й  учитель",  "Тополек мой в красной косынке", "Верблюжий
глаз") и повесть "Материнское поле".


ВМЕСТО ПРОЛОГА

     По  роду  своей  журналистской  работы  мне часто приходилось бывать на
Тянь-Шане.  Однажды  весной,  когда  я  находился в областном центре Нарыне,
меня  срочно  вызвали  в  редакцию.  Случилось  так,  что  автобус  ушел  за
несколько  минут  до  того, как я прибыл на автостанцию. Следующего автобуса
надо  было  ждать  часов  пять.  Ничего не оставалось делать, как попытаться
сесть на попутную машину. Я отправился к шоссе на окраине городка.
     На   повороте  дороги  у  колонки  стоял  грузовик.  Шофер  только  что
заправился,  завинчивал  крышку  бензобака.  Я обрадовался. На стекле кабины
был  знак  международных рейсов "SU" - Советский Союз. Значит, машина шла из
Китая  в  Рыбачье,  на автобазу Внештранса, откуда всегда можно добраться до
Фрунзе.
     - Вы   сейчас   отправляетесь?  Подвезите,  пожалуйста,  в  Рыбачье!  -
попросил я шофера.
     Он  повернул  голову,  искоса  посмотрел  через  плечо и, выпрямившись,
спокойно сказал:
     - Нет, агай*, не могу.
     ______________
     * Агай - почтительное обращение к старшему (букв.: старший брат).

     - Очень вас прошу! У меня срочное дело - вызывают во Фрунзе.
     Шофер снова хмуро взглянул на меня.
     - Понимаю, но не обижайтесь, агай. Никого не беру.
     Я был удивлен. Кабина свободна, что стоило ему взять человека?
     - Я журналист. Очень спешу. Заплачу сколько угодно...
     - Дело  не  в  деньгах,  агай!  -  резко  оборвал  меня шофер и сердито
толкнул  ногой колесо. - В другой раз бесплатно довезу. А сейчас... Не могу.
Не обижайтесь. Скоро еще будут наши машины, уедете на любой, а я не могу...
     "Наверно, он должен по дороге взять кого-нибудь", - решил я.
     - Ну, а в кузове?
     - Все равно... Я очень извиняюсь, агай.
     Шофер посмотрел на часы и заторопился.
     Крайне   озадаченный,   я   пожал  плечами  и  недоуменно  взглянул  на
заправщицу,  пожилую  русскую женщину, которая все это время молча наблюдала
за  нами  из  окошечка.  Она покачала головой: "Не надо, мол, оставьте его в
покое". Странно.
     Шофер  полез  в кабину, сунул в рот незажженную папиросу и завел мотор.
Он  был  еще  молод, лет тридцати, сутуловатый, высокий. Запомнились мне его
цепкие,  крупные  руки на баранке и глаза с устало опущенными веками. Прежде
чем  тронуть  машину  с места, он прошел ладонью по лицу и как-то странно, с
тяжелым вздохом, встревоженно посмотрел вперед, на дорогу в горах.
     Машина уехала.
     Заправщица вышла из будки. Она, видимо, хотела успокоить меня.
     - Не расстраивайтесь, сейчас и вы уедете.
     Я молчал.
     - Переживает  парень... История длинная... Когда-то он жил здесь у нас,
на перевалочной базе...
     Дослушать заправщицу мне не удалось. Подошла попутная "Победа".
     Грузовик  догнали  мы не скоро - почти у самого Долонского перевала. Он
шел  с  огромной скоростью, пожалуй, непозволительной даже для видавших виды
тянь-шаньских  шоферов.  Не  сбавляя  скорости на поворотах, с гудящим ревом
неслась  машина  под  нависшими  скалами, стремительно вылетала на подъемы и
сразу   точно  бы  проваливалась,  ныряя  в  перепады  дороги,  затем  снова
появлялась впереди с развевающимися, хлопающими по бортам концами брезента.
