капли
разлитой краски.
   С трудом переводя дыхание, Флако с немалым усилием поднялся на дрожащие
ноги, пораженные артритом. От удара болел затылок.
   Но в остальном он чувствовал себя почти сносно.
   Убрав с лица прядь поредевших  к  старости  волос,  Флако  обернулся  в
поисках тряпки, чтобы убрать лужу краски на полу. В  углу  у  двери  стоял
пластмассовый бак со старыми футболками и истертыми махровыми полотенцами.
Выудив из бака самое большое из них, Флако  вернулся  на  середину  сарая,
задумчиво разглядывая большое пятно краски на полу.
   Приглядевшись, он вздрогнул всем телом.
   Пятно приняло уже знакомые очертания раскрытой  человеческой  ладони  с
мясистым отставленным большим пальцем.
   Встав на колени рядом со страшным пятном и тихо читая  молитвы,  старик
принялся дрожащими руками собирать тряпкой лужи красной краски.


   Через час Флако вышел из ветхого сарая и медленно побрел прочь.  Колени
пронзала острая боль, вся рубашка была мокрой от пота,  но  старик  упрямо
двигался вперед, к намеченной цели. Он тащил  под  мышками  две  картонные
коробки с банками краски и древесными опилками.
   Он шел через крошечный,  поросший  сорняками  участок  у  края  дороги,
отделявшей одно соевое поле от  другого.  Этот  участок  принадлежал  ему,
Флако. На этом крошечном  клочке  земли  стоял  старый  школьный  автобус.
Обшарпанный,  с  облупившейся  краской,  изрисованный  углем,  испещренный
многочисленными царапинами, автобус служил Флако  самодельным  передвижным
домом. В старые добрые времена он почти  каждое  утро  отвозил  в  местную
школу ораву весело болтавших ребятишек за сто девяносто долларов в неделю.
Вместе с небольшой пенсией, заработанной на обувной  фабрике,  этих  денег
вполне  хватало  на  жизнь  Флако  и  его  жене  Луизе,  обосновавшимся  в
небольшой, забытой Богом и людьми деревушке.
   Однако весной 1981 года Флако  постиг  двойной  удар  судьбы.  От  рака
гортани умерла Луиза, а потом он  провалил  ежегодную  переэкзаменовку  на
водительские  права.  Потеряв  работу,  Флако  вынужден  был  съехать   со
служебной квартиры. Деваться ему было некуда, только  поселиться  на  этом
клочке земли, оставшемся после смерти жены в  его  распоряжении.  Школьная
администрация милостиво продала  ему  старый  школьный  автобус  почти  за
спасибо. И Флако не смог придумать ничего лучше, как поставить автобус  на
своем участке и поселиться в нем.
   Поднявшись на  самодельное  сложенное  из  шлакоблоков  крыльцо,  Флако
отворил дверь и вошел в салон. Внутри было  сумрачно  и  прохладно.  Пахло
старой жевательной резинкой, кожаными сиденьями, тмином и перцем,  которым
старик обильно приправлял свой обед. Поставив коробки рядом с водительским
сиденьем, Флако окинул взглядом внутренность  своего  дома.  Оборудованный
старым дизельным  генератором,  автобус  обеспечивал  его  электричеством,
необходимым для различных бытовых нужд. К тому же он был в  полной  боевой
готовности, так как старик чуть ли не каждую  неделю  собирался  упаковать
свои нехитрые пожитки и отправиться назад в Мексику. Он демонтировал вдоль
одной стены все пассажирские сиденья и на  их  место  установил  небольшую
кровать, пару настенных светильников, маленькую электроплитку,  рукомойник
и  совсем  крошечный  холодильник.  Несколько  окон  пришлось   заколотить
наглухо, над остальными соорудить козырьки от солнца.
   В самом конце салона, рядом с надписью "Аварийный выход", был  домашний
алтарь - засушенные цветы,  хлеб  приношения,  множество  статуэток,  ряды
старых фотографий в  рамочках.  Красноватый  свет  сорокаваттной  лампочки
омывал алтарь, придавая всему некую мистическую окраску.
   На большинстве фотографий, сделанных в разные  годы  в  разных  местах,
была Луиза. В молодости она слыла красавицей -  с  кожей  цвета  молочного
шоколада и густой  гривой  иссиня-черных  волос.  Жизнь  превратила  ее  в
располневшую матрону с подслеповатыми глазками.
