сын!
     Мне  показалось,  что  горы  дрогнули.  Они  повторили мои слова, и эхо
долго не смолкало, перекатываясь от ущелья к ущелью.
     Сынишку  мы  назвали  Саматом.  Это  я ему дал такое имя. Все разговоры
наши  вертелись  вокруг  него:  Самат,  наш Самат, Самат улыбнулся, у Самата
прорезались зубки. В общем, как полагается у молодых родителей.
     Жили мы дружно, любили друг друга, а потом случилась у меня беда...


x x x

     Трудно  теперь  разобраться, откуда пришло несчастье. Все перепуталось,
переплелось... Правда, сам-то я теперь многое понял, да что толку.
     С  человеком  этим  мы  встретились  случайно  в  пути и расстались, не
подозревая, что это наша не последняя встреча.
     Поздней  осенью  я шел в рейс. Погода стояла нудная. С неба сыпал не то
дождь,  не то снег, что-то мокрое, мелкое, не поймешь. По склонам гор туман,
как  кисель,  тянется.  Почти  всю  дорогу  шел  с включенными "дворниками":
стекла  запотевали.  Я  был  уже  глубоко  в  горах,  где-то  на  подходе  к
Долонскому  перевалу. Эх, Долон, Долон, тянь-шаньская махина! Сколько у меня
с   ним   связано!  Самый  трудный,  опасный  участок  трассы.  Дорога  идет
серпантином,  петля  на петле, и все вверх по откосам, лезешь в небо, облака
давишь  колесами,  то  прижимает  тебя  к  сиденью,  не откинешься, то круто
падаешь  вниз,  на  руках выжимаешься, чтобы оторваться от баранки. И погода
там,  на  перевале, как дурной верблюд: лето ли, зима, Долону нипочем - вмиг
сыпанет  градом,  дождем  или заваруху снежную закрутит такую, что не видать
ни  зги. Вот какой он, наш Долон!.. Но мы, тяньшаньцы, привыкли к нему, даже
по   ночам  нередко  ходим.  Это  я  сейчас  всякие  трудности  и  опасности
вспоминаю,  а  когда  работаешь  там изо дня в день, раздумывать особенно не
приходится.
     В  одном  из  ущелий близ Долона догоняю грузовую машину. Точно помню -
ГАЗ-51.  Вернее,  не  догоняю,  она  там уже стояла. Два человека возились у
мотора.  Один  из  них  не торопясь вышел на середину дороги, поднял руку. Я
затормозил.   Подходит  ко  мне  человек  в  намокшем  брезентовом  плаще  с
накинутым   капюшоном.  Лет  ему  так  под  сорок,  усы  бурые,  солдатские,
подстриженные щеточкой, хмуроватое лицо, а глаза смотрят спокойно.
     - Подбрось,  джигит,  к Долонскому дорожному участку, - говорит он мне,
- трактор пригнать, мотор отказал.
     - Садитесь,  подвезу. А может, сами придумаем что-нибудь? - предложил я
и вышел из кабины.
     - Да  что тут придумаешь, не фырчит, - прихлопнув открытый капот, уныло
отозвался  шофер.  Посинел  он  весь,  бедняга,  озяб,  скрючился. Видно, не
нашенский,  столичный  какой-то,  растерянно  озирается  вокруг.  Везли  они
что-то  на  дорожный  участок  из  Фрунзе.  "Что  же,  -  думаю,  - делать?"
Появилась  у  меня  шальная мысль. Но прежде на перевал глянул. Небо мутное,
сумрачное,  тучи  бегут  низко.  Однако  решился. Идея не ахти какая, но для
меня это тогда было как в атаку рискованную броситься.
     - Тормоза у тебя в порядке? - спрашиваю шофера.
     - Вот  те  на!  Без  тормозов,  что  ли, езжу! Говорят тебе, мотор ни в
какую.
     - А трос есть?
