не
зажмурилась,  когда,  -  подчиняясь   какой-то   внешней   необходимости
действий, одновременно выполняя и ужасаясь ею, - размахнулся и ударил ее
по лицу. - Мой сын вор, - спокойно и горестно, словно рассуждала сама  с
собой, прошептала мать, и страшно тряся седой головой и  помедлив  точно
ожидая, не ударю ли я еще раз, медленно с жалко висящими плечами и рука-
ми, пошла к двери.
 
   Под каменным подоконником в трубах отопления что-то щелкало,  шипело,
лилось. Оттуда шла душная теплота. На столе, не  давая  света,  в  лампе
желто тлела проволока. Нос мой запух, не пропускал дыхания. А  за  окном
соседний дом начал морщиться; его труба оторвалась и мокро  расползалась
в металлических небесах. Но я не  старался  сморгнуть  заливавшие  глаза
слезы.
 
   6
 
   Через полчаса я подходил к дому, где жил Яг. У подъезда стоял  извоз-
чик, нагруженный чемоданами. Рядом, одетый по дорожному, суетился Яг  со
своей "испанкой". Завидя меня и путаясь в огромной своей дохе, он подбе-
жал мне навстречу и обнял меня. В двух словах я рассказал,  что  дома  у
меня случилась неприятность, что я, можно сказать, остался без крова,  и
Яг с бодрой возбужденностью человека, торопящегося в отъезд, даже не дав
мне досказать до конца, и восклицая, что это прекрасно, и даже, вот  ис-
тинный Господь, очень даже кстати предложил мне немедленно же поселиться
в его комнате.
 
   Крепко сжимая мою руку, он потащил меня в дом, на ходу буркнул  выно-
сившей баул горничной, что все три месяца, которые он пробудет в Казани,
в его комнате буду жить я, - все также бегом протащил меня по лестнице и
потом сквозь залу до своих дверей, вставил ключ, с сердитым видом  сунул
мне в руку пачку денег, повторяя при этом ни-ни-ни, и еще  раз  поспешно
обняв меня и извинившись, что боится опоздать  на  поезд,  махнув  рукой
убежал.
 
   Оставшись один и отперев дверь, я со странным чувством вошел  в  свое
новое жилище. Все произошло слишком быстро и от бессонной ночи меня гад-
ко мутило. В комнате был беспорядок, какая-то покинутость и тоска отъез-
да. На столе стояли грязные тарелки, остатки ужина и куски хлеба. Я  от-
ломил кусочек, но лишь только почувствовал его во рту, как  тут  же,  не
разжевав, проглотил, ощутив небывалую пустоту и дергающую воздушность  в
скулах. Впервые узнавая, что значит голод после кокаина,  я  стал  жадно
есть, руками обрывая сальное мясо, - обморочно дрожа рукой и шеей, напи-
хивая рот, проглатывая снова, набивал, испытывая желание рычать и  в  то
же время чувствуя нервный хохоток над этим желанием. А когда съев и сра-
зу сонно отяжелев, хотя мог еще съесть много, доплелся до дивана и  лег,
то тотчас в протянутых ногах что-то мягко, недвижно задергало. И присни-
лось мне, как моя бедная старая мать, в рваной шубенке шагает по  городу
и мутными и страшными глазами ищет меня.
 
   * МЫСЛИ *
 
   1
 
   Выспавшись, я уже на следующее утро снова поехал к Хирге, купил у не-
го полтора грамма кокаина, и так это пошло дальше, - изо дня в день.  Но
невольно, лишь только записал я сейчас все  эти  слова,  как  тотчас,  с
чрезвычайной явственностью, мне представилась  презрительная  улыбка  на
лице того, в чьи руки попадут эти мои печальные записки.
 
   В самом деле, я чувствую, что эти самые слова, или, вернее, мои  пос-
тупки, которые должны характеризовать силу кокаина, - для  каждого  нор-
мального человека, с гораздо большей вероятностью, будут характеризовать
только мою собственную слабость, и, таким образом, уж непременно  возбу-
дят отчуждение; обидное, презрительное отчуждение,  возникающее  даже  в
самом чутком слушателе, лишь только он начинает сознавать, что то  самое
стечение обстоятельств, которое погубило жизнь рассказчика,  ни  в  коей
мере (случись с ним, со слушателем, нечто подобное) не могло  бы  испор-
тить или изменить его собственную жизнь.
 
