шину повело, но  Харри,  ругаясь  на
чем свет стоит, сумел удержать ее.
   Спустя несколько минут все вернулось на  свои  места.  Харри  и  Эвелин
продолжали склоку, о неприятном инциденте никто уже не  вспоминал.  Никто,
кроме маленькой Софи.
   Когда автомобиль был посередине лужи, кровь брызнула на заднее  боковое
стекло. Софи это видела и уже не могла отвести взгляд от крови. Высыхая на
ветру, растекаясь струйками по стеклу, кровь не уходила. Софи смотрела  на
нее долгие часы, пока они  не  приехали  в  Сан-Франциско.  Кровь  застыла
густой алой паутиной. Вечное напоминание о мимолетной бойне на шоссе.
   По многим причинам эти пятна крови на стекле запомнились  Софи  на  всю
жизнь. Они зримо присутствовали в ее снах, в моментальных вспышках  страха
на обледенелых дорогах, в ее параноидальных домыслах. Казалось, эта  кровь
алым штампом легла на всю ее жизнь. Кровь жертвенного агнца на ее машине.
   Иногда Софи  вполне  трезво  оценивала  все  безумие  этих  бесконечных
воспоминаний. Она считала это типичным неврозом девушки  среднего  класса.
Комплекс вины. Вины в том,  что  она  пренебрегла  образованием  в  пользу
рабочей профессии, несмотря на  протест  родителей.  Вины,  что  предпочла
свободу обязательствам. Вины, что жила так,  как  ей  хотелось.  Проклятая
вина. Софи так устала от нее, что готова была плакать.
   Со временем воспоминание о  крови  стало  проявляться  по-другому.  Год
назад Софи все сильнее стали преследовать сны. Сны, мучившие ее по ночам и
преследовавшие  днем.  Сначала  она  приписывала  их  стрессу.   Заработки
уменьшились, количество неоплаченных счетов росло. И не покидало ощущение,
что Лукас словно возвел между ними стену.  Чем  больше  преследовало  Софи
видение той крови, тем больше она понимала, что для нее это  обрело  новое
значение.
   Теперь, когда их нашло проклятие, образ крови ехал с ней рядом миля  за
милей. Поворот за поворотом. И  пробивалась  к  сознанию  мысль,  что  это
повторится. Что не всегда виденная кровь будет бараньей.
   Скоро это может оказаться ее кровь.


   Самой короткой дорогой, которая  вела  к  сортировочной  станции,  было
старое семьдесят девятое шоссе возле города Ньютона в штате Канзас. Меньше
чем через пятнадцать  минут  Лукас  выехал  на  него.  К  своему  немалому
удивлению, он до сих пор помнил каждую выбоину, каждый ухаб,  каждую  милю
этого пустынного двухполосного шоссе.  Старое  семьдесят  девятое  огибало
залив озера Рейнкиллер и пригороды Тованды, Уайтвотера и  Ферли.  В  такое
позднее время на нем не  было  видно  ни  единой  машины.  Пусто,  как  на
кладбище.
   - Анхел, ты можешь погибнуть.
   Софи снова закусила нижнюю губу, обернувшись через плечо к Анхелу.
   - Софи, я знаю, цто делаю.
   - Да?
   - Да, мэм.
   В голосе паренька звучала странная смесь решимости и злости.
   Обернувшись, Лукас поглядел на  Анхела.  Слабо  освещенный  зеленоватым
светом приборов, он сейчас был чем-то неуловимо похож на  персонаж  фильма
ужасов сороковых годов.
   Эта неожиданная ассоциация перенесла Лукаса  во  времена  его  детства,
когда он  любил  ходить  в  кино.  Он  вспомнил  красавца  Рондо  Хаттона,
игравшего  почти  все  главные  роли  в  фильмах  тех  лет.   Он   заболел
акромегалией  -  неизлечимой  болезнью,   которая   обезображивает   лицо.
