ом  решении, предложил  на  выбор  два  возможных  места  будущей
дислокации  штаба:  Хамхын  и Пхеньян. И.М. Чистяков выбрал  Пхеньян.  {* 7}
Возможно,   это  полуслучайное  решение  предопределило   положение  будущей
северокорейской столицы. Надо  сказать, что чем бы  ни руководствовался И.М.
Чистяков в своем выборе (скорее  всего, решающую  роль сыграли чисто военные
соображения),  но с позиций  сегодняшнего  дня он  представляется достаточно
удачным: из  всех городов, оказавшихся в  советской  зоне оккупации, Пхеньян
был не только крупнейшим,  но  и  одним из старейших.  Вдобавок, этот  город
являлся и  одной из исторических  столиц  Кореи, что также отчасти придавало
некоторую легитимность разместившемуся там правительству. Однако, повторяем,
И.М.Чистяков тогда вряд ли был осведомлен обо всех этих деталях.

     Говоря о деятельности советских властей на территории Северной Кореи за
весь  период  от  их освобождения страны и  до провозглашения КНДР,  следует
иметь в виду, что стоявшие  перед  ними задачи  можно было разделить  на две
взаимосвязанные,  но  все-таки  весьма  отличающиеся  друг от  друга группы:
экономические и политические.

     В  экономическом  отношении советские власти  должны  были поддерживать
функционирование   северокорейской   экономики,   обеспечивать   потребности
населения в продовольствии  и  товарах  первой  необходимости,  организовать
проведение  неотложных восстановительных работ  и  поддержание общественного
порядка.  Это  было непростая  задачей. Отступая,  японцы  нанесли корейской
экономике огромный ущерб. По подсчетам советского командования, неоднократно
цитировавшихся в  советских публикациях, из существовавших к тому времени на
территории Северной Кореи 1034 мелких и средних предприятий были выведены из
строя 1015. {* 8} Кроме того, большинство среднего и практически весь высший
технический персонал  состоял из японцев, которые либо  выехали  из страны к
моменту вступления туда советских войск, либо не собирались в ней оставаться
и в буквальном смысле слова "сидели на чемоданах".

     Необходимо было  и навести  порядок,  не в последнюю  очередь  -- среди
собственных  солдат.  Как  ни  прискорбно, но  поведение  советских  войск в
начальный  период   оккупации  было  далеко  не  образцовым.  Многочисленные
свидетели  отмечают,  что  первые  дни  пребывания советских частей  в Корее
ознаменовались   рядом,  мягко  говоря,   неприятных  происшествий,  и   что
мародерство со стороны советских  солдат  было если и не массовым, то весьма
распространенным  явлением.  Эти  обвинения  вполне можно  было  бы  считать
тенденциозными и  продиктованными пропагандистскими  соображениями,  если бы
они не исходили частично и от тех,  кто относился к Советскому Союзу и к его
корейской политике достаточно доброжелательно. {* 9}  Автору  этих строк  во
время его  бесед с пожилыми корейцами приходилось и самому слышать о случаях
мародерства со стороны советских  войск  в первые  недели оккупации.  Однако
решительные меры, принятые советским командованием уже в сентябре, позволили
восстановить порядок среди своих войск.

     Главными   задачами   для  советского  руководства  являлись,  конечно,
политические. Советское командование должно было провести то, что в западной
и южнокорейской  литературе  довольно метко  называется  или "коммунизацией"
страны  {* 10}, то есть обеспечить приход к власти того режима, который бы в
наибольшей  степени устраивал советское руководство.  Было бы преувеличением
считать, что  у советских оккупационных с самого начала имелся какой-то план
или программа действий. Возможно, что поначалу Москва не исключала того, что
оккупация  Кореи  будет  только кратковременной. Однако начиналась  Холодная
война.  Логика  глобальной  конфронтации,  равно как  и  стремление  "помочь
прогрессивным  силам",  не  оставляли  творцам  советской  политики  особого
выбора:  уже к началу 1946 г. стало ясно, что и интересы Советского Союза, и
"прогресса" (как  их понимали  тогда в  СССР) требовали создания в  Северной
Корее  просоветского режима.  Корея  всегда воспринималась как потенциальный
плацдарм для атаки на Советский Союз со стороны Японии. После 1945 г. Япония
превратилась  в  передовую   американскую  базу,  и   это  сделало  создание
"защитного буфера" в Северной Корее весьма актуальным. Разумеется, Советский
Союз не возражал  бы  и  против установления  дружественного (желательно  --
коммунистического) правительства  на всем Корейском полуострове. Однако было
ясно, что США вряд ли  допустят подобного поворота событий. Посему Советский
Союз уже зимой 1945/46 гг. приступил к созданию сепаратного северокорейского
правительства. Справедливости ради надо  отметить, что и американские власти
на Севере занимались примерно тем же самым, и примерно в такие же сроки.