   Все это я говорю, исходя из того, что точно  такое  же  презрительное
отчуждение почувствовал бы я сам, не случись со мной этой первой кокаин-
ной пробы, и что только теперь, вступив на дорогу моей гибели,  я  знаю,
что подобное презрение возникло бы во мне не столько вследствие возвели-
чения мною моей личности, сколько по причине  недооценки  силы  кокаина.
Итак - сила кокаина. Но в чем, в чем же выражается эта сила?
 
   2
 
   За долгие ночи и долгие дни под кокаином в ягиной комнате, мне пришла
мысль о том, что для человека важны не события в окружающей его жизни, а
лишь отражаемость этих событий в его сознании. Пусть события изменились,
но, поскольку их изменение не отразилось в сознании, такая  их  перемена
есть нуль, - совершеннейшее ничто. Так, например, человек, отражая в се-
бе события своего обогащения, продолжает чувствовать себя богачем,  если
он еще не знает, что банк, хранящий его капиталы, уже лопнул. Так, чело-
век, отражая в себе жизнь своего ребенка, продолжает быть отцом, раз  до
него не дошла еще весть, что ребенок задавлен и уже умер. Человек живет,
таким образом, не событиями внешнего мира, а лишь отражаемостью этих со-
бытий в своем сознании.
 
   Вся жизнь человека, вся его работа, его поступки, воля, физическая  и
мозговая силы, все это напрягается и  тратится  без  счета  и  без  меры
только на то, чтобы свершить во внешнем мире некое событие, но  не  ради
этого события как такового, а единственно для того, чтобы ощутить  отра-
жение этого события в своем сознании. И если  ко  всему  этому  добавить
еще, что в этих стремлениях человек добивается свершения лишь таких  со-
бытий, которые, будучи отражены в его сознании, вызовут в  нем  ощущение
радости и счастья, - то непосредственно обнажается весь механизм, двига-
ющий в жизни решительно каждым человеком, совершенно независимо от  того
- дурень и жесток, или хорош и добр этот человек.
 
   Иначе говоря, если один человек стремится свергнуть царское, а другой
революционное правительство, если один желает обогащаться, а другой раз-
дать свои богатства бедным, то все эти противоречивые устремления свиде-
тельствуют лишь о разнообразии рода человеческой деятельности, который в
лучшем случае (да и то не всегда) мог бы служить в  виде  характеристики
каждой личности в отдельности, причина же человеческой деятельности, как
бы эта деятельность ни была разнообразна, всегда одинакова:  потребность
свершения во внешнем мире таких событий, которые, будучи отражены в соз-
нании, вызовут ощущение счастья.
 
   Так было и в моей маленькой жизни. Дорога ко  внешнему  событию  была
намечена: я желал стать знаменитым адвокатом и богачем. Казалось, мне бы
оставалось только идти и идти по этой дороге, тем более, что многое (как
я себя в этом уговаривал) весьма благоприятствовало мне. Но странно. Чем
дольше я пробивался по пути к заветной цели, тем чаще случалось так, что
в темной комнате я ложился на диван, и сразу воображал себя все тем, чем
желал стать, инстинктом лени и мечтательности познавая, что  осуществле-
ние всех этих внешних событий не стоит такого громадного количества вре-
мени и труда, не стоит хотя-бы уже потому, что ощущение счастья было  бы
тем сильнее, чем быстрее и неожиданнее свершились бы вызывающие его  со-
бытия.
 
   Но такова была уже сила привычки, что даже  в  мечтах  о  счастье,  я
прежде всего думал не об ощущении счастья, а о  таком  событии,  которое
(свершись оно), вызовет во мне это ощущение, не будучи в силах  отделить
эти два элемента друг от друга. Даже в мечтах  я  принужден  был  прежде
всего вообразить себе какое-нибудь замечательное событие в моей  будущей
жизни, и лишь затем, картиной этого события, получал возможность радост-
но будоражить в себе ощущение счастья.
 
   Все дело заключалось в том, что до моего знакомства с кокаином я оши-
бочно полагал, будто счастье - это есть нечто целое, между тем,  как  на
самом-то деле всякое человеческое счастье состоит из хитрейшего  слияния
двух элементов: 1) физического ощущения счастья и 2) того внешнего собы-
тия, которое является психическим возбудителем этого ощущения.
 