Обреченный  на  роли  убийц  и  уродов  во  второразрядных  фильмах  вроде
"Грубияна", Хаттон старался играть как можно лучше до самой своей смерти в
конце сороковых. В детстве Лукас подозревал,  что  на  самом  деле  старый
Рондо - хороший. Даже вышло так, что Лукас вырос, болея за плохих  парней,
- не из-за собственных антиобщественных порывов, а потому, что  в  фильмах
чужаков   рисовали   дьяволами.   Чудаков,    иностранцев,    сумасшедших,
представителей иных национальностей - а это и были люди, с которыми  Лукас
себя отождествлял. И целая жизнь ему понадобилась,  чтобы,  стряхнув  горы
лжи, понять, что часто именно  такие  люди  совершали  великие  подвиги  и
меняли этот мир.
   Несколько секунд Лукас всматривался  в  возбужденные  глаза  Анхела,  а
потом спросил:
   - Тебе когда-нибудь раньше доводилось целиться в человека?
   - Нет.
   - Ты понимаешь, это вовсе не похоже на то, как бывает в кино...
   - Понимаю.
   - Это самое страшное и тяжелое дело. Чуть ли  не  труднее,  чем  самому
стоять под дулом. А знаешь почему?
   - Нет, сэр.
   - Потому что этот хмырь, в которого ты целишься,  может  оказаться  как
раз тем, кто заставит тебя спустить курок.
   После секундной паузы Анхел сказал:
   - Я готов к этому, Лукас.
   Софи лишь покачала головой и пробормотала:
   - Да поможет нам Господь...
   Лукас взглянул на часы - было  почти  три  часа  ночи.  Он  внимательно
оглядел шоссе, которое явно  знавало  лучшие  времена.  Потрескавшийся  от
времени  асфальт,  испещренный  тормозными  следами  шин,  выглядел  почти
сюрреалистически  в  мощном  свете  фар  полицейского  джипа.  Он   чем-то
напоминал поверхность иной планеты.  По  обеим  сторонам  дороги  тянулись
усыпанные гравием и утыканные старыми  автомобильными  покрышками  широкие
обочины. Повсюду проблескивали осколки стекла. Да, на этой дороге запросто
можно было затеряться.
   Главная проблема состояла в том,  что  Лукас  не  знал,  хватит  ли  им
бензина до  железной  дороги.  Уже  сейчас  бензобак  опустел  больше  чем
наполовину. По его расчетам выходило, что у них в запасе около часа.
   План Анхела был довольно прост. Поскольку его болезнь была еще в  самой
начальной стадии, решено было, что именно он выпрыгнет из джипа неподалеку
от сортировочной станции и проникнет на ее  территорию  пешком.  Затем  он
захватит пригородный поезд, наставив на машиниста пистолет, и заставит его
двинуться к ближайшему переезду, где их будут ждать Лукас и  Софи.  Нельзя
сказать, чтобы в плане не было дырок, но Лукас готов был поспорить, что  у
этого маленького мексиканца хватит духу его выполнить.
   - Насколько мы близко?  -  Голос  Софи  звучал  как  пропущенный  через
мясорубку.
   Лукас глянул на горизонт:
   - Думаю, милях в двадцати от Вичиты.
   - Бензина хватит?
   - Несомненно.
   Софи закусила нижнюю губу.
   - И ты уверен, что это самый лучший план?
   Лукас метнул на нее быстрый взгляд:
   - Я знаю, о чем ты думаешь...
   - Лукас, я просто хочу...
   - Послушай...  я  знаю,  что  сейчас  мы  просто  выигрываем  время  по
кусочкам, но поезд даст нам время подумать как следует.
   Софи ничего не ответила. Лукас снова глянул на ее сведенное напряжением
лицо. Софи грызла ногти. Странно, как она еще не  сгрызла  их  до  корней.
