ероозерска мы с Ищенко ехали вместе, В машине у нас произошел
любопытный разговор.
   - Между прочим, - сказала она, - дочь Савелия Фомича, Клава Шамота,
работает на кроликовой ферме...
   Я уже достаточно изучил старшего лейтенанта. Она мне никогда не
сообщает того, что не имеет никакого отношения к нашей работе. И главное,
я теперь разбирался в интонации моего помощника. О дочери сторожа она
сказала как-то туманно.
   - Ну и что? - спросил я, не понимая сначала, куда клонит Серафима
Карповна, но чувствуя подвох.
   - Работает недавно. Кролики в совхозе-новое дело...
   - Молодец все-таки Мурзин. Еще одна статья дохода в хозяйстве.
   - Я слышала, большие потери...
   - Кролики, я читал, очень подвержены всяким болезням. Очень капризное
животное.
   - Да нет, болезни, говорят, опять же здесь ни при чем... Мясо у них
вкусное. Да и шкурки красивые... Клаву заметили на североозерском базаре.
   Больше она ничего не сказала. Но и этого для меня было достаточно. Я
вспомнил вечер, когда, расчувствовавшись и размякнув от "Степной
украинской", нахваливал жаркое, которым с такой охотой угощал меня сторож.
   Шапку из кролика...
   Можно поздравить достопочтенного следователя, Представляю, если бы
финал состоялся в народном суде. Советник юстиции Чнкуров проходит
свидетелем. В качестве ценителя жареного кролика "по-крылатовски" и
обладателя шапки из ворованного материала.
   Но Серафима Карповна преподнесла мне еще один сюрприз:
   - Говорят, Савелий Фомич свой забор переставил.
   Всего метра на полтора. Глядишь, почти полсотки у соседа оттяпал... ,
   - У Шавырипа? -спросил я.
   - У него, - Ищенко улыбнулась. - Вы тоже знаете?
   Что мне было отвечать? Теперь-то я понял, почему хитрый старик просил
вызвать в качестве свидетеля своего соседа. Запугать. И почему тот так
боялся на допросе. Ну и жох этот Савелий Фомич! И подъехал как: чаек с
мятой, сочувствие, лекарствами народными соблазнял... Это ж надо: из
ничего пытался создать себе положение! Разносил повестки...
   - Мои смеялись, - продолжала старший лейтенант.
   "Мои" - это у кого она останавливалась. - Он в жизни в поле не выходил.
То почтальоном, то банщиком, то сторожем... Все удивляются, за что ему
дирекция премию выдала...
   Короче, окрутил меня Савелий Фомич вокруг пальца.
   - А вы хоть Лин„ву рассказали про Клаву Шамоту? - спросил я.
   - А это он мне сам рассказал.
   Я дал себе слово, если опять надо будет ехать в Крылатое, от услуг
сторожа отказаться насовсем...
   Через две недели - Новый год. Московские магазины принарядились.
Везде-елочки, от крохотных, сантиметров десять - пятнадцать, до больших,
во всю вышину зеркальных витрин, украшенные ватным снегом, завесой
переливающегося дождя. Елки были большей частью искусственные, по до того
увешаны стеклянными шарами, бусами, фигурками зверей, что в сверкающей
мишуре и впрямь походили на настоящие... На меня особое впечатление
производили деревца целиком из блестящей фольги. Казалось, притронься к
ним, и они зашелестят, зазвенят. Я знал, что не принято уже восторгаться
поделками нашего супериндустриального века, что елка из- лесу ценится куда
выше, по ничего с собой поделать не мог. Видимо, из жизни в Скопиие, где
все всегда было только натуральным, всамделишным, вынес тайную мечту о
городских игрушках, которых у меня не было. Мои сверстники, дети военных и
послевоенных лет, помнят елочные украшения, сделанные своими руками.
Бумажные фонарики, хлопушки. И цепи. Бумагу для них мы тоже красили сами.
   По-моему, никакой другой город так не украшается к.
   новогоднему празднику, как Москва. Этот праздник, мой самый любимый, в
столице я чаще всего проводил скучно и впопыхах. В Москве я находился к
отчему дому ближе, чем когда бы то ни было, но ни разу не выбрался на
Новый год в Скопин, хотя мечтал об этом еще с первого курса консерватории.
Удалось бы уговорить Надю поехать туда, посидеть за столом с моими
родителями, братом, наесться до отвала пирогов и солений, на которые
горазда мать, а потом, когда уже пройдет торжественный час и впереди снова
забрезжит триста шестьдесят пять дней и будет спокойно и весело от этого,
выйти на снежную улицу, пройтись вдоль домов, не засыпающих в эту ночь до
утра, и счастливо поздравлять соседей, которые обязательно высьшят
посмотреть на звездное небо. А то еще лучше-задней калиткой выкатиться
прямо в овраг и промчаться на санках до далекого дна так ухарски, чтобы
выскочить на середину противоположного склона.