   И только тогда, когда я впервые испробовал кокаин,  мне  стало  ясно.
Мне стало ясно, что то внешнее событие, о достижении которого я  мечтаю,
ради свершения которого тружусь, трачу всю мою жизнь, и, в конце концов,
быть может, его не достигну, - это  событие  необходимо  мне  лишь  пос-
тольку, поскольку оно, отражаясь в моем сознании, возбудит во мне ощуще-
ние счастья. И если, как я в этом убедился,  крохотная  щепотка  кокаина
могуче и в единый миг возбуждает в моем организме это ощущение счастья в
никогда неиспытанной раньше огромности, то тем самым совершенно отпадает
необходимость в каком бы то ни было событии, и следовательно бессмыслен-
ными становятся труд, усилия и время, которые, для  осуществления  этого
события, нужно было бы затратить.
 
   Вот эта-то способность кокаина возбуждать физическое ощущения счастья
вне всякой психической зависимости от окружающих  меня  внешних  событий
даже тогда, когда отражаемость этих событий в моем сознании должна  была
бы вызывать тоску, отчаяние и горе, - вот это-то свойство кокаина и было
той страшной притягательной силой, бороться и противостоять которой я не
только не могу, но и не хотел.
 
   Бороться и противостоять кокаину я мог бы только в одном случае: если
бы ощущение счастья возбуждалось бы во мне не столько свершением внешне-
го события, сколько той работой, теми усилиями, тем трудом, которые, для
достижения этого события, следовало затратить. Но этого в моей жизни  не
было.
 
   3
 
   Само собою разумеется, что все вышесказанное о кокаине нужно понимать
отнюдь не как мнение о нем вообще, а лишь как мнение об этом яде  такого
человека, который только-только начал нюхать. Такому человеку и в  самом
деле кажется, что основное свойство кокаина - это есть способность  воз-
буждать ощущение счастья; так непойманная  мышь  уверена,  что  основное
свойство мышеловки это тот кусок сала, который ей хочется съесть.
 
   Самым ужасным и неизменно следующим после многочасового действия  ко-
каина явлением - была та мучительная, неотвратимая  и  страшная  реакция
(или, как медики ее называют, депрессия), которая овладевала  мною  тот-
час, лишь только кончался последний порошок кокаина. Реакция эта продол-
жалась долго, на часах длилась примерно в течение трех,  иногда  четырех
часов, и выражалась в такой мрачной и такой смертной тоске, что хоть ра-
зум и знал, что через несколько часов все это пройдет и  выветрится,  но
чувство в это не верило.
 
   Известно, что чем сильнее чувство, овладевающее человеком, тем слабее
способность самонаблюдения. Пока  я  находился  под  действием  кокаина,
чувства, возбуждаемые им, были настолько могущественны и сильны, что моя
способность наблюдения за собой ослабевала до степени, как это  возможно
наблюдать только у некоторых душевнобольных. Таким образом чувства, вла-
девшие мною, пока я находился под кокаином, уже не сдерживались ничем  и
полностью, вплоть до идеальной искренности, вылезали наружу,  проявляясь
в моих жестах, и в моем лице, и в моих поступках. Под кокаином до  таких
громадных размеров вырастало мое чувствующее Я,  что  самонаблюдающее  Я
прекращало работу. Но лишь только кончался кокаин,  как  возникал  ужас.
Ужас этот заключался в том, что я начинал видеть себя, видеть таким, ка-
ков я был под кокаином. И вот наступали страшные  часы.  Тяжело  опадало
тело, в злобном отчаянии от невыразимой,  неизвестно  откуда  взявшейся,
тоски ногти врезались в ладони, а память, как в тошноте, возвращала  об-
ратно все, и я смотрел, не мог не смотреть на эти видения зловещего сра-
ма.
 