Неподвижный взгляд сфокусировался за стеклом  джипа,  как  солнечный  луч,
прошедший  сквозь  линзу.  Волосы  свалялись,  торчали  рыжими   крысиными
хвостами, как у обколотой наркоманки из группы "Маленькие  негодяйки".  На
окровавленном ухе не было половины  сережек.  Футболка  вся  промокла  под
мышками. На нее  страшно  было  смотреть,  но  почему-то  у  Лукаса  вдруг
забилось сердце просто от взгляда на нее.
   Во многих смыслах Софи была для него  единственным  близким  человеком.
Родители  умерли,  с  сестрами  он  совсем  потерял  связь.  А  нормальные
дружеские отношения любого рода при такой жизни,  когда  мотаешь  милю  за
милей во сне и наяву, поддерживать практически невозможно. Все, что у него
осталось, - это Софи. Его лучший друг, его сестра,  его  напарник,  его...
_любовница_? Это он хотел сказать? Его _женщина_? Чем ему так не  нравится
эта мысль? В каком-то смысле они уже  женаты.  Черт  побери,  что  же  его
пугает в Софи? Сейчас он был бы готов ради нее на все...
   В голове молнией вспыхнул неизбежный вопрос: положит  ли  он  жизнь  за
Софи? Вопрос путал. Тем более в таких обстоятельствах. А хуже всего  было,
что в самой глубине своего сердца Лукас не знал ответа.
   - И что-нибудь придумаем, - неуклюже добавил он.
   Софи метнула на него сердитый взгляд:
   - Очень хочется тебе доверить.
   - Если вдуматься, нам нужно только...
   Внезапно  Лукас  прервался  на  полуслове.  В  зеркале   заднего   вида
неожиданно появилась пара фар. Сзади быстро приближался автомобиль.  Лукас
взглянул на спидометр - стрелка показывала шестьдесят восемь миль  в  час.
Разрешенная скорость тут была пятьдесят. Догоняющий  автомобиль  шел  куда
быстрее, летел, как из ада. Не меньше девяноста.
   - Что случилось? - спросила Софи, оглядываясь через плечо.
   - Позади нас фары...
   - Черт, а если это...
   - Не волнуйся. Наверное, какой-то лихач решил  проветриться  по  ночной
дороге.
   - Да, но когда он увидит полицейский джип...
   - Тут же затормозит на фиг, - закончил Лукас.
   Фары приближались. У Лукаса  по  плечам  побежали  мурашки.  Волосы  на
голове зашевелились. Фары были мутно-желтые.  Близко  посаженные.  Слишком
близко для современного автомобиля.
   - Подожди-ка, - пробормотала Софи, оглядываясь через плечо.  -  Это  не
лихач.
   - То есть?
   - Похоже на старый "форд" модели "Т" или что-то в этом роде.
   - Модели "Т"?
   Лукас тоже оглянулся через плечо.  Заднее  стекло  джипа  было  разбито
вдребезги, дыра зияла, как неровная зубастая пасть. Сквозь нее были  видны
надвигающиеся фары. Они были уже менее  чем  в  четверти  мили,  и  разрыв
постоянно  сокращался.  Вырисовывался  корпус.  Контуры  крыльев,   обводы
крыши...
   - Разрази меня гром...
   Узнавание обдало Лукаса ледяной волной.
   - Что это?! Что ты там увидел?! - в ужасе закричала Софи.
   - Тот самый гадский лимузин!
   Только теперь до  Лукаса  вдруг  дошло,  что  на  протяжении  последних
двадцати  четырех  часов  поблизости   все   время   появлялся   старинный
"роллс-ройс", самый что ни на есть настоящий - от  маленького  винтика  до
громоздкого кузова, только Лукас не обращал  внимания.  Он  точно  не  мог
сказать, но, кажется, увидел его в  первый  раз  у  Раунд-Ноб,  где  погиб
Мелвил Бенуа. Зато точно этот лимузин стоял перед лавкой ростовщика. Лукас
мог поручиться, что  видел  этот  лимузин  в  свалке  битых  машин,  когда
сложилась пополам "Черная Мария". Теперь до Лукаса дошло, что этот гад  их
преследует.
