балерины на пенсии только теперь мелькнула мысль, что Валерий
Залесскии больше мечтал о литературной карьере, чем имел какие-то
достижения па этом поприще? Три-четыре стихотворения, опубликованных в
вечерней газете, несколько статеек. Вот и весь писатель.
   - Мы даже были с ним как-то в Доме литераторов, - сказала она. - Там
сидели известные поэты...
   - За одним с вами столом?
   - Конечно. Валерий меня познакомил с одним. Печатается в "Юности".
   - И все-таки вы не ответили на мои вопрос. Деньги у него водились?
   - Были, конечно.
   - Много?
   - Не знаю. Гостей как-то не принято об этом спрашивать.
   Итак, Палий хотела меня убедить, что Залесский жил в ее доме только как
посторонний. Почти полгода. Многова
   - Сколько он жил в вашей квартире?
   - Я уже не помню, - нехотя ответила она.
   - День, два? Может, месяц или больше того?
   - Ну, что-то больше трех месяцев...
   - И ночевал только здесь?
   Ирина Давыдовна состроила стыдливую гримаску:
   - Мне кажется, задавать подобные вопросы не очень тактично.
   - Понимаете, Ирина Давыдовна, мы - вроде врачей.
   Только болезни, которыми мы занимаемся, социальные...
   - В таком случае вы ошиблись адресом, - сказала она улыбнувшись.
   - Речь идет не о вас. Об одной трагической истории... - Гжвшая балерина
посмотрела на меня с испугом. - В нее попал и ваш знакомый.
   Я замолчал. Ждал вопроса. И он последовал,
   - Он... Залесский жив? - тихо спросила Палий.
   - Здоров и невредим.
   Она задумалась.
   - А вы любите поэзию?
   - Что? - не поняла Ирина Дааыдовна. - До нашего знакомства не очень. Но
Валерий так умел говорить, читать из любимых поэтов...
   - Кого?
   - Вознесенского, Евтушенко... - Она зажмурила глаза, силясь вспомнить
еще фамилии. - Он, в общем, знал бездну отрывков. - Палии вздохнула. -
Эрудит.
   - Долго вы общались в Одессе?
   - Дней пять. - Ирина Давыдовна грустно улыбнулась.
   Наверное, воспоминаниям.
   - Он вас знакомил со своими приятелями, друзьями?
   - Что вы! В Одессе он тосковал. Она ему не нравилась.
   Тянуло в столицу, поближе к самому Олимпу, как он выражался. Мы вместе
загорали, ходили в кафе, ресторан...
   Интересно, кто платил?
   - Никого с ним рядом не видели?
   - Совершенно. А потом я уехала. Он стал писать. Почти каждую неделю. Ко
дню рождения я получила от него телеграмму в стихах. Целую поэму. Правда,
трогательно?
   Ведь женщина всегда чувствует наверняка, что испытывает.
   к ней мужчина. - Она улыбнулась уголком губ. - Он был влюблен.
Искренне, вдохновенно... Вы, наверное, не знаете, есть такое выражение в
музыке - форте, приподнято, восторженно...
   - Фортиссимо [Очень приподнято, восторженно (итал.)], - спокойно сказал
я.
   - О, значит, вы меня понимаете... Прекрасно понимаете, что только такое
вдохновенное чувство может тронуть.
   - Он писал, рассказывал о своей прежней жизни?
   - Да, конечно. О своих исканиях, неудовлетворенности. Мне казалось, он
хочет сделать нечто действительно большое, стоящее. Ему был узок мир
такого города, как Одесса, в сущности очень провинциального. И что
скрывать, торгашеского. Как он ненавидел эту жажду денег, по его
выражению, объевшихся, тупых людишек, которые любят только жрать да
хапать... Во мне Валерий видел человека из другого мира. Москва, настоящее
искусство... Театры, музеи, круг интересных людей...
   Я готов был поклясться, все это говорил ей он сам.
   - Ирина Давыдовна, а не говорил ли вам Валерий, что у него рос сын? -
спросил я, когда она сделала небольшую паузу.
   Палий словно споткнулась:
   - У Валерия?
   - Да, у него. Сын. У его однокурсницы, женщины, которую он бросил одну,
живущую без атца и матери, совсем еще неопытную, материально не
обеспеченную... - Мои слова, намеренно сухие и жесткие, как пули,
разбивали разноцветные шарики ее фантазии (или заблуждения, я не знал).