   Вспоминалось до мельчайших подробностей все. И мое замерзшее  состоя-
ние у двери этой тихой комнаты под кокаином в ночи, в  идиотической,  но
непобедимой тревоге, что вот-вот кто-то идет, и войдет  сюда,  и  увидит
мои ужасные глаза. И, кажется, часами длящееся подкрадывание мое к  тем-
ному, с неопущенной шторой, ночному окну, сквозь которое, лишь только  я
отвернусь, кто-то страшно заглядывает, хоть я и знаю, что  окно  это  во
втором этаже. И тушение лампы, которая  своим  чрезмерно  ярким  светом,
словно звучанием беспокоит, зовет сюда людей, и вот уже чудится мне, что
кто-то крадется по коридору к моей тоненькой, хрупкой двери.  И  лежание
на диване с напрягшейся шеей и неопускающейся головой, словно от прикос-
новения ее с подушкой произойдет грохот, который поднимет весь дом, меж-
ду тем, как измученные, ноющие в ожидании  наткнуться  на  острое  глаза
пронзительно смотрят в красную, в трясущуюся тьму. И  чирканье  во  тьме
спички, которую иззябшая в ознобе и тугая рука так боязливо трет  о  ко-
робку, что та никак не зажигается, а когда наконец протяжно шипя вспыхи-
вает, то дико отпрыгивается тело, и спичка выпадает на диван.  И  каждые
десять минут потребность новой понюшки, когда с лежащей  где-то  тут  на
диване, но неизведомой во тьме бумажки похудевшие за ночь  руки  трясясь
соскабливают кокаин на тупую сторону стального пера, с  которого,  после
того, как это перо (приподнимаемое во тьме дрожащей рукой), уже трясется
у самой ноздри - ничего не втягивается и в нос не попадает,  потому  что
перо от последнего раза намокло, кокаин его облепил,  затвердел,  пустил
кислую ржавчину. И потом рассвет и все более отчетливая видимость  пред-
метов, нисколько не распускающая мышц, а напротив, еще  большая  скован-
ность движений и всего тела, тоскующего  по  скрывавшей,  точно  одеялом
прикрывающей его тьме - теперь, когда и лицо и глаза подвергаются  необ-
ходимости быть видимыми на этом белом свету. И бесчисленные позывы мочи,
когда становилось необходимым, преодолевая  пугливую  скованность  тела,
тут же в комнате ходить на горшок, от производимого будто  на  весь  дом
чудовищного шума оскаливать сжимающиеся, замороженные зубы, в липком,  в
непривычно остро пахнущем, в зловонном поту, как на ледяную  гору,  дико
трясясь от озноба, лезть в темноте на диван, подчас на грохнувшей пружи-
не испуганно застывая воткнутым коленом до следующего позыва.  А  дальше
утро, вылизывание ржавого пера, сухой взлет свежей понюшки из нового по-
рошка, легкое головокружение и тошнота в наслаждении, и ужас от  первого
чужого шума проснувшихся в доме людей. И, наконец, стук в дверь, редкий,
размеренный, настойчивый, - и мой кашель, сотрясающий  влезшее  в  диван
потное тело, необходимый, чтоб выдернуть застрявший голос, и дальше  мой
трепещущий от счастья (несмотря на ужас) голос сквозь зубы  -  кто  там,
что нужно, неумолимый, и вдруг, и  вдруг  мгновенное  перемещение  этого
стука, потому что за окном колют дрова.
 
   Каждый раз, лишь только кончался кокаин, возникали эти  видения,  эти
картинные воспоминания о том, каким я  был,  как  выглядел  и  как  себя
странно вел, - и вместе с этими воспоминаниями все больше и больше росла
уверенность, что очень и очень скоро, если не завтра,  то  через  месяц,
если не через месяц, так через год - я кончу в сумасшедшем доме. С  каж-
дым разом я все увеличивал дозу, нередко доводя ее уже до трех с полови-
ной грамм, тянувших действие наркоза в течение, примерно, двадцати  семи
часов, но вся эта моя ненасытность с одной, и желание  отдалить  ужасные
часы реакции с другой стороны, делали эти,  возникавшие  после  кокаина,
воспоминания все более и более зловещими. Увеличение ли дозы,  расшатан-
ный ли ядом организм, или и то, и другое вместе было тому причиной, - но
та внешняя оболочка, которую выделяло наружу мое кокаинное счастье, ста-
новилась все страшнее и страшнее.  Какие-то  странные  мании  овладевали
мною уже через час после того, как я начинал нюхать, - иногда  это  была
мания поисков, когда кончался коробок со спичками и я начинал искать их,
отодвигая мебель, опоражнивая ящики стола, при этом заведомо  зная,  что
никаких спичек в комнате нет, и все же с наслаждением продолжая поиски в
течение многих часов беспрерывно, - иногда это была мания какой-то мрач-
ной боязни; ужас который усугублялся тем, что я сам не  знал,  чего  или
кого я боюсь, и тогда долгими часами, в диком страхе, сидел я на корточ-
ках у двери, внутренне раздираемый с одной стороны невыносимой потребно-
стью свежей понюшки кокаина, который я оставил на  диване,  с  другой  -
страшной опасностью хотя на короткое мгновение  оставить  без  присмотра
охраняемую мною дверь. Иногда же, а за последнее время  это  стало  слу-
чаться часто, все эти мании овладевали мною сразу, - тогда нервы доходи-
ли до последней возможности напряжения, - и вот однажды  (это  случилось
глубокой ночью, когда в доме спали, и когда я, приложив ухо к щели, сто-
рожил дверь), в корридоре вдруг что-то гулко по ночному ухнуло, одновре-
менно во мраке моей комнаты возник протяжный вой, и только спустя  мгно-
вение я понял, что вою-то это я сам, и что моя же рука зажимает мне рот.