   - Лимузин? - переспросила Софи.
   Лицо ее было освещено приближающимися фарами.
   - Ага... Ты же знаешь, как я их терпеть не  могу,  -  проворчал  Лукас,
прибавляя скорость.  Семьдесят,  семьдесят  пять  миль  в  час.  Старинный
лимузин продолжал догонять. Неумолимо, как ураган в Санта-Ане.
   Софи повернулась к нему:
   - Он тебе знаком?
   - Можно сказать, да.
   - Как это?
   - Видел его пару раз. Думаю, он специально едет за нами.
   Лукас взглянул в зеркало заднего вида,  и  у  него  сперло  дыхание  от
страха.
   Очертания старинного лимузина вдруг начали на глазах расплываться...


   Анхел смотрел на приближавшийся лимузин сквозь дыру в заднем стекле.
   Машина подошла к ним на двадцать ярдов и там зависла. Желтые пятна  фар
бежали по зернистой мостовой, как две луны по черной воде  порогов.  Анхел
ощутил, как лимузин вынюхивает их след. Завис и вынюхивает. Водителя  было
не разглядеть - просто бледное пятно за ветровым стеклом.
   Потом лимузин приблизился, и  вдруг  сквозь  его  крышу  наружу  что-то
выпрыгнуло.
   У Анхела перехватило дыхание.
   Это было воплощение его страха.
   Когда ему было всего шесть  лет  и  его  мать-алкоголичку  отправили  в
местную клинику, он попал под социальную опеку властей штата. Отец  слинял
из города еще год  назад,  дядя  Флако  был  в  Мексике,  и  чиновники  из
департамента попечения не нашли другого  варианта,  как  отдать  Анхела  в
приемную семью в Мемфис. Дом Макаллистеров оказался далеко не  из  лучших.
Кормить троих приемышей - кожа да кости - на приходящей в упадок  ферме  -
дело нелегкое, а в условиях сельскохозяйственного кризиса восьмидесятых  -
почти  невозможное.  Мэри  и  Бен  Макаллистеры  были   честными   людьми,
вынужденными работать в поле от зари до  зари,  стараясь  свести  концы  с
концами. Слишком часто Анхел оставался один.
   В одну особенно бурную ночь  Анхел  лежал  запертый  в  своей  спальне,
совсем один. Снаружи бушевала  гроза,  на  фоне  окон  все  чаще  сверкали
молнии. Анхел то задремывал, то просыпался. Одеяло  сбилось  к  шее,  было
неудобно. В три часа его разбудил  раскат  грома.  Он  заплакал  и  плакал
непрестанно, но никто не приходил.
   Наконец он выбрался из постели и в темноте стал  ощупью  пробираться  к
двери. Он попытался выйти, но дверь была заперта. Повернувшись к  постели,
он зацепил что-то ногой. Сверкнула молния, раздался  злорадный  смешок.  В
свете вспышки из тени что-то прыгнуло! Маленький Анхел  завопил,  зовя  на
помощь, припал к запертой двери, визжал и всхлипывал, зажимая сам себе рот
одеялом. Никогда в жизни он не был так напуган. Палящий  ужас,  пронзивший
все его шестилетнее тельце, изменил Анхела раз и навсегда.
   "Джек из коробочки".
   Он случайно задел ногой валявшуюся на полу игрушку, и из нее  выпрыгнул
человечек на пружинке. Это совпало с  ударом  молнии,  и  к  лицу  ребенка
прыгнула размалеванная рожица. Механический смех показался  оглушительным.
И лицо. Белое, как у призрака. Огромные желтые глаза.  И  улыбка  -  оскал
красной пасти.
   Всего лишь "Джек из коробочки".