     "Победа"  все-таки  брала  свое. Мы стали обгонять. Я обернулся: что за
отчаянный  человек,  куда  он  так  несется сломя голову? В это время хлынул
дождь  с градом, как это нередко бывает на перевале. В косых, секущих струях
дождя   и  града  промелькнуло  за  стеклом  бледное,  напряженное  лицо  со
стиснутой  в  зубах  папиросой.  Круто  поворачивая  руль, его руки широко и
быстро скользили по баранке. Ни в кабине, ни в кузове никого не было.
     Вскоре  после  возвращения из Нарына меня командировали на юг Киргизии,
в  Ошскую  область. Как всегда, времени у нашего брата журналиста в обрез. Я
примчался  на  вокзал  перед самым отходом поезда и, влетев в купе, не сразу
обратил  внимание на пассажира, который сидел, повернувшись лицом к окну. Он
не обернулся и тогда, когда поезд уже набрал скорость.
     По  радио  передавали  музыку:  исполнялась на комузе знакомая мелодия.
Это  был киргизский напев, который всегда представлялся мне песней одинокого
всадника,  едущего  по  предвечерней  степи. Путь далек, степь широка, можно
думать  и  петь  негромко.  Петь о том, что на душе. Разве мало дум бывает у
человека,  когда  он  остается  наедине  с собой, когда тихо кругом и слышен
лишь  цокот  копыт. Струны звенели вполголоса, как вода на укатанных светлых
камнях  в  арыке.  Комуз  пел  о  том, что скоро солнце скроется за холмами,
синяя  прохлада  бесшумно  побежит по земле, тихо закачаются, осыпая пыльцу,
сизая  полынь  и желтый ковыль у бурой дороги. Степь будет слушать всадника,
и думать, и напевать вместе с ним.
     Может  быть, когда-то всадник ехал здесь, по этим местам... Вот так же,
наверно,  догорал закат на далеком краю степи, становясь постепенно палевым,
а  снег  на  горах,  так же, наверно, как сейчас, принимая последние отсветы
солнца, розовел и быстро меркнул.
     За  окном  проносились  сады, виноградники, темно-зеленые закустившиеся
кукурузные  поля.  Пароконная  бричка  со  свеженакошенной люцерной бежала к
переезду.  Она  остановилась  у  шлагбаума.  Загорелый  мальчишка  в драной,
вылинявшей  майке и закатанных выше колен штанах привстал в бричке, глядя на
поезд, заулыбался, помахал кому-то рукой.
     Мелодия  удивительно  мягко  вливалась  в  ритм  идущего поезда. Вместо
цокота  копыт  стучали  на стыках рельсов колеса. Мой сосед сидел у столика,
заслонившись  рукой.  Мне  казалось,  что  он  тоже  безмолвно напевал песню
одинокого  всадника.  Грустил он или мечтал, только было в его облике что-то
печальное,  какое-то  неутихшее  горе.  Он  настолько  ушел  в  себя, что не
замечал  моего  присутствия.  Я  старался  разглядеть  его  лицо.  Где  же я
встречал  этого  человека? Даже руки знакомые - смуглые, с длинными твердыми
пальцами.
     И  тут  я  вспомнил:  это  был  тот самый шофер, который не взял меня в
машину.  На  том  я и успокоился. Достал книгу. Стоило ли напоминать о себе?
Он,  наверно,  давно  уже  забыл меня. Мало ли случайных встреч у шоферов на
дорогах?
     Так  мы  ехали еще некоторое время, каждый сам по себе. За окном начало
темнеть.  Попутчик  мой  решил  закурить. Он достал папиросы, шумно вздохнул
перед  тем,  как  чиркнуть спичкой. Затем поднял голову, с удивлением глянул
на меня и сразу покраснел. Узнал.
     - Здравствуйте, агай! - сказал он, виновато улыбаясь.
     Я подал ему руку.
     - Далеко едете?
     - Да...  далеко!  - он медленно выдохнул дым и, помолчав, добавил: - На
Памир.