   В  самом  сердце  алтаря,  в  обрамлении  разноцветных  бус  и  искусно
сделанных муляжей плодов и фруктов, стоял большой,  восемь  на  двенадцать
дюймов, образ Иисуса Христа в Его божественной  славе.  Со  сложенными  на
коленях руками, с мягко светившимся словно изнутри лицом  Он  благосклонно
взирал из венка засушенных цветов.
   Флако приблизился к алтарю и преклонил колена. Суставы пронзила  острая
боль. В висках бешено стучало, к горлу  подступала  тошнота.  Порывшись  в
нагрудном кармане, он вынул оттуда пачку сигарет "Кэмел" без фильтра.  При
жизни - любимые сигареты Луизы. После  смерти  жены  Флако  взял  себе  за
неукоснительное правило хотя  бы  раз  в  месяц  класть  на  алтарь  пачку
"Кэмела". Сегодня, после жутких пророческих  видений,  Флако  почувствовал
острую необходимость поговорить в молитве со своей покойной женой.
   Бережно положив  сигареты  на  маленькую  деревянную  подставку,  Флако
склонил голову в  молитве.  Несмотря  на  то  что  страшный  образ  черной
человеческой руки все еще стоял у него перед глазами,  он  молился  не  за
себя, потому что уже давно не боялся страданий и смерти. Нет,  он  молился
за тех, кому еще предстояла долгая жизнь...
   Жизнь всегда страшила Флако больше, чем смерть. Истинный мексиканец, он
с молоком матери впитал присущее его предкам, ацтекам, уважение к смерти и
восхищение перед ней. Для ацтеков смерть была катарсисом -  избавление  от
жизни страданий  и  бедствий.  Детские  годы,  проведенные  на  родине,  в
Мексике, укрепили его в этой вере. Каждую осень вся  его  семья  тщательно
готовилась к празднованию Дня Поминовения Усопших. В  этот  праздник  дети
мастерили пластмассовые скелеты и  маски  смерти.  Пекари  пекли  хлеба  и
булочки  в  форме  человеческих  черепов.   Витрины   магазинов   пестрели
всевозможными скелетами - на велосипедах,  с  гитарой  в  руках,  в  белом
халате дантиста рядом  с  зубоврачебным  креслом.  Жители  всех  кварталов
собирались на кладбищах, чтобы  почистить,  подновить  и  украсить  могилы
близких. Образы смерти заполняли деревни и города. Смысл  этого  праздника
состоял в том, что нужно радоваться смерти,  потому  что  она  тоже  часть
жизни.
   Флако не боялся того дня, когда он присоединится к Луизе и своим родным
там, на небесах. Но он боялся встретиться здесь,  на  земле,  со  страшным
злом, грозящим грядущим поколениям.
   Прервав свою безмолвную молитву, Флако взглянул на алтарь. Что-то  было
не так. Он это почувствовал. Какая-то перемена. Что-то - в  образе  самого
Христа.
   С трудом поднявшись на ноги,  Флако  стал  внимательно  вглядываться  в
картину в центре алтаря. Он не верил своим глазам! Картине было по крайней
мере лет двадцать, и всю ее  поверхность  покрывал  тончайший  слой  пыли.
Обтерев тряпочкой изображение  Христа,  Флако  принялся  еще  внимательнее
разглядывать его. Несомненно, что-то изменилось. В  нижней  трети  картины
появилось несколько обесцвеченное пятно, незаметное для  постороннего,  но
только не для Флако, ревностно заботившегося о своем домашнем алтаре. Едва
заметное изменение показалось ему чуть ли не катастрофой.
   Старик  снова  упал  на  колени.  Ему   вдруг   захотелось   заплакать,
свернувшись в комочек, или убежать, навсегда исчезнуть в лесу... Однако он
отлично понимал, что не в силах бежать от этого дурного  предзнаменования.
У него не было ни малейший сомнений в том, что едва заметное  изменение  и
было знаком, ниспосланным именно ему, Флако, и никому другому...
   Старик снова начал молиться. Однако вскоре его отвлек звук шагов  рядом
с автобусом.
   - Кто там?
   - Tio! [Дядя! (исп.)] - раздался голос у входа в автобус. - Tio  Флако,
ты здесь?
   Это был голос Анхела.
   Флако поспешил к дверям, открыл их и увидел стоявшего на пороге Анхела.
От его одежды нестерпимо воняло бензином, а уродливое  лицо  светилось  от
возбуждения. Позади него отъезжал в сторону шоссе полицейский джип.
   - Анхел! Господи! - недоуменно воскликнул Флако, глядя  на  удалявшийся
полицейский джип. - У тебя неприятности с полицией?
   - Не совсем, - ответил Анхел, проходя в автобус.
