пойдем.
     Она  подбежала  к  кровати,  повалила  меня  на подушку, смотрит, будто
впервые  видит, старается сдержать слезы, но они блестят на ресницах, и губы
прыгают. Асель уткнулась лицом мне в грудь, заплакала.
     - Что с тобой, Асель? Что ты? - растерялся я.
     - Да так, рада, что ты выздоровел.
     - И  я рад, но зачем так волноваться? Ну, приболел немного, зато дома с
тобой  побыл,  с  Саматом  вволю  наигрался.  -  А  сын  уже  ползал, ходить
собирался,  самый  забавный  возраст.  -  Хочешь  знать,  я не прочь еще так
поболеть! - пошутил я.
     - Да ну тебя! Не хочу! - прикрикнула Асель.
     Тут   сынишка  проснулся.  Она  принесла  его  со  сна  тепленького.  И
забарахтались   мы  втроем,  лежим  на  кровати,  дурачимся,  а  Самат,  как
медвежонок, ползает туда-сюда, топчет нас.
     - Вот  видишь,  как  хорошо!  -  говорю  я. - А ты?! Вот поедем скоро к
твоим  старикам  в  аил.  Пусть  попробуют  не простить. Увидят, какой у нас
Самат, залюбуются, все позабудут.
     Да,  было  у  нас  намерение поехать в аил с повинной, как полагается в
таких  случаях.  Понятно,  родители  ее  были  крепко  обижены  на нас. Даже
передали  через  одного односельчанина, приезжавшего в Нарын, что никогда не
простят  дочери  ее  поступка.  Сказали,  что  знать ничего не хотят о нашей
жизни.  Но  мы-то  надеялись,  что  все уладится, когда приедем к старикам и
попросим прощения.
     Однако  требовалось  сначала  отпуск  взять,  подготовиться  к поездке:
подарков  накупить  обязательно всем родственникам. Ехать с пустыми руками я
не хотел.
     Тем  временем  зима  наступила. Зима тянь-шаньская суровая, с метелями,
со  снегопадами,  обвалами  в  горах.  Нам,  шоферам,  прибавляется забот, а
дорожникам  еще  больше.  В  эти  дни  они  несут  противолавинную службу. В
опасных  местах,  где может произойти снежный обвал, заранее взрывают лавину
и  расчищают  дорогу. Правда, в ту зиму было сравнительно спокойно, а может,
я  просто  ничего  не  замечал,  у  шофера  всегда работы хватает. А тут еще
неожиданно  автобазе  дали  дополнительное задание. Вернее, мы, шоферы, сами
взялись  выполнить  его,  и первым я вызвался. Я и сейчас не раскаиваюсь, но
отсюда, пожалуй, и пошли все мои невзгоды. Дело было так.
     Возвращался  я как-то вечером на автобазу. Асель дала небольшой сверток
для  жены  Алибека  Джантурина.  Завернул я к ихнему дому, посигналил, вышла
жена  Алибека. От нее я и узнал, что рабочие из Китая телеграмму прислали на
автобазу, просят скорее перебросить заводское оборудование.
     - А где же Алибек? - поинтересовался я.
     - Как  где?  На разгрузочной станции, весь народ там. Эшелоны, говорят,
уже прибыли.
     Я  -  туда.  Думаю,  надо  разузнать все толком. Приезжаю. Разгрузочная
наша  находится  в  ущелье, на выходе к озеру. Это конечная станция железной
дороги.  Неспокойная, зыбкая полутьма стоит вокруг. Ветер из ущелья налетает
порывами,  раскачивает  на  столбах  фонари,  гонит по шпалам поземку. Снуют
паровозы,  сортируя  вагоны. На крайнем пути кран мотает стрелой, сгружает с
платформ   ящики,  окованные  жестью  и  проволокой,  -  транзитный  груз  в
Синьцзян,  на  машиностроительный  завод.  Строительство там шло крупное, мы
уже возили туда кое-что из оборудования.