   Интересно, катаются ли еще там в новогоднюю ночь мои земляки? Я бы
обязательно вспомнил свою молодость...
   О поездке с Надей в Скопин я подумал, когда она заговорила о том, что
Новый год не хочет проводить одна.
   И вообще - прекрасный повод свести ее с моими родителями. Все равно это
надо сделать, рано или поздно. Конечно, лучше всего в Новый год.
   Я хотел сказать ей об этом при нашем первом разговоре сразу по приезде
в Москву, но случай оказался совсем неподходящим.
   Мой модельер-конструктор едва добрался до телефона:
   - Игорь, дорогой, у нас дома настоящий лазарет.
   Гриппуем все.
   Голос у нее был простуженный. Надя кашляла и говорила с французским
прононсом. Заводить речь о поездке в Скопин, о новогоднем катании на
санках и вообще о снежных развлечениях было бы издевкой.
   - Давно у вас домашний госпиталь?
   - Я уже забыла. Сначала мама, потом Кешка. Теперь я, а мама еще не
встала. Ужас.
   Я несмело предложил:
   - Наденька, я мигом буду у вас. Может, купить что надо?
   - Спасибо, Игорь. Дома все есть. Нас не забывают.
   Брат опекает. Я говорю ему: "Из просто брата ты превратился в
медбрата..."
   - Я приеду, - вырвалось у меня решительно.
   - Нет-нет. Грипп. С этим не шутят. А ты вообще простужаешься легко.
   Но я настоял на своем.
   Мне хотелось чем-нибудь обрадовать Кешку, и я забежал в зоомагазин. Но
там мне предложили лишь чучело куропатки и сушеного мотыля для корма рыб.
   Короче, поехал на встречу с Надиным сыном без подарка.
   У меня так всегда: самое важное, самое ожидаемое случается внезапно и в
неудобное время.
   Но цветы для будущей тещи я все-таки купил.
   Открыла мне Надя. В халатике, но с хорошо уложенными волосами. Я
потянулся поцеловать ее (в коридоре никого не было), она отстранилась:
   - Не надо, схватишь грипп. Раздевайся, не шуми.
   Мама спит. Пойдем на кухню.
   Это меня устраивало. Честно говоря-проголодался.
   Наконец-то придется отведать ее разносолов.
   Кешка. Худенький мальчик в джинсах с иностранными нашивками. Большая
голова на тоненькой шее. Совсем не Надины глаза. Круглые, черные, как
сливы. Курчавые темные волосики. Он деловито помешивал ложкой какое-то
варево в кастрюльке.
   На стуле лежал сиамский кот. Гордый и ужасно брезгливый. Во всяком
случае, он почти не смотрел на мою персону.
   - Кеша, познакомься с дядей Игорем, - сказала Надя, складывая апельсины
в ажурную вазочку.
   Мальчик протянул мне левую руку (в правой oil держал ложку) и спросил:
   - Вы следователь по особо важным делам?
   - Я самый.
   - Есть с нами будете?
   - С удовольствием, - ответил я, удивляясь его взрослой манере держаться.
   - Хочешь вымыть руки? - предложила Надя и показала мне ванную.
Расположение ее я знал и сам. Как у меня. Как в сотнях, тысячах квартир и
Москве.
   Вытирая руки полотенцем, я лихорадочно обдумывал, что бы рассказать
Кешке. Какое-нибудь дело? Или экспертизу? Но в голову ничего не шло,
   Я вернулся к столу. Надя поставила передо мной тарелку... покупных
пельменей, что варил Кешка.
   Может быть, по случаю болезни ей не до готовки? Наверное, так.
   Во время еды послыш-ался странный крик из комнаты.
   Я удивленно посмотрел на Надю. А она сказала сыну:
   - Принеси Ахмеда. Разбудит бабушку.
   Кешка ушел и вернулся с попугаем. Небольшой, не очень яркий, он все
время наклонял голову, словно пытался что-то разглядеть.
   - Канаду? - спросил я наугад.
   - Лори, - ответил Кешка, сажая птчцу на специально прибитую к стене
жердочку. Попугай стал маршировать по ней то в одну, то в другую сторону,
перехватывая прутик лапками. - Они самые способные к речи, - пояснил
мальчик. - Вернее, к звукоподражанию. Они ведь не понимают, что произносят.
   - Он уже много знает слов?
   - Двенадцать. - Кешка подошел к птице, легонько постучал по жердочке: -
Ахмед, здравствуй. Здравствуй, Ахмед.
   Лори косил на него глаз и перебирал на спине крыльями.
   - Здравствуй, Ахмед, - сказала Надя.