     - На  Памир?  Значит,  по пути. Я в Ош... В отпуск? Или переводитесь на
работу?
     - Да вроде бы так... Закурите?
     Мы  вместе  дымили и молчали. Говорить, казалось, больше было не о чем.
Мой  сосед  опять  задумался.  Он  сидел,  уронив голову, покачиваясь в такт
движению  поезда.  Показалось  мне,  он очень изменился с тех пор, как я его
видел.  Похудел, лицо осунулось, три резкие, тяжелые складки на лбу. На лице
хмурая  тень  от  сведенных  к  переносице  бровей.  Неожиданно  мой спутник
невесело усмехнулся и спросил:
     - Вы, наверно, на меня в тот раз крепко обиделись, агай?
     - Когда,  что-то  не  припомню?  -  Не  хотелось,  чтобы  человеку было
неловко  передо  мной.  Но  он  смотрел с таким раскаянием, что мне пришлось
признаться.  -  А-а... тогда-то... Пустяки. Я и забыл. Всякое бывает в пути.
А вы все еще помните об этом?
     - В другое время, может, и забыл бы, но в тот день...
     - А что случилось? Не авария ли?
     - Да  как  сказать,  аварии-то  не было, тут другое... - проговорил он,
подыскивая  слова,  но  потом  рассмеялся,  заставил  себя  рассмеяться... -
Сейчас  я  бы  вас  повез  на машине куда угодно, да только теперь я сам вот
пассажир...
     - Ничего,   конь  по  одному  следу  тысячу  раз  ступает,  может,  еще
когда-нибудь встретимся...
     - Конечно, если встретимся, сам затащу в кабину! - тряхнул он головой.
     - Значит, договорились? - пошутил я.
     - Обещаю, агай! - ответил он, повеселев.
     - А все-таки почему вы тогда не взяли меня?
     - Почему?  -  отозвался  он и сразу помрачнел. Замолчал, опустив глаза,
пригнулся  над  папиросой,  ожесточенно  затягиваясь  дымом. Я понял, что не
надо  было  задавать  этого  вопроса,  и  растерялся, не зная, как исправить
ошибку.  Он  погасил  окурок  в  пепельнице и с трудом выдавил из себя: - Не
мог... Сына катал... Он меня ждал тогда...
     - Сына? - удивился я.
     - Дело  такое...  Понимаете...  Как  бы  вам  объяснить...  -  Он вновь
закурил,  подавляя  волнение,  и,  вдруг твердо, серьезно глянув мне в лицо,
стал говорить о себе.
     Так мне довелось услышать рассказ шофера.
     Времени  впереди  было много - поезд идет до Оша почти двое суток. Я не
торопил,  не  перебивал  его  вопросами:  это  хорошо, когда человек сам все
рассказывает,  заново  переживая, раздумывая, порой умолкая на полуслове. Но
мне  стоило  больших  усилий, чтобы не вмешаться в его повествование, потому
что  по воле случая и благодаря своей непоседливой профессии газетчика я уже
знал  кое-что  о  нем  лично  и  о  людях, с которыми судьба столкнула этого
шофера.  Я мог бы дополнить его рассказ и многое объяснить, но решил сделать
это,  выслушав все до конца. А потом вообще раздумал. И считаю, что поступил
правильно. Послушайте рассказы самих героев этой повести.


РАССКАЗ ШОФЕРА

     ...Началось  все это совсем неожиданно. В ту пору я только что вернулся
из  армии.  Служил  в моторизованной части, а до этого окончил десятилетку и
тоже  работал  шофером.  Сам  я  детдомовский.  Друг  мой  Алибек  Джантурин
демобилизовался  годом раньше. Работал на Рыбачинской автобазе. Ну, я к нему
и  приехал.  Мы с Алибеком всегда мечтали попасть на Тянь-Шань или на Памир.