     Машин  скопилось  много,  но  никто  не  грузился. Будто ждали чего-то.
Сидят  в  кабинах,  на  подножках,  иные прислонились к ящикам, укрываясь от
ветра.  На  приветствие  мое  толком  никто  не  ответил. Молчат, попыхивают
папиросами. В стороне Алибек стоял. Я - к нему.
     - Что у вас тут? Телеграмму получили?
     - Да. Хотят досрочно пустить завод.
     - Ну и что?
     - За  нами дело... Ты смотри, сколько навалили груза вдоль путей, и еще
будет.  Когда  управимся?  А  люди  ждут,  надеются на нас!.. Им каждый день
дорог!..
     - А ты что на меня-то! Я тут при чем?
     - Что  значит  при  чем! Ты что, из другого государства, что ли? Или не
понимаешь, какое дело в наших руках?
     - Сдурел ты, ей-богу! - сказал я удивленно и отошел в сторону.
     В  это  время  подошел  Аманжолов, начальник автобазы, молча прикурил у
одного из шоферов, прикрывшись полой. Оглядел всех нас.
     - Вот  так,  товарищи,  - проговорил он, - созвонюсь я с министерством,
может  быть,  подбросят  подмогу.  Но рассчитывать на это не надо. Как быть,
пока сам не знаю...
     - Да,  тут  непросто  сообразить, товарищ Аманжолов! - отозвался чей-то
голос.  -  Груз  габаритный.  Больше двух-трех мест в кузов не полезет. Если
даже организовать круглосуточную перевозку, хватит, дай боже, до весны.
     - В  том-то  и дело, - ответил Аманжолов. - А сделать надо. Ну, пока по
домам, думать всем!
     Он  сел  в  "газик",  уехал.  Наши никто не тронулись с мест. В углу, в
темноте, кто-то пробасил, ни к кому не обращаясь:
     - Черта  с  два!  Из одной овчины двух шуб не скроишь! Раньше надо было
думать! - встал, пригасил окурок и пошел к машине.
     Его  поддержал  другой.  У  нас,  говорит, всегда так: как подопрет под
самую завязку, так и айда - выручайте, братцы шоферы!
     На него накинулись:
     - Это братское дело, а ты, Исмаил, болтаешь, как баба на базаре!
     Я  не  вмешивался  в  спор. Но вдруг вспомнил, как буксировал машину на
перевале, и загорелся, как всегда.
     - Да  что  думать-то!  - выскочил я на середину. - Прицепы надо брать к
машинам!
     Никто  не  шевельнулся. Иные даже не глянули на меня. Такое мог ляпнуть
только безнадежный дурак.
     Джантай тихо присвистнул.
     - Видали? - Я его по голосу знал.
     Стою,  озираясь  по сторонам, хочу рассказать, какой случай у меня был.
Но  какой-то  здоровенный  детина  слез  с ящика, передал рукавицы соседу и,
подойдя ко мне, притянул за шиворот, нос к носу:
     - А ну, дыхни!
     - Ха-а! - дыхнул я ему в лицо.
     - Трезвый! - удивился верзила, отпуская ворот.
     - Значит,  дурак!  - подсказал его дружок, и оба пошли к своим машинам,
уехали.  Остальные тоже молча поднялись, собираясь уходить. Таким посмешищем
я никогда не был! Шапка покраснела на мне от позора.
     - Стойте,  куда  вы!  -  заметался  я между шоферами. - Я ведь серьезно
говорю. Прицепы можно брать...
     Один из старых шоферов, аксакалов, подошел ко мне расстроенный:
     - Когда  я  начал  здесь  шоферить,  ты  еще  без  штанов ходил, малый.
Тянь-Шань не танцплощадка. Жаль мне тебя, не смеши народ...
     Люди,  посмеиваясь,  стали  расходиться  по машинам. Тогда я крикнул на
всю станцию:
     - Бабье вы; а не шоферы!
     Зря я сделал это, на свою голову.
     Все приостановились, потом разом ринулись на меня.
     - Ты что! Чужими жизнями поиграть захотел?