   Флако поспешил вслед за племянником.
   - С тобой все в порядке?
   - Да, я в полном порядке, - отозвался Анхел, поудобнее  устраиваясь  на
дядиной койке. Он глубоко дышал и пытался взять себя в руки. - У тебя есть
цай со льдом?
   Старик принес ему немного чая и присел на скамью напротив.
   - От тебя несет бензином, - сказал он, указывая на  рубашку  Анхела.  -
Что с тобой стряслось?
   Отхлебнув большой глоток ледяного напитка, Анхел вытер  рот  и  сказал,
все еще слегка дрожа:
   - Сегодня был свидетелем самого узасного события в моей зизни...
   Повисла неловкая пауза. Флако посмотрел на алтарь,  в  центре  которого
все так же мягко светился образ Христа, едва заметно  поблекший  в  нижней
части.
   Неожиданно старику пришла мысль, что Анхел тоже заметит это  изменение,
и он испугался еще больше. Мальчик ведь может  подумать,  что  это  дурное
предзнаменование касается именно его.
   Резко поднявшись на ноги, Флако закрыл  алтарь  от  глаз  Анхела  своей
сухенькой спиной.
   - Цто с тобой, дядюска? - недоуменно спросил Анхел,  пытаясь  заглянуть
через плечо старика. - Цто слупилось с алтарем?
   - Ничего с ним не  случилось,  -  проворчал  старик,  но  руки  у  него
почему-то  тряслись.  Перед  его  мысленным  взором  вновь  возник   образ
поблекшей картины.
   Словно чувствуя волнение и нешуточное беспокойство старика, Анхел снова
спросил:
   - Цто слуцилось?
   - Ничего.
   - Скази мне, дядя, - настаивал  Анхел,  безуспешно  пытаясь  разглядеть
алтарь.
   - Все нормально, - пробормотал Флако, пятясь к алтарю. - Ничего  с  ним
не случилось.
   Проворно обернувшись, Флако схватил попавшееся  под  руку  покрывало  и
накинул его на  алтарь.  Теперь-то  Анхел  наверняка  ничего  не  заметит!
Набрасывая покрывало, Флако внезапно увидел еще одно пугающее изменение  -
левая рука Христа сделалась угольно-черной.



        "9. НА КРЮЧКЕ"

   Около полудня в кабине грузовика раздался странный пронзительный  звук.
Поначалу он показался Лукасу каким-то металлическим, неестественным, и  он
автоматически  нажал  на  педаль  тормоза.  Кабина  слегка  завибрировала,
пронзительный звук тут же повторился. На этот раз Лукас узнал голос Софи.
   Вот уже несколько  часов  она  дремала  в  спальном  отсеке.  Наверное,
приснился кошмарный сон. Крики  перешли  в  приглушенные  ругательства,  и
тогда Лукас, включив радио, закричал, не оборачиваясь назад:
   - Эй, Коэн? Что там с тобой?
   Софи долго не отвечала. Потом наконец до ушей Лукаса донеслось:
   - Боже всемогущий, какой ужас...
   - Тебе приснился кошмар?
   - Да, - едва слышно отозвалась Софи. - И еще и цветной...
   Лукас потер висок. Последние два часа он  не  переставал  размышлять  о
странном чувстве, которое охватило его в  кабинете  шерифа,  -  невероятно
сильном желании поскорее сесть за руль грузовика и снова ехать  по  шоссе.
Несмотря на то что он  пока  себя  прекрасно  чувствовал,  воспоминания  о
пережитых событиях не давали ему покоя.
   - Кажется, эта штука распространяется, словно зараза, - заметил Лукас.
   - Ну да... Наверное, ты меня и заразил! - проворчала Софи.
   - Не надо шить мне дело, крошка! - огрызнулся Лукас.
   - Кого же мне еще в этом обвинять? - спросила  Софи,  и  в  ее  хриплом
голосе отчетливо прозвучали напряжение и озабоченность. - Кроме  того,  ты
всегда хоть в чем-нибудь, да виноват...
   Лукас невесело улыбнулся:
   - Вылезай из гроба, и мы вместе проанализируем твой кошмарный сон.
   Послышалось шуршание ткани, плеск воды в умывальнике и  мягкие  шорохи,
производимые зубной щеткой.  Спустя  несколько  минут  Софи  выбралась  из
спального отсека и села на пассажирское сиденье. Волосы были  заплетены  в
тугую косичку,  на  Софи  была  надета  свежая  футболка.  Глаза  выражали
одновременно тревогу и усталость.
   - Ты не видел мои сигареты? - спросила она.