   Попугай раскрыл клюв и произнес:
   - Х-р-р-ш-о.
   - Это значит "хорошо", - "перевел" Кешка.
   - Ну а как у тебя дела с удавом? - поинтересовался я, чтобы показать
осведомленность о его желаниях.
   - Я уже договорился с одним герпетологом поменяться, Он из Индии
приехал. Да бабушка против, - вздохнул Кешка.
   - Хороший удав?
   - Да, очень красивый горный питон. Они, понимаете, не очень большие...
Может, еще уговорю бабушку,
   - А что ты предлагал в обмен?
   - Макаку-резус.
   Я невольно оглянулся:
   - У вас, значит, обезьянка живет? Ты, Надя, ничего об этом не говорила.
   - Нет, не живег, - ответил за нее сын. - Но папа обещал привезти, как
только я попрошу. Он часто летает в Гавану. Через Африку.
   При упоминании об отце мне сделалось неуютно. Разговаривая с Кешкой, я
не выпускал из поля зрения и Надю.
   Она молчала. Как мне показалось, наблюдала, изредка бросая взгляды то
на меня, то на сына.
   Мы кончили есть. Надя занялась посудой. И я видел теперь только ее
спину.
   - Да, животные-это очень интересно, - сказал я, чтобы как-то
перехватить нить разговора и увлечь Кешку. - Особенно в век техники,
урбанизации. Я читал где-то, что теперь львов ввозят не из Африки в
Европу, а наоборот.
   Разводят в зоопарках и потом выпускают на волю, в привычные условия.
   - Это только опыты, - рассудительно произнес мальчик. - Звери,.
рожденные в зоопарке, не умеют добывать себе пищу. И большей частью гибнут
на воле.
   Надя неожиданно повернулась:
   - Может, вы пройдете в столовую? Кеша, пригласи дядю Игоря. Неудобно на
ку.хне...
   - Нет, - запротестовал я. - Здесь уютней. Да и не разбудить бы Варвару
Григорьевну...
   На самом деле я еще не решался оставаться с Кешкой наедине. При Наде
мне было легче с ним общаться.
   - Ну смотри, - ответила она.
   - Техникой ты не увлекаешься? - спросил я Кешку.
   Он отрицательно покачал головой.

                                   - Книгами?

   - О животных.
   - А приключенческой литературой, детективами? - Мне надо было
перекинуть мостик в область, где я был на коне.
   Мальчик состроил кислую рожицу и протянул:
   - Ску-ушно... Все равно знаешь, чс-м все кончится, а преступника
поймают.
   Надя опять повернулась и улыбнулась мне.
   - В книгах, наверное, так. А вот я, например, могу рассказать случай,
когда преступник не был найден.
   Мальчик пожал худенькими плечами:
   - Это, наверное, тоже скуплю. - И без всякого перехода сказал: -А вы
давно были в зоопарке?
   - В общем, давненько.
   - Теперь там и ткачики есть. Папа мне обещал привезти. Очень интересные
птицы...
   Но о ткачиках я так и не узнал. В коридоре позвонили.
   - Кеш, открой, это медсестра. Проводи к бабушке. - Мальчик вышел. - Вот
видишь, Игорек, прямо лазарет...
   Сейчас уколы маме будут делать, банки ставить... Ты посиди, поговори с
Кешкой, а я минут через десять освобожусь. Надо помочь. Не обижаешься?
   - Ну что ты! Ты уж прости, навязался не ко времени...
   Знаешь, Надя, я пойду.
   - Посиди... - Большой настойчивости в се голосе я не заметил.
   - Пойду, - решительно поднялся я.
   В коридоре она спросила:
   - Как тебе Кешка?
   - Смышленый парень. Люблю увлеченных люден.
   - Звони. Хороню? - Она, забыв о гриппе, чмокнула меня в щеку.
   - Обязательно. Привет Варваре Григорьевне.
   Я надел пальто.
   - Кеша! - позвала Надя. Мальчик вышел в коридор. - Попрощайся с дядей
Игорем.
   Он протянул мне руку:
   - До свидания. Заходите.
   И по этому "заходите" я понял, что мой приход не произвел на Кешку
никакого впечатления. Не смог я его заинтересовать. Может быть, я слишком
настойчиво прсдлагал дружбу? Ладно, надо положиться на время... А вдруг не
получится у нас этой дружбы?
   Чтобы как-то отвлечься от этих размышлении, я позвонил Ивану
Васильевичу. Дела - моя работа и мой отдых.
   - Чикуров? Голубчик, как это вы догадались позвонить мне именно
сегодня? Я приезжаю в Москву раз в полмесяца, и то на час-другой. Хотите
встретиться? Ради бога, приезжайте. Жду. Только помните, вечером я снова
уезжаю на дачу.