   И вот тринадцать лет спустя такой же клоун вдруг выпрыгнул сквозь крышу
лимузина. Выскочил на пружине сквозь  разбитый  люк,  разбрызгивая  крошки
металла и капли света. Как на проявляющейся фотографии,  материализовалось
лицо клоуна.
   К Анхелу вернулся голос.
   От его крика встрепенулись Софи и Лукас.
   - Что там?!! - резко обернулась Софи.
   Анхел кричал, тыча рукой в разбитое заднее стекло.  Чудовищная  игрушка
наклонялась к зазубренной дыре, покачивалась  на  ветру  огромная  голова,
горели янтарем  желтые  глаза,  и  все  шире  становился  кровавый  оскал.
Немыслимо, но с ее губ стекала  пена,  будто  деревянный  предмет  выделял
слюну. Анхел более не сомневался: эта штука собирается его проглотить.
   - Этого не мозет быть! - Анхел разрыдался - Так  не  бывает...  Так  не
бывает!
   Страх сдавил ему горло, яички втянулись внутрь, он  съежился  на  полу.
Ему снова было шесть лет, и он снова умирал от страха.
   - Анхел! - продолжала кричать Софи, словно не понимая, чего он  боится.
- Что с тобой?! Что стряслось?!
   - Она... она приблиз-з-з-зается!
   Анхел  пытался   ей   объяснить.   Чудовищная   игрушка   приближалась,
механический смех перекрывал ветер и шум. Будто  в  длинном  металлическом
туннеле живьем обдирали кошку.
   - Анхел!!!
   - Дзек... Это Дзек!!
   - Не понимаю, что ты говоришь!
   Напряженное лицо Софи сияло в желтом отсвете.
   Сквозь волну страха Анхел  понял,  что  Софи  действительно  ничего  не
видит. Вообще не видит Джека. И не понимает, о чем он говорит.
   Значит, это чудовище только для него.
   Для него одного.
   Анхел обернулся  и  увидел,  как  приближается  огромное  лицо,  словно
неимоверно большой астероид, зависший в зазубренном проеме стекла, красный
оскал раскрывается, голодные, голодные, голодные ряды  изъеденных  червями
клыков...
   Анхел закрыл лицо руками, заранее чувствуя, как смыкаются  вокруг  него
эти челюсти.


   Софи увидела, как упал Анхел. Обхватив голову руками.  Зажмурив  глаза.
Молится? Без сознания? Или горе наконец его достало?
   - Анхел?!
   Софи наклонилась над ним и осторожно тронула за плечо.  Худенькое  тело
Анхела била крупная дрожь.
   - Анхел, да что с тобой?
   И тут Софи услышала странный звук.
   Капля.
   Резко обернувшись, она увидела первую каплю. Капля щелкнула по стеклу и
растеклась не шире четвертьдолларовой монеты. Ветер разогнал ее струйками.
Вторая  капля  упала  чуть  пониже  первой.  Большая  жирная  капля.   Она
растекалась под ветром, рябя...
   - Что это - грязевой дождь, что ли? - обернулась  она  к  Лукасу  и  по
глазам увидела, что с ним что-то неладно. Он вскинул голову, скосил  глаза
- как собака, услышавшая свист. - Лукас, что с тобой?!
   Лукас крепко держал руль и почему-то пристально  смотрел  на  молчавшую
рацию.
   - Пошел ты к черту! - неожиданно закричал он неизвестно кому, и губы  у
него задрожали. - Пошли вы все к чертям собачьим!
   - Лукас?! Что происходит?!
   Дождь усиливался.
   Софи посмотрела на ветровое стекло, и сердце подскочило к горлу.
   Дождь был ярко-алый. Усилившись до ровной мороси, он заливал  стекло  и
скатывался рябящими под ветром струйками. Он шел из тьмы сверху. Из  теней
снизу. От бегущей мостовой под колесами. Шлепаясь о радиатор  и  смывая  с
него грязь. Густая артериальная кровь.
   - О Господи! - выдавила Софи, зажав рукой рот.