   - Нет.
   - Вот черт...
   - Ты слишком много куришь,  -  сказал  Лукас,  не  отрывая  взгляда  от
дороги. Они уже отъехали на добрую сотню миль от  округа  Пеннингтон,  где
произошли самые трагические события в их  жизни.  Теперь  грузовик  мчался
где-то  посреди  штата  Кентукки.  Холмистый  ландшафт   начинал   заметно
сглаживаться и светлеть.
   Порывшись в карманах, Софи обнаружила  старую  забытую  пачку  сигарет.
Заглянув в нее, она в сердцах воскликнула:
   - Черт побери! Осталась всего одна!
   Осторожно зажав сигарету между зубами, она щелкнула зажигалкой. Руки ее
слегка дрожали.
   - Ну, рассказывай свой сон, - сказал Лукас.
   Софи медленно выдохнула сигаретный дым и задумчиво поглядела в  боковое
окно.
   - Да тут и  рассказывать-то,  в  общем,  нечего.  Просто  бессмысленный
тревожный кошмар...
   - Давай рассказывай, не стесняйся, - хмыкнул Лукас.
   За годы совместной работы  Лукас  и  Софи  приобрели  стойкую  привычку
пересказывать друг другу сны, что служило не только превосходным средством
против дорожного однообразия и  скуки,  но  и  позволяло  им  обоим  лучше
узнавать друг друга, не задавая при этом бестактных  вопросов.  Содержание
сна достаточно ярко характеризовало видевшего его с точки  зрения  скрытых
страхов, желаний, надежд, уязвимых мест... В этом смысле каждое сновидение
было уникальным, словно отпечаток пальцев.
   - Ну хорошо, сам напросился,  -  пожала  плечами  Софи  и  начала  свой
рассказ: - Это была какая-то смесь реальных утренних событий и невероятной
чепухи, которую я даже никак не могу  осмыслить.  Мне  снилось,  что  меня
заперли на каком-то складе в Бейкерсфилде, и все помещение было  почему-то
заполнено водой чуть ли не до самого потолка; между  поверхностью  воды  и
потолком осталось всего  два  фута.  Вода  была  очень  грязная,  покрытая
масляными пятнами. И я плавала в этой воде...
   - И уровень поднимался все выше и выше, - перебил ее Лукас. У него было
такое ощущение, словно ему самому  снился  такой  же  сон,  причем  совсем
недавно.
   - Нет, - отрывисто бросила Софи. - Вовсе нет. Просто это была  грязная,
стоячая  вода,  на  поверхности  которой  местами  то  и  дело  вспыхивали
маленькие язычки пламени,  словно  горели  пятна  разлитой  нефти.  От  их
неровного света по потолку и грязной воде  плясали  причудливые  тени.  Не
знаю почему, но я была совершенно уверена в том, что попала в  ловушку,  в
какой-то чудовищный лабиринт без начала и конца.  И  мне  оставалось  лишь
одно - барахтаться в грязной воде.
   Софи  замолчала  и  жадно  затянулась  табачным  дымом,  поеживаясь  от
неприятных воспоминаний.
   - А потом я заметила и всех остальных.
   - Остальных? - удивленно спросил Лукас.
   - Остальных людей, - уточнила Софи. - Они все были подо мной, бродили в
грязной воде. Там были работники склада - секретари, кладовщики, грузчики.
Освещенные неясным голубоватым, непонятно  откуда  взявшимся  светом,  они
бродили, сидели за столами, заполняли какие-то бумаги, куда-то названивали
по телефону. Но все они были страшно бледными,  какими-то  обесцвеченными,
как будто провели под водой не один год. Раздутые, словно утопленники, они
продолжали прилежно работать.  И  тут  я  почему-то  испугалась,  что  они
заметят меня и сочтут, что я отлыниваю от работы, потому  что  плаваю  над
ними и не выполняю своих обязанностей...
   Софи нервно засмеялась и на какое-то время замолчала.
   - И  тогда  я  поплыла  к  какому-то  торчащему  из  воды  предмету,  -
продолжила она спустя несколько минут - Я решила, что с  его  помощью  мне
удастся уплыть оттуда, вырваться на свободу...
   - Предмету? Какому предмету? - спросил Лукас.
   - Ну да, эта штука плавала в двадцати футах от меня. Она была  какой-то
очень темной, блестящей и несколько вытянутой... Сначала я  подумала,  что
это бревно или что-то в этом роде...
   Она жадно сделала еще одну затяжку.
   - И что это было? - спросил Лукас.
   - Человеческая рука.
   - Рука?