   4
 
   Один страшный вопрос тяготил надо мной все это кокаинное время.  Воп-
рос этот был страшен, ибо ответить на него обозначал или тупик, или  вы-
ход на дорогу ужаснейшего из мировоззрений. И мировоззрение это состояло
в том, что оскорбляло то светлое, нежное и чистое, искренне и в  спокой-
ном состоянии, не оскорблял даже самый последний  негодяй:  человеческую
душу.
 
   Толчек к возникновению этого вопроса, как это часто бывает, начинался
с пустяков. Казалось бы и вправду, - ну что в такой вещи особенного. Что
особенного в том факте, что за время, пока действует  кокаин  -  человек
испытывает высоко человечные, благородные  чувства  (истеричную  сердеч-
ность, ненормальную доброту и проч.), а как только кончается воздействие
кокаина, так тотчас человеком  овладевают  чувства  звериные,  низменные
(озлобленность, ярость, жестокость). Казалось бы, ведь ничего особенного
в такой смене чувств нету, - а между тем именно эта-то  смена  чувств  и
наталкивала на роковой вопрос.
 
   В самом деле, ведь то обстоятельство, что  кокаин  возбуждал  во  мне
лучшие, человечнейшие мои чувства - это я мог истолковать  наркотическим
воздействием на меня кокаина. Но зато как объяснить другое.  Как  объяс-
нить ту неотвратимость, с которой (после кокаина) вылезали из меня  низ-
меннейшие, звериные чувства. Как объяснить такое вылезание, постоянство,
и непременность которого невольно наталкивало на мысль, что мои человеч-
нейшие чувства словно ниточкой связаны с моими  звериными  чувствами,  и
что предельное напряжение и, значит, затраченность одних влечет и  тянет
за лет останавливались наши сердца. часам, где опустошение одного шара -
предопределяет наполнение другого.
 
   И вот возникает вопрос: есть ли и  знаменует  ли  собою  такая  смена
чувств - лишь особое свойство кокаина, которое он моему организму  навя-
зывает, - или же такая реакция есть свойство  моего  организма,  которое
под действием кокаина лишь более наглядно проявляется.
 
   Утвердительный ответ на первую часть вопроса - обозначал  тупик.  Ут-
вердительный ответ на вторую часть вопроса - раскрывал выход на широчен-
ную дорогу. Ибо ведь  очевидно,  что  приписывая  такую  острую  реакцию
чувств свойству моего организма (действием кокаина лишь более резко про-
являемому), я тем самым принужден был признать, что и помимо кокаина, во
всяческих других положениях, - возбуждение человечнейших чувств моей ду-
ши будет (в виде реакции) вытягивать вслед за собой позывы озверения.
 
   Фигурально выражаясь, я себя спрашивал: не есть ли душа  человеческая
нечто вроде качелей, которые, получив толчек в сторону человечности, уже
тем самым подвергаются предрасположению откачнуться в сторону зверства.
 
   Я пробовал подыскать какой-нибудь жизненно простой  и  подтверждающий
такое предположение пример, и, как мне казалось, находил его.
 
   Вот добрый и впечатлительный юноша Иванов сидит в театре. Кругом тем-
но. Идет третий акт сентиментальной пьесы. Злодеи вот-вот уже торжеству-
ют и потому, разумеется, на краю гибели. Добродетельные герои почти  что
гибнут и потому, как