     Итак, главной  целью  советской  политики  было создание дружественного
СССР режима. Строго говоря, такой режим вовсе не обязательно должен был быть
коммунистическим  и, уж тем  более,  не было  особой  надобности  копировать
тогдашние советские порядки с  той тщательностью, с которой  это делалось во
всех  странах, оказавшихся  под советским  контролем  после  победы СССР  во
Второй  мировой  войне.  Однако  в  большинстве  этих  государств  советская
сталинская  политическая  и экономическая  система  оказалась  скопированной
вплоть до мелочей. Особой политической необходимости в этом не было, но само
это копирование вполне  объяснимо.  Во-первых, те, кто  реально  отвечал  за
проведение  советской  политики  в  оккупированных   странах,  сами  считали
советскую  систему  чуть  ли  не  венцом  творения,  а  в  ее  наибыстрейшем
утверждении  во  всех  концах  Земли  видели  кратчайший путь  к  достижению
всеобщего процветания.  Возможно, что не все они  были искренни, но выражать
какие-либо  сомнения  на  сей счет  было  делом  весьма  опасным. Во-вторых,
главной опорой советских войск почти повсюду становились местные коммунисты,
для которых Советский Союз служил недосягаемым идеалом, а все существовавшие
там формы политической и общественной организации -- безусловно  образцовыми
и  находящимися вне критики.  Порою  местные  коммунисты были,  так сказать,
"большими католиками,  чем папа  римский", и копировали  московские  образцы
даже более ревностно, чем хотелось их советским советникам. {* 11}

     Ситуация  в  Корее  не   была  чем-то   уникальным.  Похожее  положение
существовало  не только  в  Корее,  но  и  во  многих  других  государствах,
оказавшихся к концу войны под контролем  советских вооруженных  сил.  Однако
обстановка, сложившаяся в Корее к 1945  г., во многом отличалась от той, что
существовала в странах Восточной  Европы. Во всех странах Восточной Европы к
моменту   прихода    туда   советских   войск   уже   существовали   местные
коммунистические  партии.  В  некоторых  странах они  представляли  из  себя
немалую силу, в других  же были  малочисленны,  но  существовали  они везде.
Поэтому  в  Восточной  Европе   при   осуществлении  политики  "советизации"
советское  военное  и  политическое руководство опиралось преимущественно на
местных коммунистов  и их организационные структуры. В Корее на первых порах
это  было почти  невозможно. Коммунистическое  движение  в Корее  было очень
слабо и, вдобавок, почти  не имело связей с СССР. Компартия Кореи, созданная
в  1925  г.,  еще  в 1928 г. была  распущена  специальным решением Исполкома
Коминтерна.  Причиной  этого  необычного   шага   стали  раздиравшие  партию
фракционные распри.  Немногочисленные разрозненные  коммунистические  группы
существовали  в  глубоком  подпольев  тридцатые   году,  но  почти  все  они
действовали в южной части страны. Влияние коммунистов в  Северной Корее было
незначительным,  подавляющему  большинству  народа местные  коммунистические
лидеры  были  абсолютно  неизвестны.  Куда  большим авторитетом пользовались
правые  националисты,  но и они не представляли из себя серьезной сплоченной
политической силы. В  силу этого  советским  властям пришлось создавать себе
искусственную  опору.   Они   не  могли  ограничиваться  поддержкой  местных
коммунистических  групп,  но был  вынуждены активно  формировать эти  группы
сами. Одновременно, советские  власти  старались  достичь взаимопонимания  с
местными  националистами,  которых поначалу казалось возможным  привлечь  на
свою сторону.