   Софи обернулась к нему и сказала:
   - Огромная черная мертвая  человеческая  рука.  Обрубок  кисти  сочился
кровью, а на пальцах были видны длинные грязные ногти. И я  схватилась  за
эту руку...
   Софи с трудом перевела дыхание и произнесла сдавленным голосом:
   - И вдруг мертвые пальцы обвились вокруг  моей  руки,  словно  ядовитые
змеи...
   Софи замолчала.
   - И тогда ты проснулась, - подсказал Лукас.
   - Да, - едва слышно произнесла Софи.
   - Вот так сон! - покачал головой Лукас.
   Вынув изо рта окурок, Софи снова поежилась:
   - Ты сам просил меня рассказать...
   Некоторое время оба молчали. Лукасом овладело непонятное  беспокойство.
В голове у него почему-то засели ее слова о черной мертвой руке...  Что-то
мучило его, словно больной зуб.
   - Погоди-ка... Ты говорила о руке...
   Он запустил пальцы в карман выцветших джинсов, где  рядом  с  армейским
складным ножом, пачкой жевательной резинки и  несколькими  десятицентовыми
монетками нащупал холодные морщинистые  пальцы  руки  -  чудной  талисман,
который висел в машине Мелвила. Лукас извлек талисман на свет.  От  одного
только прикосновения к  этому  ювелирному  изделию  у  Лукаса  закололо  в
кончиках пальцев, словно эта штука была заряжена электричеством.
   - Что это за чертовщина? - спросила Софи, с изумлением  уставившись  на
талисман.
   Не отрывая взгляда от дороги, Лукас протянул  ей  на  раскрытой  ладони
инкрустированную драгоценными камнями вещицу, загадочно поблескивающую  на
солнечном свете.
   - Хочешь услышать странную историю? - спросил Лукас.
   - Прекрати дурить меня, Лукас!
   - Я получил эту вещицу от Мелвила.
   - Ты украл ее?
   - Да ты что! Конечно, нет! Во всяком случае,  я  взял  ее  не  нарочно.
Подобрал с пола и держал в руках, когда загорелся пролитый бензин.
   Лукас   замолчал,   вспоминая   подробности   утренней   трагедии.   Он
действительно не собирался стащить эту штуковину,  хотя  красть  для  него
было  не  в  новинку.  В   детстве   он   иногда   воровал   в   магазинах
самообслуживания,  но   делал   это   всегда   бескорыстно,   из   чувства
противоречия, или желая доказать сверстникам свою  храбрость  и  ловкость.
Повзрослев, он полностью пересмотрел свое отношение к воровству. Он понял,
что это - несомненный порок, съедающий души бедняков.  Во  время  недавних
волнений в Лос-Анджелесе Лукас не мог смотреть телерепортажи  о  безумцах,
грабивших друг друга. Его просто физически тошнило от этого зрелища.
   Так что же заставило его взять безделушку из машины Мелвила? Почему  он
нарушил собственные принципы?
   - Наверное, я просто  сунул  эту  штуковину  в  карман...  -  задумчиво
пробормотал он, не отвлекаясь от управления грузовиком.
   Софи не сводила глаз с талисмана.
   - Ничего себе шуточки! Ты украл у парня его вещь, пока  он  жарился  на
медленном огне?!
   - Я же сказал, это вышло случайно!
   - Черт возьми, Лукас! - Софи была не  на  шутку  напугана.  -  Ты  хоть
понимаешь, что могло случиться, если бы полицейские увидели у  тебя  вещь,
украденную из его машины?!
   - Да откуда им пронюхать об этом?
   - Ради Бога,  Лукас!  Ты  же  знаешь,  нас  чуть  было  не  обвинили  в
непредумышленном убийстве!
   - Послушай, - примирительно произнес Лукас. - То, что случилось сегодня
утром, произвело на меня ужасное впечатление, и мне уже никогда не удастся
забыть страшную гибель Мелвила. Пойми, никто  не  станет  искать  какую-то
безделушку, висевшую в его машине...
   Лукас замолчал и снова взглянул на талисман. В  ярком  свете  дня  рука
казалась еще чернее - высохшая и сморщенная,  словно  чернослив  или  клок
старой, съежившейся кожи. Длина не превышала  четырех  дюймов.  Обрубок  у
запястья был покрыт чем-то вроде шеллака. Неизвестный мастер ловко вставил
вместо косточек  пальцев  маленькие  драгоценные  каменья.  Приглядевшись,
Лукас заметил не только тонкие ногти, но и нежную кожицу у  их  основания.
На подушечках пальцев был виден  сложный  кожный