Приняли  меня  хорошо. Устроили в общежитии. И даже ЗИЛ дали почти новый, ни
единой  вмятины...  Надо сказать, машину свою я полюбил, как человека. Берег
ее.  Удачный  выпуск.  Мотор был мощный. Правда, не всегда приходилось брать
полную  нагрузку.  Дорога  сами  знаете  какая  -  Тянь-Шань,  одна из самых
высокогорных  автотрасс  мира:  ущелья,  хребты  да  перевалы.  В горах воды
сколько  угодно,  а  все  равно  постоянно  возишь  ее  с  собой. Вы, может,
замечали,  к  кузову в переднем углу прибита деревянная крестовина, а на ней
камера  с  водой  болтается.  Потому  что мотор на серпантинах перегревается
страшно.  А груза везешь не так уж много. Я тоже поначалу прикидывал, голову
ломал,  чтобы  такое придумать, чтоб побольше груза брать. Но изменить вроде
ничего было нельзя. Горы есть горы.
     Работой  я был доволен. И места нравились мне. Автобаза у самого берега
Иссык-Куля.  Когда  приезжали  иностранные  туристы и часами простаивали как
обалдевшие  на  берегу  озера,  я  про себя гордился: "Вот, мол, какой у нас
Иссык-Куль! Попробуй найди еще такую красоту..."
     В  первые  дни  одно  лишь  обижало  меня.  Время было горячее - весна,
колхозы  после  сентябрьского  Пленума  набирали силы. Крепко взялись они за
дело,  а  техники  было  мало.  Часть  наших  автобазовских машин посылали в
помощь  колхозам.  Особенно  новичков  вечно  гоняли по колхозам. Ну, и меня
тоже.  Только  налажусь в рейсы по трассе, как снова снимают, айда по аилам.
Я  понимал,  что  дело  это важное, нужное, но я ведь все-таки шофер, машину
жалко  было,  переживал за нее, точно это не ей, а мне самому приходилось по
ухабам  трястись  и  месить  грязь  по  проселках.  Дорог  таких и во сне не
увидишь...
     Так  вот,  еду  я как-то в колхоз - шифер вез для нового коровника. Аил
этот  в  предгорье, и дорога идет через степь. Все шло ничего, путь просыхал
уже,  до  аила  рукой  подать  осталось,  и  вдруг засел я на переезде через
какой-то  арык.  Дорогу  здесь  с  весны  так  избили,  искромсали колесами,
верблюд  потонет  -  не найдешь. Я туда-сюда, по-всякому приноравливался - и
ничего  не  получается.  Присосала  земля  машину  и ни в какую, держит, как
клещами.  К тому же крутанул я с досады руль так, что заклинило где-то тягу,
пришлось  лезть под машину... Лежу там весь в грязи, в поту, кляну дорогу на
все  лады.  Слышу,  кто-то  идет.  Снизу  мне видны только резиновые сапоги.
Сапоги  подошли,  остановились  напротив  и стоят. Зло взяло меня - кого это
принесло и чего глазеть, цирк тут, что ли.
     - Проходи,  не  стой  над душой! - крикнул я из-под машины. Краем глаза
заметил  подол  платья,  старенькое  такое,  в  навозе  перепачкано.  Видно,
старуха какая-то, ждет, чтобы подбросил до аила.
     - Проходи,  бабушка!  -  попросил  я.  - Мне еще долго тут загорать, не
дождешься...
     Она мне в ответ:
     - А я не бабушка.
     Сказала как-то смущенно, со смешком вроде.
     - А кто же? - удивился я.
     - Девушка.
     - Девушка?  -  Покосился  я  на  сапоги,  спросил  ради  озорства:  - А
красивая?
     Сапоги  переступили  на  месте,  шагнули  в сторону, собираясь уходить.
Тогда  я  быстро  выбрался  из-под  машины.  Смотрю,  в  самом  деле,  стоит
тоненькая  девушка  со  строгими  нахмуренными  бровями, в красной косынке и
большом,  отцовском  видно,  пиджаке,  накинутом  на  плечи. Молча глядит на
меня. Я и забыл, что сижу на земле, что сам весь в грязи и глине.