     Главным и общепризнанным лидером  националистов на Севере в 1945 г. был
Чо Ман Сик, которого в то время часто называли "корейским Ганди". Чо Ман Сик
родился в 1882 г., в детстве получил традиционное конфуцианское образование,
но  позднее  перешел  в  христианство.  Он  закончил  юридический  факультет
японского  Университета Мэйдзи, в Пхеньяне же он работал  директором школы и
активно  участвовал в  националистическом движении,  решительно  выступая за
ненасильственное сопротивление колонизаторам. В  двадцатые  годы Чо  Ман Сик
стоял  у  истоков движения за экономическое  самоусиление, был руководителем
ряда крупных националистических организаций. Особую известность он  приобрел
во время войны, когда японские власти  попытались заставить корейцев сменить
свои традиционные фамилии на японские.  Чо Ман  Сик демонстративно отказался
это сделать. {* 12}

     В  момент,  когда  стало  известно  о капитуляции  Японии,  Чо Ман  Сик
находился вне Пхеньяна, но получив это известие, он тут же прибыл  в город и
днем 17  августа сформировал там орган местного самоуправления, который стал
называться  Южнопхенанским комитетом по подготовке независимости.  Произошло
это   с  молчаливого  согласия  японской  администрации.   Японцы   понимали
неизбежность ухода из  Кореи  и стремились обеспечить  максимально возможную
стабильность на те  несколько дней, которые должна была  занять эвакуация. В
составе  Комитета  была 9  отделов  (общий,  охраны  общественного  порядка,
пропаганды, просвещения, экономики, финансов,  повседневной жизни,  местного
управления и иностранных дел). Кроме самого Чо Ман  Сика, в Комитет поначалу
входило  двадцать  человек, в  большинстве  своем  представлявших  различные
националистические организации. Только трое его членов были коммунистами: Ли
Чу “н (зав. общим отделом), Хан Чэ Док (зав. отделом пропаганды)  и Ким Кван
Чжин (без  конкретного  поручения). {*  13} В  то же время  за  бортом этого
административного   органа    казались    наиболее    влиятельные    деятели
северокорейского  коммунистического подполья  того времени: Хен Чун Хек, Ким
“н Бом и Пак Чон Э.  Как  отмечает  Э.  ван Ри,  это слабое, по  сравнению с
Сеулом,  представительство  коммунистов  в  самодеятельных органах  местного
самоуправления в целом отражало реальную особенность политической ситуации в
Пхеньяне:  заметно большее, чем в Сеуле, влияние  правых сил. {* 14} В свете
последующих  событий  это  может  показаться парадоксальным,  но  Пхеньян  в
августе 1945 г. был оплотом  правых, в то время как в Сеуле коммунисты тогда
были если не ведущей, то очень заметной политической силой.

     Пхеньянский комитет не был уникальным явлением: в течение второй декады
августа подобные органы корейского самоуправления возникать повсеместно, как
на Севере, так и на Юге  Кореи. Иногда это происходило под контролем, а то и
по прямой  инициативе советских  военных  (в Наджине, Унги,  Чхонджу  и иных
портах  восточного побережья), чаще - совершенно самостоятельно, в  условиях
образовавшегося  после  ухода японцев  вакуума  власти,  а временами  - даже
параллельно с еще продолжавшей функционировать колониальной  администрацией.
Вне  зависимости  от  конкретных  обстоятельств  своего  возникновения,  эти
комитеты  появлялись  достаточно спонтанно  и пользовались широкой  народной
поддержкой.   Во   главе   их  обычно   становились   авторитетные   деятели
националистического движения, но и влияние коммунистов там было, особенно на
Юге, достаточно заметным. На первых порах эти органы местного самоуправления
носили  самые  разные названия:  "комитеты по  подготовке  к  восстановлению
государственности",    "комитеты   обеспечения    порядка",    "национальные
административные  комитеты"  и.т.д.  Однако  вскоре,  с  сентября,  за  ними
окончательно закрепилось  наименование  "народные  политические комитеты". В
южнокорейской историографии принято считать, что это название было введено в
обиход  советским властями.  {* 15} Видимо, так оно и было,  очень уж  слово
"народный"  было  популярно  в  советском  политическом  лексиконе  тех  лет
("народная  демократия",  "народная  армия"  и  т.п.),  но нельзя  полностью
исключить и  того,  что первым  этот термин  употребил кто-то  из  корейских
коммунистов,  а уж потом  понравившееся  название закрепили за  всеми  вновь
образующимися   органами  самоуправления.   С   октября   1945  г.  народные
политические комитеты стали  именоваться просто  "народными комитетами".  {*
16}