     - Новатор! Премию зарабатывает! - подхватил Джантай.
     Голоса  смешались,  меня  прижали  к ящикам. Думал, измолотят кулаками,
подхватил с земли доску.
     - А  ну,  расступись!  -  свистнул  кто-то  и  растолкал  всех. Это был
Алибек. - Тише! - гаркнул он. - А ты, Ильяс, говори толком! Быстрей говори!
     - Да  что  говорить!  -  ответил  я,  переводя  дыхание. - Пуговицы все
пообрывали.  На  перевале  я тащил машину к дорожному участку. На буксире, с
грузом. Вот и все.
     Ребята недоверчиво примолкли.
     - Ну и вытянул? - с сомнением спросил кто-то.
     - Да. Через весь Долон до усадьбы.
     - Ничего себе! - подивился чей-то голос.
     - Брешет! - возразил второй.
     - Брешут  собаки.  Джантай  сам  видел.  Эй,  Джантай,  где  ты? Скажи!
Помнишь, как встретились?
     Но  Джантай  не отзывался. Как сквозь землю провалился. Однако тогда не
до  него  было.  Начался  спор,  некоторые  уже  встали  на  мою сторону. Но
какой-то маловер разубедил их сразу.
     - Что  трепаться  зря!  -  мрачно проговорил он. - Кто-то что-то сделал
один  раз,  мало  ли  случаев  бывает.  Мы не дети. На нашей трассе вождение
прицепов  запрещено.  И  никто этого не разрешит. Попробуй скажи инженеру по
безопасности,  он  тебе  такую дулю сунет, что не укусишь. Под суд не пойдет
из-за вас... Вот и весь разговор.
     - Да  брось  ты!  -  вступился было другой. - Что значит - не разрешит!
Вот  Иван Степанович в тридцатом на полуторке первый открыл перевал. А никто
ему не разрешал. Сам пошел. Вот он, живой еще...
     - Да,   было,  -  подтвердил  Иван  Степанович.  -  Но,  -  говорит,  -
сомневаюсь; тут и летом-то никто не ходил с прицепами, а сейчас зима...
     Алибек все время молчал, а тут заговорил:
     - Довольно  спорить.  Дело хоть и небывалое, а подумать надо. Только не
так,  как  ты,  Ильяс, тяп-ляп, давай прицепы - и пошел. Подготовиться надо,
продумать  все  как  следует,  посоветоваться,  провести  испытание.  Одними
словами ничего не докажешь.
     - Докажу!  - ответил я. - Пока вы будете думать-гадать, я докажу! Тогда
убедитесь!
     У  каждого  человека  свой характер! Надо им, конечно, управлять, но не
всегда  это  удается.  Я сидел за рулем и не ощущал ни машины, ни дороги. Во
мне  кипели  боль,  обида,  горечь  и  раздражение.  Чем  дальше, тем больше
распалялось  задетое  самолюбие.  Нет,  я  вам докажу! Докажу, как не верить
человеку,   докажу,   как  смеяться  над  ним,  докажу,  как  осторожничать,
оглядываться!..  Алибек  тоже хорош: подумать надо, подготовиться, испытать!
Он  умный,  осмотрительный.  А  я плевал на это. Запросто сделаю и утру всем
носы!
     Поставив  машину  в гараж, я долго еще возился возле нее. В душе у меня
все  было натянуто до предела. Я думал только об одном: двинуться с прицепом
на  перевал. Я должен был это сделать во что бы то ни стало. Но кто мне даст
прицеп?
     С   такими  мыслями  я  брел  по  двору.  Было  уже  поздно.  Только  в
диспетчерской  светилось окно. Я остановился: диспетчер! Диспетчер может все
устроить!  Сегодня  дежурила, кажется, Кадича. Тем лучше. Она не откажет, не
должна  отказать.  Да  если  на  то  пошло,  не  преступление же я собираюсь
совершить,  наоборот,  она  лишь  поможет  мне  сделать полезное, нужное для
всех.