     - Ничего!  Красивая,  -  усмехнулся  я.  Она и вправду была красивая. -
Туфельки бы только! - пошутил я, поднимаясь с земли.
     Девушка  вдруг  круто  повернулась  и,  не оглядываясь, быстро пошла по
дороге.
     Что  это  она?  Обиделась?  Мне  стало не по себе. Спохватился, кинулся
было  догонять  ее,  потом  вернулся,  быстро  собрал инструмент и вскочил в
кабину.  Рывками,  то взад, то вперед, стал раскачивать машину. Догнать ее -
больше  я  ни  о  чем  не  думал.  Мотор  ревел,  машину  трясло и водило по
сторонам,  но  вперед я не продвинулся ни на шаг. А она уходила все дальше и
дальше. Я закричал, сам не зная кому, под буксующие колеса:
     - Отпусти! Отпусти, говорю. Слышишь?
     Изо  всех  сил  выжал акселератор, машина поползла-поползла со стоном и
просто  чудом каким-то вырвалась из трясины. Как я обрадовался! Припустил по
дороге,  стер  платком  грязь  с  лица,  пригладил  волосы.  Поравнявшись  с
девушкой,  затормозил,  и  черт  знает,  откуда это у меня взялось, с этаким
шиком, почти лежа на сиденье, распахнул дверцу:
     - Прошу! - и руку вытянул, приглашая в кабину.
     Девушка,  не  останавливаясь,  идет  себе дальше. Вот те на! От лихости
моей  и  следа  не  осталось.  Я  снова  догнал  ее,  на этот раз извинился,
попросил:
     - Ну, не сердитесь! Я ведь так просто... Садитесь!
     Но девушка ничего не ответила.
     Тогда  я  обогнал  ее,  поставил  машину  поперек  дороги.  Выскочил из
кабины,  забежал  с  правой  стороны,  отворил дверцу и стоял так, не убирая
руку.  Она  подошла,  опасливо глядя на меня: вот, мол, привязался. Я ничего
не  говорил,  ждал.  То  ли  она  пожалела меня, то ли еще почему - покачала
головой и молча села в кабину.
     Мы тронулись.
     Я  не  знал,  как  начать  с  ней  разговор.  Знакомиться  и говорить с
девушками  мне  не впервой, а тут почему-то оробел. С чего бы, спрашивается?
Кручу  баранку,  поглядываю  украдкой.  На  шее у нее легкие, нежные завитки
черных  волос.  Пиджак  сполз  с  плеча,  она  его придерживает локтем, сама
отодвинулась  подальше, боится задеть меня. Глаза смотрят строго, а по всему
видать,  что ласковая. Лицо открытое, лоб хочет нахмурить, а он не хмурится.
Наконец  она  тоже  глянула осторожно в мою сторону. Мы встретились глазами.
Улыбнулись. Тогда я решился заговорить:
     - А вы зачем остановились там, у машины?
     - Хотела помочь вам, - ответила девушка.
     - Помочь?  -  засмеялся  я.  - А ведь и вправду помогли! Если бы не вы,
сидеть мне там до вечера... А вы всегда ходите по этой дороге?
     - Да. Я на ферме работаю.
     - Это  хорошо! - обрадовался я, но тут же поправился: - Дорога хорошая!
-  И  как  раз  в  эту  минуту  машину  так  тряхнуло  в  колдобине,  что мы
столкнулись  плечами.  Я  крякнул,  покраснел, не зная, куда глаза девать. А
она рассмеялась. Тогда и я не выдержал, захохотал.
     - А  ведь  мне не хотелось ехать в колхоз! - признался я сквозь смех. -
Знал  бы, что по дороге помощница такая есть, не ругался бы с диспетчером...
Ай, Ильяс, Ильяс! - укорил я себя. - Это меня так зовут, - пояснил ей.
     - А меня зовут Асель...