   - Я этого не знала.
   - А если бы знали?
   - Если вы когда-нибудь испытали, что такое настоящая любовь, вряд ли
задали бы такой вопрос...
   - Возможно... Давайте теперь вернемся к тому, с чего я начал. Вы знали
людей, с которыми он общался здесь, в Москве?
   - Мои приятели и знакомые. Все мое.
   Отличное признание. Все мое...
   - Ни единого своего друга? - я сделал ударение на слове "своего".
   - Если не считать шапочных знакомых в Доме литераторов.
   Да, Иван Васильевич оказался пророком. Попытки выйти на Генриха через
приятельницу Залесского не увенчались успехом.
   - Залесский безотлучно находился в городе?
   - Я не имела права его держать.
   - Уезжал?
   - Раза два-три. В командировку от какой-то центральной газеты. Привез
однажды подарок из Гусь-Хрустального. Вазочку. Ирония судьбы. Стала мыть
ее горячей водой - распалась на части, по граням.
   - Когда он уехал совсем?
   - Под самый Новый год.
   По времени выходит, от Палий - сразу в Вышегодск, к Ане...
   - А почему?
   Ирина Давыдовна пожала плечами:
   - Трудно сказать... Но я этого ожидала. Видите ли, и моем положении -
тогда еще не прошло и года, как я похоронила мужа, замечу, видного
ученого, прекрасного человека, - нельзя было согласиться на брак...
   - Он предлагал?
   - Да, но при условии, что мы бросим все, - она показала на обстановку
вокруг. - Может быть, даже на Север...
   Я все не соглашалась. Видимо, Валерий пришел в отчаяние, решил уехать,
забыть... Все случилось внезапно. Не сказал ни слова, ни записки не
оставил. Так, наверное, и лучше. Ему. Да и мне...
   - К вам просьба, - попросил я. - Если у вас сохранились письма
Залесского, не можете ли вы предоставить их в мое распоряжение?
   - А если нет? Обыск?
   - Возможно. Что, они вам дороги?
   Бывшая балерина задумалась и сказала:
   - Что ж... Я согласна. Но прошу вас сохранить в тайне их содержание.
   - Наша обязанность.
   Она подошла к шкафу. Долго рылась на полках. Потом произвела тщательную
проверку ящиков письменного стола.
   И, подавая мне одно письмо, спокойно произнесла:
   - Вот. Что осталось. Другие я выбросила... когда он уехал.
   У меня возникло большое подозрение. Уж не единственное ли оно?
   Когда мы заканчивали процедуру оформления протокола, она вдруг спросила:
   - А теперь у меня к вам просьба. Вернее, справочка.
   Тут мы спорили недавно, а вы знаете законы... Как можно истребовать с
человека долг?
   - В договоре указан срок. Вот с момента истечения срока, на который
были одолжены деньги, можно и требовать.
   - А если договора нет?
   - Сумма большая?
   - Рублев пятьсот.
   -Нет. Такую можно только по договору. Без договора - до пятидесяти
рублей.
   Ирина Давыдовна вздохнула. Дураку стало бы ясно, что должник
- Залесский...
   Провожала меня Палий любезно. Я надевал пальто перед большим зеркалом,
а она, с миной радушной хозяйки, смотрела, как гость покидает ее жилище.
   Зазвонил телефон в гостиной. Бросив извинительное "минуточку", Ирина
Давыдовна упорхнула в комнату.
   Ситуация неловкая: вроде одет, можно уходить, да неудобно, не
простился. Я вертел в руках перчатки.
   И тут, словно призрак, появившийся из вороха одежды на вешалке,
возникла передо мной древняя старушка с всклокоченными седыми волосами, и
заговорила быстро шепотом:
   - Стыд, стыд какой! Сына моего позорит, имя наше пачкает... Стыд... Его
пол-Москвы знает. Память бы о нем пожалела... Мальчишка совсем...
   Не успел я и слова вымолвить, как старушка зашаркала прочь, подняв
скрюченные руки над головой, как бы защищаясь от удара.
   Я обернулся. Ирина Давыдовна не успела переменить гримасу: ее красивое
лицо исказила злость. Но она быстро справилась с еобой, и я был
препровожден к дверям с улыбкой. Надо отметить-весьма натянутой...