     Подойдя  к  диспетчерской,  я  поймал  себя  на мысли, что давно уже не
входил  в  эту  дверь,  как  бывало,  а обращался через окошечко. Я замялся.
Дверь открылась. Кадича стояла на пороге.
     - Я к тебе, Кадича! Хорошо, что застал.
     - А я уже ухожу.
     - Ну, пойдем, провожу до дому.
     Кадича  удивленно  подняла брови, недоверчиво посмотрела на меня, потом
улыбнулась:
     - Пошли.
     Мы  вышли  из проходной. На улице было темно. С озера доносились шумные
всплески,  дул  холодный  ветер.  Кадича  взяла  меня  под  руку, прижалась,
укрываясь от ветра.
     - Холодно? - спросил я.
     - С тобой не замерзну! - отшутилась она.
     Еще минуту назад я отчаянно волновался, а сейчас почему-то успокоился.
     - Завтра ты когда дежуришь, Кадича?
     - Во вторую смену. А что?
     - Дело у меня есть очень важное. От тебя все зависит...
     Сначала  она и слушать не хотела, но я продолжал убеждать. Остановились
у фонаря на углу.
     - Ох,  Ильяс!  - проговорила Кадича, с тревогой заглядывая мне в глаза.
- Зря ты это затеваешь!
     Но я уже понял, что она сделает, как прошу. Я взял ее за руку:
     - Ты верь мне! Все будет в порядке. Ну, договорились?
     Она вздохнула:
     - Ну что с тобой поделаешь! - и кивнула головой.
     Я невольно обнял ее за плечи.
     - Тебе  бы  джигитом родиться, Кадича! Ну, до завтра! - крепко пожал ей
руку. - К вечеру приготовь все бумаги, поняла?
     - Не  спеши!  - проговорила она, не выпуская мою руку. Потом неожиданно
повернулась. - Ну, иди... Ты сегодня в общежитие?
     - Да, Кадича!
     - Спокойной ночи!
     На  другой день у нас был техосмотр. Люди на автобазе нервничали: вечно
эти  инспектора заявляются некстати, вечно придираются ко всему и составляют
акты. Сколько с ними возни, сколько хлопот! Но те были невозмутимы.
     За  свою машину я был спокоен, однако держался подальше, делал вид, что
занят  ремонтом. Надо было оттянуть время до вступления на дежурство Кадичи.
Никто  не  заговаривал  со мной, не напоминал о вчерашнем. Я знал, что людям
не  до  меня:  все  спешили  быстрей  пройти техосмотр и отправиться в рейс,
нагнать упущенное время. И все же обида в душе не проходила.
     Техосмотр  я прошел во второй половине дня. Инспектора ушли. Стало тихо
и  пусто. В глубине двора под открытым небом стояли прицепы. Их использовали
иногда  по равнинным дорогам для внутренних перевозок. Я облюбовал себе один
-  обыкновенная  тележка, кузов на четырех колесах. Вот и вся премудрость. А
сколько  пришлось  переволноваться!.. Тогда я еще не знал, что меня ожидает,
спокойно  пошел  в  общежитие,  надо  было  поплотней пообедать и вздремнуть
часок,  дорога  предстояла  трудная. Но я так и не смог заснуть, ворочался с
боку на бок. А когда начало смеркаться, вернулся на автобазу.
     Кадича  была  уже здесь. Все готово. Я взял путевку и поспешил в гараж.
"Теперь  держитесь!"  Развернул  машину,  подвел к прицепу, перевел мотор на
малые  обороты,  вышел,  осмотрелся  вокруг.  Никого нет. Слышен только стук
станков  в  ремонтной  мастерской  да  шум  прибоя  на  озере. Небо будто бы
чистое,  но  звезд  еще не видно. Рядом тихо постукивает мотор, и сердце мое
постукивает. Хотел закурить, да тут же отбросил папиросу в сторону - потом.
     У ворот меня остановил вахтер:
     - Стой, куда?