     Как только 26 августа  в Пхеньян, ставший  временной столицей  Северной
Кореи,  прибыл  штаб  25-й  армии,  депутация  Южнопхенанского  комитета  по
подготовке независимости  встретилась  с  советским  командованием.  Сначала
члены Комитета попытались установить контакт с самим И.М. Чистяковым, но тот
от обстоятельной беседы уклонился. Как сам он написал в своих воспоминаниях:
"После  короткого  разговора я понял, что  проблем тут так много,  и они так
сложны,  что  без товарищей  из  Военного Совета  нам...не обойтись". {* 17}
Скорее всего,  профессиональный военный И.М.Чистяков решил  не связываться с
чисто политическими делами, которые по тем суровым временам могли казаться и
достаточно небезопасными. Поэтому  он перепоручил контакты с северокорейцами
своему  комиссару Н.Г.Лебедеву. На встрече, состоявшейся 28 или  29 августа,
произошла  беседа  члена   Военного  Совета  25-й  армии  Н.   Г.Лебедева  с
представителями    Комитета    по    подготовке   независимости,    носившая
ознакомительный характер. {*  18}  На ней руководители Комитета обратились к
советскому  командованию  с  просьбами  о  помощи  в  решении  текущих  дел,
состоялось взаимное знакомство.

     В ряде западных и южнокорейских работ  содержится иная версия того, что
произошло  тогда: утверждается,  что на встрече  присутствовал генерал  И.М.
Чистяков,  который потребовал  изменить  состав  Комитета  и  ввести  в него
коммунистов. {* 19} Судя по всему, здесь существуют определенные неточности.
С  большой долей  уверенности можно утверждать,  что И.  М.Чистяков вовсе не
участвовал во встрече 29 (28?) августа. Об этом вполне определенно говорил и
он  сам (в  своих  мемуарах),  и  Лебедев (в беседах со мной).  Оснований не
верить  им в данном случае нет никаких: они  могли бы  умолчать о  том,  что
произошло на встрече,  но не  самом участии в  ней  Чистякова. Сомнительно и
предположение  Э.  ван   Ри   о   том,   что  в  действительности  заявление
И.М.Чистякова о необходимости введения  в  состав Комитета коммунистов могло
быть сделано им во время его первой встречи с членами Комитета {* 20}, ибо к
тому времени  у И.М.Чистякова совсем не было никакой информации  о том,  что
происходит в стране, да, вдобавок, надо  учесть и его откровенное  нежелание
"лезть в политику",  которое достаточно хорошо чувствуется  даже в мемуарах.
Скорее всего, заявление с требованием  преобразовать Комитет по подготовке к
восстановлению государства  в  Народный комитет и провести  в  связи  с этим
изменения в его составе было сделано от имени советского командования (очень
возможно, что даже от имени И.М.Чистякова), но не лично им, а кем-то другим,
вероятнее всего - Н.Г.Лебедевым. Не исключено также, что это требование было
высказано  не во время встречи  29 августа, а  несколько  позднее,  в первых
числах сентября. Косвенным подтверждением последнего предположения служит то
обстоятельство, что ни Н.Г.Лебедев,  ни И.М.Чистяков,  говоря о  встрече  29
(28?) августа, не  упомянули преобразование комитета  среди обсуждавшихся на
ней вопросов.