   По капоту и лобовому стеклу  джипа  хлестали  потоки  крови.  По  крыше
гудела стекающая кровь,  брызги  залетали  в  салон  через  вентиляционные
отверстия. Часть крови засасывалась потоком  воздуха  в  разбитое  боковое
стекло. Щеки Софи стали покрываться влагой. Густой, с медным запахом.
   Она узнала этот запах. Так пахло на пустынной горной дороге  много  лет
назад.
   Кровь агнца.
   Она лихорадочно завозила ладонями по  лицу,  стирая  галлюцинацию,  как
будто отскребая едкую кислоту. На лице ничего не  было,  но  это  было  не
важно. Она же ощущала кровь. Чуяла ее запах. Ощущала, как она проникает  в
поры.
   Ее стало колотить от непередаваемого ужаса.  Она  теряла  контроль  над
собой. Ее били судороги, она колотилась о сиденье, из горла  шел  дрожащий
прерывистый звук:
   - Н-Н-НЕ-Е-Е-Е-Е-ЕТ-Т!!
   Кровь хлестала ливнем. Кровь перекатывалась через козырек и  барабанила
по  крыше.  Заливала  треснутые  стекла.  Густая,   непрозрачная,   веером
разлеталась из-под колес. Постепенно на стеклах стали проявляться размытые
ветром узоры из запекшейся крови. Кружевная паутина кровавого письма.
   У Софи перехватило дыхание. Как в кляксах Роршаха, увидела она  в  этих
узорах свои самые глубокие страхи.
   Внезапно Софи разрыдалась в голос, как ребенок. Джип стал  глиссировать
по лужам крови, корму занесло. Софи  инстинктивно  схватилась  за  руль  и
попыталась удержать машину.
   Лукас оттолкнул ее.
   Его глаза горели ужасом. Ясно было, что он тоже ведет  свою,  отдельную
от всех, войну.


   "Лукас, сынок, ты слышишь меня?"
   Это был новый голос.
   До этого момента Лукас слышал доносившиеся по рации  голоса  из  своего
прошлого: пронзительные вопли Мигеля Торреса,  местного  хулигана-испанца,
который много раз  бил  Лукаса  в  детстве,  сочный  баритон  полицейского
сержанта Симмонса по кличке "Бык", отъявленного расиста, завсегдатая бара,
расположенного рядом с домом Лукаса. Он слышал даже  обрывки  фраз  времен
своего срока в колонии. Все эти звуки и голоса непрерывным потоком  лились
из молчавшей на самом деле рации, как злые угрозы,  произнесенные,  но  не
услышанные, как всплески эхо, исчезающего в пустой комнате.
   Кусочки и обрывки кошмаров Лукаса.
   Но этот новый голос был совсем другим.
   "Ты слышишь меня, сынок?"
   Голос Чарльза Хайда всегда обладал особенным тембром.
   Хотя он был всего лишь управляющим маленького бакалейного  магазинчика,
у   него   был   необычайно   красивый,   звучный   голос   диктора    или
радиокомментатора. И еще  его  голос  обычно  был  окрашен  какой-то  едва
уловимой глубокой печалью - качество, благодаря которому он сделался самым
знаменитым дьяконом приходской  баптистской  церкви.  Он  всегда  принимал
участие во всех рождественских службах и  воскресных  проповедях.  Иногда,
когда  его  удавалось  раззадорить,  он  вел  сольную  партию  в   хоровом
песнопении.
   И сейчас Лукас слышал именно  этот  сочный,  богатый  оттенками  голос.
Голос покойного отца, который доносился из молчавшей все это время рации.
   "Лукас, я же просил тебя вернуться домой сразу же после  того,  как  ты
доставишь яйца Винсенту, а  ты  где-то  шляешься.  Потом  приходишь  домой
ночью, будишь маму... Иди сюда, сынок... ты же у меня умница. Я же знаю, я
же тебя правильно воспитал!"
   Лукаса переполняли  давн