     - Ну есть.
     - Тащи сюда, цепляйся.
     Уставились на меня недоверчиво, с места не трогаются.
     - Ты что, рехнулся? - тихо проговорил шофер.
     А  у  меня  характер  такой.  Не  знаю,  хорошо это или плохо, но, если
взбредет что в голову, умру, а добьюсь своего.
     - Слушай, друг, цепляйся! Честное слово, дотяну! - пристал я к шоферу.
     Но шофер только отмахнулся.
     - Отстань!  Ты что, не знаешь, что здесь с буксиром не ездят? Даже и не
подумаю.
     Обида взяла такая, будто отказал он мне в самой большой просьбе.
     - Эх ты, ишак, - говорю, - трусливый!
     Позвал  дорожного  мастера. Он, оказывается, был дорожным мастером, это
я потом узнал. А дорожный мастер посмотрел на меня и сказал шоферу:
     - Доставай трос.
     Тот опешил:
     - Вы будете отвечать, Байтемир-аке.
     - Все будем отвечать! - ответил он коротко.
     Мне это понравилось. Такого человека сразу начинаешь уважать.
     И  мы  пошли,  две машины, сцепленные тросом. Сперва ничего, нормально.
Но  по  Долону  дорога  идет  все  время в гору, на подъем, по откосам да по
крутым  спускам.  Застонал  мотор,  завыл,  только гул стоит в ушах. "Нет, -
думаю,  -  врешь,  выжму из тебя все до капельки!" Я еще раньше замечал, что
как  ни  тяжела дорога на Долоне, а все же оставался какой-то запас мощности
на  тягу.  Грузили  нас  всегда  с  оглядкой, не больше семидесяти процентов
нормы.  Конечно,  в  тот  час я не думал об этом. Бушевала во мне дикая сила
вроде  спортивного  азарта:  добиться  своего,  и  все  тут  -  помочь людям
дотащить  машину  до  места.  Но  сделать  это  оказалось  не так-то просто.
Дрожит,  надрывается машина, какая-то мокрятина липнет на стекла, щетки едва
успевают  разметать.  Откуда-то  тучи  поналезли,  ложатся прямо под колеса,
переползают  дорогу. Повороты пошли крутые, отвесные. Втайне, грешным делом,
я  уже  поругиваю себя: зачем связался, как бы не угробить людей! Не столько
машина,  сколько  сам измучился. Скинул с себя все - шапку, фуфайку, пиджак,
свитер.  Сижу  в  одной рубашке, а пар с меня валит, как в бане. Шуточное ли
дело:  машина  на  буксире  сама  сколько  весит,  да  еще груз. Хорошо еще,
Байтемир  стоял на подножке, согласовывал наши движения: мне голосом, а тому
-  на буксире - рукой знаки подавал. Когда пошли по серпантинам карабкаться,
думал,  не  выдержит,  спрыгнет  где-нибудь  от  беды  подальше.  Но  он  не
шелохнулся.  Подобрался,  как  беркут на взлете, и стоит, вцепился в кабину.
Глянул  на  его  лицо,  спокойное,  будто  из  камня  высеченное, капли воды
сбегают по щекам, по усам, и на душе легче.
     Нам  оставался  еще один большой подъем, и тогда все, победа за нами. В
этот момент Байтемир пригнулся в окошко:
     - Осторожней, машина впереди! Бери правей.
     Я  взял  вправо. С горы спускалась грузовая машина - джантаевская! "Ну,
-  думаю,  - будет мне от инженера по безопасности: проболтается Джантай как
пить  дать".  Он  все  ближе  и  ближе. Уперся руками в баранку, катит вниз,
смотрит  исподлобья.  Мы  пошли  впритирку, рукой достать. Когда сравнялись,
Джантай  отпрянул  от  окошка  и  осуждающе  покачал  головой в рыжем лисьем
малахае. "Черт с тобой, - подумал я, - трепи языком, если охота".