     В  то  же  время  первая  встреча  с  членами  Комитета  дала  Лебедеву
возможность поближе приглядеться к ним. Чо Ман Сик произвел  на Н.Г.Лебедева
особо неприятное  впечатление.  Это  отношение чувствуется и  в  его докладе
И.М.Чистякову, который  впоследствии тот  сам  привел в своих воспоминаниях,
чувствовал его и автор этих строк во время своих бесед с  Н.Г.Лебедевым. Вот
как, например, передает И.М.Чистяков слова  Н.Г.Лебедева  о поведении Чо Ман
Сика: "Во время беседы Чо Ман  Сик сидел  в кресле  неподвижно, с  закрытыми
глазами. Можно было подумать, что он  спит. Лишь изредка, молча, еле заметно
Чо Ман Сик кивал головой в знак согласия или качал головой, возражая. Вел он
себя  как старший по возрасту  среди присутствовавших, видимо,  полагая, что
чем  меньше  будет говорить, тем выше будет его авторитет". {* 21} Поведение
Чо  Ман Сика  было вполне  понятно и  обычно для любого  высокопоставленного
пожилого корейца, будучи  главой  делегации  и, до  некоторой степени,  всей
местной   администрации,   он,   в   соответствии   с  вековыми   корейскими
стереотипами,  мог и  даже должен был вести себя только так. Однако подобное
поведение не могло вызвать  симпатий у советских офицеров, привыкших к иному
стилю отношений.

     Тем  не  менее, на  первых порах советская  администрация  не оставляла
надежды привлечь на свою сторону Чо  Ман Сика, который, как было ясно  всем,
являлся  на тот момент  самой  популярной политической фигурой  в  Пхеньяне.
Осенью  1945  г.  советские   офицеры  неоднократно  встречались  с  лидером
северокорейских  националистов  и  пытались  уговорить  его встать во  главе
формирующейся северокорейской администрации, но все эти переговоры шли очень
трудно. {* 22} Человек весьма правых взглядов, с неприязнью  относившийся  к
коммунистам,  Чо  Ман Сик  если  и  был согласен сотрудничать  с  советскими
властями,   то   только  на  своих,  довольно  жестких,  условиях,   которые
предусматривали, в первую очередь, сохранение за ним  немалой автономии. Тем
не менее, именно Чо Ман Сик был поставлен во главе "Административного бюро 5
провинций" - временного органа самоуправления  на территории Северной Кореи,
об организации  которого было объявлено 8  октября 1945 г. на организованной
советскими властями  встрече  представителей  народных комитетов 5 провинций
Северной Кореи. Создание этого органа было  примечательно  еще и потому, что
оно  являлось   первой   советской   попыткой   сформировать   своего   рода
северокорейское "протоправительство".

     Предпринимавшиеся на  первых порах попытки привести к власти в Пхеньяне
человека,  не  слишком  тесно связанного с коммунистическим движением, имели
под собой  определенные  основания как  доктринального,  так и практического
характера.    Во-первых,   развертывающиеся   тогда   на   Севере   процессы
рассматривались  как  "народно-демократическая",   а  не  "социалистическая"
революция.  Считалось,  что  она  должна  была  решать  лишь национальные  и
общедемократические задачи, и таким образом создать условия для  перехода  к
собственно социалистическим  преобразованиям.  Поэтому во  главе  режима  на
данном   этапе   было  предпочтительнее  иметь  деятеля  националистического
направления,   хотя   и   "прогрессивного".  {*  23}  Во-вторых,  советскому
командованию  приходилось  учитывать,  что влияние  коммунистов, особенно на
Севере,  было невелико.  Поэтому представлялось весьма желательным опереться
на авторитет Чо Ман Сика и других  известных  националистических  лидеров  и
попытаться  работать с ними. Поэтому  в Северной  Корее,  как  и в некоторых
странах  Восточной  Европы,   советские   власти  взяли   курс  на  создание
коалиционного режима, в котором коммунисты  играли бы заметную  роль, но все
равно   действовали   бы   в   тесном   сотрудничестве   с  "прогрессивными"
националистами.  Такой