     Мы  подъезжали  к аилу. Дорога пошла ровнее. Ветер бился в окна, срывая
косынку  с  головы  Асель,  трепал  ее  волосы. Мы молчали. Нам было хорошо.
Бывает,  оказывается,  легко  и  радостно на душе, если рядом, почти касаясь
локтем,  сидит  человек, о котором час назад ты еще ничего не знал, а теперь
почему-то  хочется  только  о  нем  и  думать... Не знаю, что было на душе у
Асель,  но  глаза  ее  улыбались. Ехать бы нам долго-долго, чтобы никогда не
расставаться...  Но  машина  шла  уже  по  улице аила. Вдруг Асель испуганно
спохватилась:
     - Остановите, я сойду!
     Я затормозил.
     - Вы тут живете?
     - Нет,  -  она  почему-то  заволновалась,  забеспокоилась. - Но я лучше
здесь сойду.
     - Зачем  же?  Я  вас  прямо  к  дому  подвезу! - Я не дал ей возразить,
поехал дальше.
     - Вот здесь, - взмолилась Асель. - Спасибо!
     - Пожалуйста!  -  пробормотал  я и не столько в шутку, а скорее всерьез
добавил: - А если я завтра там снова застряну, поможете?
     Она  не успела ответить. Калитка отворилась, и на улицу выбежала чем-то
встревоженная пожилая женщина.
     - Асель!  -  крикнула она. - Где же ты пропадаешь, накажи тебя бог! Иди
переодевайся  быстрей,  сваты  приехали! - добавила она шепотом, прикрыв рот
рукой.
     Асель  смутилась,  уронила  пиджак  с  плеча,  потом  подхватила  его и
покорно  пошла за матерью. У калитки она обернулась, глянула, но калитка тут
же  захлопнулась.  Я  лишь  теперь  заметил  на  улице у коновязи оседланных
плотных  лошадей, пришедших, видно, издалека. Приподнялся за рулем, заглянул
через  дувал*.  Во  дворе  у  очага  сновали  женщины.  Дымил большой медный
самовар.  Два  человека  свежевали  под  навесом  баранью  тушу.  Да, сватов
принимали  здесь  по  всем  правилам.  Мне ничего не оставалось делать. Надо
было ехать разгружаться.
     ______________
     * Дувал - глинобитная ограда.

     К  концу  дня  вернулся  на  автобазу. Вымыл машину, загнал ее в гараж.
Долго  возился,  все  находил  какое-нибудь  дело.  Не понимал я, почему так
близко  к  сердцу принял сегодняшний случай. Всю дорогу ругал себя: "Ну, что
тебе  надо?  Что  ты за дурак? Кто она тебе в конце концов? Невеста? Сестра?
Подумаешь,  встретились случайно на дороге, подвез к дому и уже переживаешь,
будто  в  любви объяснились. А может, она и думать-то о тебе не хочет. Нужен
ты  ей  больно!  Жених  у  нее  законный,  а ты никто! Шофер с дороги, сотни
таких,   не   назнакомишься...   Да  и  какое  ты  имеешь  право  на  что-то
рассчитывать:  люди  сватаются,  свадьба будет у них, а ты при чем? Плюнь на
все. Крути себе баранку, и порядок!.."
     Но  беда  была в том, что как я ни уговаривал себя, а позабыть Асель не
мог.
     Делать  возле  машины  было уже нечего. Пойти бы мне в общежитие, оно у
нас  веселое, шумное, красный уголок есть, а я - нет. Одному хочется побыть.
Прилег  на  крыло  машины,  руки  заложил  за голову. Неподалеку копался под
машиной Джантай. Был у нас шофер такой. Высунулся из ямы, хмыкнул:
     - О чем мечтаешь, джигит?
     - О деньгах! - ответил я со злостью.
     Не  любил  его.  Жмот  первосортный.  Хитрый  и  завистливый.  Он  и  в
общежитии  не жил, как другие, у хозяйки какой-то на квартире. Поговаривали,
жениться обещал на ней, как-никак свой дом будет.