     Вышли  на  подъем, внизу крутой спуск, потом пологая дорога и поворот к
усадьбе  дорожного  участка.  Туда  я и свернул. Притащил все-таки! Выключил
мотор  и ничего не слышу. Кажется мне, что не я оглох, а природа онемела. Ни
единого   звука.   Выполз  я  из  кабины,  присел  на  подножку.  Задыхаюсь,
вымотался,  да  и воздух разреженный на перевале. Байтемир подбежал, накинул
на  меня  фуфайку,  шапку  нахлобучил на голову. Спотыкаясь, прибрел шофер с
той  машины,  бледный,  молчаливый.  Сел  передо  мной на корточки, протянул
пачку  сигарет.  Я  взял  сигарету, а рука дрожит. Мы все закурили, пришли в
себя. Во мне опять заиграла эта проклятая дикая сила.
     - Ха!  -  гаркнул я. - Видал! - и как хлопнул шофера по плечу, он так и
сел.  Потом  мы  все  трое  вскочили  на ноги и давай колотить друг друга по
спинам, по плечам, а сами гогочем, выкрикиваем что-то нелепое, радостное...
     Наконец  успокоились,  закурили  по  второй.  Я оделся, глянул на часы,
спохватился:
     - Ну, мне пора!
     Байтемир нахмурился:
     - Нет, заходи в дом, гостем будешь!
     А у меня времени ни минутки.
     - Спасибо!  -  поблагодарил  я.  -  Не могу. Домой хочу заскочить, жена
ждет.
     - А  может,  останешься?  Разопьем  бутылочку!  -  начал упрашивать мой
новый друг-шофер.
     - Оставь! - перебил его Байтемир. - Жена ждет. Как тебя звать-то?
     - Ильяс.
     - Езжай, Ильяс. Спасибо тебе, выручил.
     Байтемир  проводил  меня на подножке до самой дороги, молча пожал руку,
спрыгнул.
     Въезжая  на  гору,  я  выглянул  из  кабины.  Байтемир все еще стоял на
дороге. Шапку он скомкал в руке и думал о чем-то, понурив голову.
     Вот и все.
     Асель  я  подробностей  не  рассказывал.  Объяснил  только, что помогал
людям  на  дороге,  потому задержался. Я ничего не скрывал от жены, но такое
рассказывать  не  решился.  Она  и  без  того всегда беспокоилась за меня. А
потом  я  вовсе  не  собирался повторять такие штуки. Случилось раз в жизни,
потягался  силами  с  Долоном,  и хватит. Да я забыл бы об этом на второй же
день,  если  бы  не  занемог на обратном пути, простыл я тогда, оказывается.
Едва  добрался  до  дому - и сразу свалился. Не помню, что со мной было, все
мерещилось,  будто тяну на буксире машину по Долону. Метель горячая обжигает
лицо,  и так мне тяжело, дышать нечем, баранка точно из ваты, крутану, а она
мнется  в  руках.  Впереди  перевал - конца-края не видать, машина задралась
радиатором  в  небо,  карабкается  вверх,  ревет,  срывается  с  крутизны...
Видимо,  это был "перевал" болезни. Одолел я его на третий день, на поправку
пошел.  Пролежал  еще  два дня, чувствую себя хорошо, хотел встать, но Асель
ни  в  какую,  заставила  меня  поваляться в постели. Присмотрелся я к ней и
думаю:  "Я  болел  или  она  болела?"  Не узнаю, так измучилась, под глазами
синие  круги, исхудала, ветер дунет - с ног сшибет. Да еще ребенок на руках.
Нет,  решил  я,  так  не  пойдет.  Не  имею  права  дурака  валять.  Надо ей
отдохнуть. Поднялся я с постели, принялся одеваться.
     - Асель!  - негромко позвал я: сынишка спал. - Договаривайся с соседями
за Саматом присмотреть, мы в кино