   Как было прекрасно на улице! Ветер стих. С белого, подсвеченного
голубым неоном неба сыпал и сыпал чистый снег, искрился на мостовой,
скрипел под ногами. Уютная, красивая Москва, какой я ее полюбил за эту
вечернюю зимнюю торопливость машин и пешеходов, за усталость дня и
предвещение отдыха в своей бетонно-паркетной берлоге.
   Я ехал в прокуратуру, на душе было тепло оттого, что дома меня ждет
отец.
   Я не стал раздеваться внизу, в гардеробе, а поднялся сразу к себе.
   Последние дела на сегодня - звонок к Наде и письмо Залесского к Палий.
   У Нади - хронически занято. Я вынул из конверта листок.

   "Милая Ириша! Слышишь, как ласково звучат эти два слова? Я прихожу на
море, в то самое место, где мы встретились впервые, и называю твое имя -
милая Ириша. Звучит, как прибой в песке... А тебя нет рядом. Ты тогда шутя
говорила, что будешь скучать, но я знаю: мы будем вместе.
   В какой-то момент я понял, что обязательно к тебе примчусь, потому что
мое чувство настоящее. Я не сомневаюсь в этом, прошу не сомневаться и
тебя. Через судьбу не перепрыгнешь.
   Одного не могу себе простить: я не сумел задержать тебя в Одессе еще
хоть на один денечек, на самый маленький, но для нас он был бы самым
большим и значительным на всем белом свете. Ты сказала, что трудно за
несколько дней ощутить гармонию чувств и души, но я ведь понимал: ты
проверяла меня.
   Милая Ириша! Я не могу представить себе иной любви.
   И если уж выкладываю самого себя, раскрываюсь, как ромашка, весь до
конца, верь, это оно, самое главное, которое может больше никогда не
прийти..."

   Темпераментно. Но пошло. Фортиссимо...

   "...Ты не только та самая, что я узнал впервые в жизни, для меня ты
еще-чистые российские снега, поля в цветах, прозрачные ручьи. Когда-то я
ходил, окруженный этой красотой, но не понимал до конца, как это здорово!
Ты заставила меня обратиться к милой природе, к настоящим, добрым,
бесхитростным людям. Я понял, что должен находиться среди них, если хочу
создать что-нибудь настоящее..."
   Вот он, крнк о московской прописке. Хотя говорил Ирине Давыдовне
Валерий о Севере. Точный ход.
   "...Наверное, высказываюсь довольно туманно, но ты поймешь. Только ты,
с твоей тонкой, отзывчивой душой, умеющей вызвать из глубины сердца
прекрасное. Хочу прийти к тебе по той тропинке, которая лежит теперь между
нами. Она только для нас одних.
   Какие бы ни были обстоятельства, напиши мне. Может быть, для тебя это
был эпизод, след на песке, который смыла волна? Я бы не хотел пользоваться
случаем. Мне нужны все краски, вся красота мира.
   Любимая! Боюсь только одного слова: прощай... Я много о себе
рассказывал. И лучшее, что было в жизни, и не самое хорошее. У каждого
есть положительные и отрицательные качества, отдельные моменты, но знаешь,
Ириша, истинно любит тот, кто знает о человеке всю правду.
   Не хочу загадывать, но если что - никто никогда не сможет так
почувствовать тебя, как я, и отдавать тебе свои чувства, как это могу
только я. Валерий".
   Я посмотрел дату на конверте. Со дня их расставания в Одессе прошло два
месяца. А через неделю Залесский был уже в Москве.
   Читая письмо Валерия, я вдруг вспомнил его стихи, заметки в газетах,
письмо к Пащенко.
   Размышляя потом, когда у меня появился этот "новый взгляд", о котором
говорил Иван Васильевич, я могу с уверенностью сказать, что это случилось
вечером после посещения Палий, вымоем кабинете. Вернее, тогда идея
выкристаллизовалась окончательно. Зрела она давно...
   Слишком проста и плодотворна она была, чтобы появиться сразу...
   На радостях я позвонил Наде. И пригласил на Новый год в Скопин. Вместе
с Кешкой.
   - Игорь, милый, это будет здорово! - обрадовалась Надя.
   Мы условились подробно договориться о поездке в ближайшие дни.
   Я оформил постановление о новой экспертизе предсмертного письма
Залесскои, приложив все документы, и решил - все, на сегодня хватит:
Нельзя дальше держать отца в одиночестве.