     - На  погрузку,  аксакал,  -  сказал  я, стараясь быть равнодушным. Вот
пропуск на выезд.
     Старик уткнулся в бумажку, никак не разберет при свете фонаря.
     - Не задерживай, аксакал! - не утерпел я. - Работа не ждет.
     Погрузка  прошла нормально. С полной выкладкой: два места в кузове, два
-  в  прицепе.  Никто  слова  не сказал - я даже удивился. Вышел на трассу и
только  тогда  закурил.  Уселся  поудобнее,  включил  фары и дал полный газ.
Закачалась,  замельтешила  тьма  на  дороге.  Путь  был свободен, и ничто не
мешало  мне  увеличивать скорость до предела. Машина неслась легко, почти не
ощущался  погромыхивающий  сзади  прицеп.  Правда,  на поворотах нас немного
заносило  в  сторону  и  выруливать  было  труднее,  но  это  с  непривычки.
"Приноровлюсь",  -  думал я. "Даешь Долон! Даешь Синьцзян!" - крикнул я себе
и  пригнулся  к  баранке, как всадник к холке коня. Пока дорога ровная, надо
было нажимать. К полночи я рассчитывал выйти на штурм Долона.
     Некоторое  время  я  даже  перекрывал  свои расчеты, но, когда начались
горы,  идти  пришлось  осторожней.  Не  потому,  что  мотор  не справлялся с
нагрузкой,  сдерживали  меня  не  столько  подъемы,  сколько  спуски. Прицеп
вихлял  на  уклонах,  гремел, подталкивал машину, мешал спокойно спускаться.
Поминутно  приходилось  переключать скорости, тормозить, выруливать. Сначала
я  крепился,  старался не замечать. Но дальше - больше, это стало беспокоить
меня,  раздражать.  Сколько  их  на пути - подъемов да спусков, приходило ли
кому  в  голову подсчитать! И все же я не падал духом. Мне ничто не грозило,
только  силы  выматывались. "Ничего! - успокаивал я себя. - Сделаю передышку
перед  перевалом.  Пробьюсь!"  Я  не понимал, почему сейчас мне было гораздо
труднее, чем тогда осенью, когда я вел на буксире машину.
     Долон  приближался.  Лучи  фар  заскользили по темным каменным громадам
ущелья,  скалы  с  нахлобученными  снежными  шапками  нависали  над дорогой.
Замелькали  крупные  хлопья  снега.  "Должно  быть,  ветер  сдул  сверху", -
подумал  я.  Но хлопья стали налипать на стекла и оползать вниз, значит, шел
снег.  Он  был  не  очень  густ,  но  мокрый.  "Этого  еще  не хватало!.." -
выругался я сквозь зубы. Включил щетки.
     Начались   первые   крутизны  перевала.  Мотор  завел  знакомую  песню.
Монотонный,  надсадный  гул  пополз  во тьме по дороге. Наконец подъем взят.
Теперь  впереди  долгий  путь  под  уклон. Мотор заурчал, машина пошла вниз.
Сразу  замотало  из  стороны в сторону. Я чувствую спиной, как дурит прицеп,
как  он  наезжает и тычется в машину, слышу, как гремит, скрежещет металл на
стыке  сцепа.  Этот  скрежет  сводит  мне  спину до ломоты, отзывается тупой
болью  в  предплечьях.  Колеса  не подчиняются тормозам, скользят по мокрому
снежному  покрову.  Машина  пошла  юзом,  затряслась  всем корпусом, вырывая
баранку  из  рук,  и  заскользила  наискось  по  дороге.  Я  вывернул  руль,
остановился.  Дальше  не  могу, сил нет. Выключил фары, заглушил мотор. Руки
одеревенели,  стали  словно протезы. Я откинулся на спинку сиденья и услышал
свое  хриплое  дыхание.  Просидел так несколько минут, отдышался, закурил. А
вокруг  -  тьма,  дикая  тишина.  Только  ветер посвистывает в щелях кабины.