   Прихватив по дороге бутылку вина, я отправился домой. Оказывается, батя
уже сам позаботился о "горячительном". И, чтобы не ударить лицом в грязь,
размахнулся на коньяк. Пришлось выпить рюмку, дабы не обидеть родителя.
   Попивая вино под холостяцкий ужин-сосиски, консервы, сыр, - мы говорили
о родных, знакомых, соседях.
   Отец деликатно поинтересовался, что у меня за невеста. Я отшутился -
приедем в Скопин, познакомлю. Рассказывать подробнее не стал, чтобы не
сглазить.
   Засиделись за полночь. Меня разморило, но приходилось крепиться: не дай
бог, отец подумает, что я невнимателен. Он, видимо, тоже не хотел
сдаваться: а то сын решит, что он уже совсем старик. И когда уже батя, как
говорится, стал клевать носом, я предложил ложиться...
   Приехав с утра на работу, я первым делом связался по телефону с
Агнессой Петровной. Она сообщила, что устроила отцу прием у известного
специалиста по глазным болезням. Правда, только на послезавтра. Я начал ее
благодарить, но Агнесса Петровна перебила меня:
   - Полноте, Игорь Андреевич, здоровье самое главное в жизни... Всегда
рада помочь вам и Надюше, если это в моих силах.
   Приятно было слышать, что оба мы в ее понятии - единое целое...
   Во второй половине дня позвонили из Института русского языка. Профессор
Тихомирова, эксперт, к которой было направлено на исследование
предсмертное письмо Залесскои. Она только что получила материалы и хотела
уточнить некоторые детали. Чтобы не затягивать дело, я отправился в
институт.
   Тихомирова, крупная волевая женщина, призналась, что до сих пор
подобную судебную экспертизу ей проводить не приходилось.
   - А что вас смущает, Маргарита Федоровна? - спросил я. - Отнеситесь к
этому, как к обычной своей научной работе. Нам необходимо выяснить, кто
автор исследуемого письма. Что оно написано рукой Залесскои, установлено.
Но ведь его мог составить другой человек...
   - Это мне понятно. Подобной работой я занималась, когда это касалось
какого-нибудь спорного литературного текста. Например, неизвестный отрывок
стихотворения принадлежит, допустим, Пушкину или кому-нибудь другому...
   - Вот-вот, - подхватил я. - Нечто подобное вам прелстоит проделать и в
данном случае. Материала для сравнения достаточно?
   - В принципе-да... Но одно дело научная статья, другое - судебная
экспертиза. Оформление...
   Я разъяснил, как обычно оформляется заключение. И в конце разговора
спросил, сколько ей потребуется времени.
   Тихомирова ответила, что она не представляет себе объема работы, и
пообещала позвонить.
   Через день я был с отцом в Институте Гельм гольца на приеме у глазного
врача.
   Он.предложил отцу сделать операцию. Хотя сказал при этом, что
особенного улучшения зрения может и не наступить: болезнь моего бати -
явление возрастное. Ложигься в больницу или нет, глазник предоставил
решать нам.
   Отец колебался. И уехал домой посоветоваться с матерью.
   Я позвонил в Одесскую прокуратуру, чтобы там выяснили, долго ли еще
Залесский будет лежать в больнице.
   Оказалось, он выписался два дня назад.
   Да, самое время встретиться с ним. Вот геперь и, кажется, был готов. А
заключение Тихом ировой могли переслать мне в Одессу.
   Я взял билет на самолет.
   Иногда парадокс "спеши медленно" оправдывается. За полчаса до Одессы
наш самолет завернули и посадили и Киеве, в Борисоглебском аэропорту, где
продержали целые сутки.
   Я решил не испытывать судьбу и перебрался на всепогодный вид транспорта
- поезд.
   Одесса всгрегила меня отличной, ясной погодой. До городской прокуратуры
я ехал на такси. Разговорчивый шофер, по-одесски темпераментный, уверял
меня, что так может быть только в Одессе: вчера шторм, дождь со снегом, а
сегодня - солнце и штиль. При этом он несколько раз повторил, что везет
меня самым кратчайшим путем.
   В прокуратуре сообщили, что номер в гостинице забронирован. Я уже хотел
отправиться туда, но меня срочно попросили зайти в кабинет прокурора
города: звонили из Москвы.
   Это был Эдуард Алексеевич.
   - Получено заключение от Тихомировой, - сказал он. - Ты оказался прав...
   В его словах слышалось одобрение.
   - А как бы его побыстрее сюда? - воскликнул я.
   - А мы сделаем так: я дам распоряжение, заключение подвезут к рейсовому
самолету. Передадим через командира корабля.
   - Отличная идея! - одобрил я.
   - Номер рейса и фамилию пилота сообщим... А ты держи меня в курсе. - В
голосе Эдуарда Алексеевича слышались незнакомые для меня нотки уважения.
На прощание он пожелал мне успеха.
   За окном сгущались ранние зимние сумерки. Небо было чистое и холодное.
   После суматошного аэропорта и душного вагона прохладный полумрак
гостиничного номера, уютная тишина подействовали расслабляюще. Не зажигая
света, я смотрел на темнеющий квадрат окна. И думал о Наде. Нестерпимо
захотелось услышать ее голос. Я набрал ее московский номер по
автоматической междугородной связи. Телефон молчал. Попытался еще и еще. С
таким же результатом.
   Потом, как мне показалось, я задремал.
   Звонок телефона раздался в абсолютной тишине и темноте. Я нащупал
кнопку выключателя настольной лампы.
   Брызнул ослепительный свет.
   - Товарищ Чикуров? - прозвучал в трубке незнакомый мужской голос.
   - Да, слушаю вас.
   - Из прокуратуры города беспокоят. Дежурный прокурор Бондарев. Звонили
из Москвы. Пакет передали. Рейс ј 1691. Вылетает в 20.25... Командир
корабля...
   - Минуточку, пожалуйста, я запишу.
   Я достал ручку, блокнот и записал номер рейса и фамилию пилота.
   А поздно вечером, вернувшись из аэропорта, я, признаюсь, не без
волнения вскрывал пакет, пересланный мне из Москвы.
   В заключении экспертизы говорилось.

   "На исследование поступило предсмертное письмо Залесской А. С.,
начинающееся словами: "Мой милый! Я любила тебя так..."
   На разрешение экспертизы поставлен вопрос: кто является автором
(составителем) этого письма - Залесская Ангелина Сергеевна или Залесский
Валерий Георгиевич?
   Для сравнения представлены:, а) свободные образцы письма Залесской А.С.
в виде сочинений по русской литературе за 10-й класс "Образы наших
современников в произведениях А. Фадеева", "От Павки Корчагина до Юрия
Гагарина" и др. в ученической тетради, дневник Залесской, датируемый от 28
мая до 20 августа (год не указан), письма без дат, начинающиеся словами:
"Дорогая тетя Анфиса!", "Оля, здравствуй!" и "Дорогая Танька!", б)
свободные и свободно-условные образцы письма Залесского В. Г.
   в автобиографии, отпечатанной на пишущей машинке (копия), письмо без
даты, начинающееся словами "Милая Ириша!", письмо к Пащенко от 29 июня
статьи из газеты (оригиналы) под заглавием "Солнце и море", "Толик, Настя
и другие", "Надо ли дудеть в трубу", стихотворения под заглавием "Овраг",
"Немножечко грусти и музыка", "Капля земли" (оригиналы).

   Исследование.

   Развитая письменная речь представляет деятельность, в основе которой
лежит речевой навык индивида, характеризующийся стереотипно, то есть
определенной устойчивостью структурно-языковых особенностей изложения.
Письменная речь формируется на основе индивидуальных качеств человека: его
психологического склада, умственного развития, культурного и
образовательного уровня, круга интересов, среды, в которой рос, а затем
работал и жил человек. Все это создает письменно-речевой комплекс в виде
индивидуальной языковой системы, состоящей из семантических, лексических и
грамматических структур, дающей идентификационный материал для
установления автора того или иного текста.
   Подходя с этих позиций к решению вопроса об авторской принадлежности
предсмертного письма Залесской А. С., эксперты нашли нужным изложить
следующее.
   Основное информационное значение о составителе (авторе) текста имеют
семантические признаки, не только передающие общее содержание документа,
но и характеризующие стиль изложения, значение и выразительность слов,
что, в свою очередь, неразрывно связывает эти признаки с лексикой и
синтаксисом конкретного речевого навыка. Исследуемое письмо
характеризуется в основном лирико-патетическим стилем изложения,
эмоциональностью, выразительностью и образностью языка. ("Мой милый!
   Я любила тебя так, как никогда никого не любила. Ты же со дня нашей
встречи держал свои чувства как бы на тормозе". "Я дрогнула в какой-то
момент, который я