Боюсь   представить,  что  будет  впереди.  Отсюда  идут  вверх  по  откосам
серпантины.  Мучение  для  мотора  и  для  рук это бесконечное карабканье по
склону горы зигзагами. Однако раздумывать не приходится, снег валит.
     Я  завел  мотор. Машина с тяжелым ревом двинулась в гору. Стиснув зубы,
без  передышки  брал  серпантины  петлю за петлей, одну за другой. Кончились
серпантины.  Теперь  крутой  спуск,  ровная,  пологая  дорога  до поворота к
дорожному  участку  и  дальше  последний  приступ  перевала. С трудом съехал
вниз.  По прямой дороге, которая тянется километра четыре, разогнал машину и
с  ходу  припустил  на  подъем.  Пошел,  пошел вверх, еще... Разгона хватило
ненадолго.  Машина  стала  угрожающе  замедлять  ход, переключил скорость на
вторую,  затем на первую. Откинулся на спину, вцепился в баранку. В просвете
туч  брызнули  звезды  в  глаза  -  ни  с  места,  дальше  не  берет. Колеса
забуксовали, повели в сторону, я придавил акселератор до самого дна.
     - Ну, еще! Ну, еще немного! Держись! - закричал я не своим голосом.
     Мотор  с  протяжного  стона  перешел  на звенящую дрожь и сорвался, дал
перебой,  заглох.  Машина медленно поползла вниз. И тормоза не помогали. Она
скатывалась  с  горы  под  тяжестью  прицепа и, наконец, резко остановилась,
ударившись  о скалу. Все стихло. Я толкнул дверцу, выглянул из кабины. Так и
есть!  Проклятье!  Прицеп  завалился  в кювет. Теперь никакими силами его не
вытащишь.  В  беспамятстве  я  снова  завел  мотор,  рванул  вперед. Бешенно
закрутились  колеса, машина поднатужилась, напряглась всем корпусом, но даже
не  сдвинулась  с  места.  Я  выпрыгнул  на  дорогу, подбежал к прицепу. Его
колеса  глубоко  увязли  в кювете. Что делать? Ничего не соображая, в дикой,
исступленной  злобе  кинулся  я  к прицепу, стал руками и всем телом толкать
колеса.  Потом  подлез  под  кузов  плечом,  зарычал, как зверь, напрягся до
свербящей  боли  в голове, пытаясь сдвинуть прицеп на дорогу, но - куда там.
Обессилев,  упал  лицом  на  дорогу  и,  подгребая под себя грязь со снегом,
заплакал  от  досады.  Потом  встал,  пошатываясь, подошел к машине к сел на
подножку.


     Издали  донесся  гул мотора. Два огонька спускались под уклон к пологой
дороге.  Не  знаю,  кто  он  был,  этот шофер, куда и зачем гнала судьба его
средь  ночи,  но  я  испугался, будто огни эти должны были настичь и поймать
меня.  Как  вор,  метнулся я к сцепу, скинул на землю соединительную серьгу,
прыгнул в кабину и помчался вверх по дороге, бросив в кювете прицеп.
     Непонятный,  жуткий  страх  преследовал  меня.  Все время казалось, что
прицеп  гонится  за  мной  по  пятам, вот-вот настигнет. Я несся с небывалой
скоростью, не расшибся, пожалуй, лишь потому, что наизусть знал дорогу.
     К  рассвету  прибыл  на  перевалочную  базу.  Не  отдавая себе никакого
отчета,  как  сумасшедший заколотил кулаками в дверь. Дверь распахнулась; не
глядя  на  Асель, прошел в дом, как был весь в грязи с головы до ног. Тяжело
дыша,  сел  на что-то влажное. Это был ворох выстиранного белья на табурете.
Полез  в карман за папиросами. Под руку попались ключи от зажигания. С силой
швырнул   их   в   сторону,  уронил  голову  и  застыл,  разбитый,  грязный,
оцепеневший.  Босые  ноги  Асель  переминались  возле  стола.  Но  что я мог
сказать ей? Асель подняла с пола