   На дверях моего бывшего шефа была приколота записка. Я немкою опоздал и
расстроился, увидев ее. Она конечно же предназначалась мне. Наверное, с
дурными весгямп - Иван Васильевич не смог ждать. Но тут мне повезло
больше. "Игорь Андреевич, спустился буквально на минуточку в магазин. Вам
откроют соседи слева, я предупредил". Не успел я дочитать послание, как
внизу хлопнула дверь. Иван Васильевич поднялся по лестнице с большой
кожаной хозяйственной сумкой почти бегом.
   - Заждались? - спросил он, опуская ношу на пол. На нем была куртка из
синтетики на меху. с капюшоном, откинутым на плечи, фетровые с кожей
бурки, толстые вязаные варежки. Я удивился: полутурист-полусторож.
Единственное, что осталось от прежнего подтянутого заместителя прокурора
республики, - меховая шапка пирожком из серебристой нерпы.
   Но никогда прежде я не видел его таким молодым, розовощеким и крепким.
   - Совсем не ждал. Только-только подошел, - сказал я, берясь за ручки
сумки, собираясь помочь хозяину, когда тот открывал замок. Поклажа весила
не меньше пуда.
   - Э, голубчик, lie балуйте меня. Я с такими грузами променады
закатываю-не всякому молодому одолеть.
   - Приличная сумочка, - подтвердил я, внося ее о прихожую.
   - Тут и половины не будет, - засмеялся Иван Васильевич. Он толкнул
дверь в кухню. На столе стоял туго набитый походный рюкзак. - Вот стоит,
родимый. Мамаша называет его фараоном. Но думаю, фараоны весили гораздо
меньше... Еду к маме, на дачу. Раздевайтесь, будьте как дома.
   Он скинул куртку и остался в мохнатом сером свитере с высоким отложным
воротником. Я был совершенно уверен, что вязала его Екатерина Павловна.
   Мы прошли в комнаты, где ничего не изменилось с моего первого
посещения. Я первым делом поинтересовался здоровьем его матери.
   - Превосходно! Лучше быть не может. Вы знаете, такое это чудо - дача.
   - Представляю...
   - Нет, lie представляете. Вы знаете летнюю дачу. Суррогат отдыха.
Комары, жара или беспросветные дожди. Запомните: нет ничего лучше зимнего
отдыха. И обязательно - самому колоть дрова, топить печь, ходить по воду к
колодцу. Я уж не говорю - таскать "фараон" в мороз.
   А зимний лес! Тишина, чистота. Какой колорит, какое освещение. Готовые
пейзажи.
   - Ваш вид - лучшая реклама, - сказал я.
   Иван Васильевич провел ладонями по раскрасневшимся щекам, которые в
тепле еще больше разрумянились:
   - Отъел, хотите сказать...
   - Нет, поздоровели. И помолодели.
   - Ну, Чикуров, давай подхалимаж в сторону.
   - Я серьезно.
   - С другой стороны, какой резон тебе теперь мне комплименты отвешивать?
- он засмеялся.
   - Может, есть...
   - Интересно.
   - А вдруг вы снова, как говорится, вернетесь в строй?
   - Нет, Игорь Андреевич, такого не будет.
   - Все не бывает до тех пор, пока не случается. Ваши же слова.
   Он покачал головой:
   - Конечно, может и наскучить сидеть дома без дела, которым занимался
всю жизнь. Пойду в какие-нибудь референты, консультанты... Не знаю. - Он
вдруг подозрительно посмотрел на меня: - А что ты об этом?
   - Просто так.
   - Что-нибудь говорят у нас?
   - Ну что вы! Ничего не говорят. Конечно, кое-кто удивлен. В расцвете
сил...
   Иван Васильевич улыбнулся:
   - Расцвет сил, расцвет сил. Иди знай, когда он начинается и когда
кончается. Как говорят артисты: самое главное-уйти со сцены вовремя. Пока
не освистали... Раз уж зашла об этом речь, признаюсь: не последнюю роль в
моем решении сыграла мама. Да, да, не удивляйся. Не подумай, что она
уговаривала меня, нет. Но я видел, чувствовал - одиноко ей, тоскливо.
Особенно теперь, после того, как она перенесла операцию. Должность мою
знаешь: командировки, почти ежедневная работа по вечерам. А Екатерина
Павловна все время одна, в четырех стенах. Человек она тонкий, наверное
талантливый, я в живописи не очень разбираюсь. Мне. ее работы нравятся.
Когда-то и у нее были друзья, интересы. Когда за. восемьдесят-друзей
остается мало, многие уже ушли из жизни, да и старческие недуги - большая
помеха для общения. Некоторые умеют выдерживать одиночество, некоторые не
умеют. Особенно те, кто всю жизнь был общительным и пользовался
расположепием других. Старость, дорогой Игорь Андреевич, - неизведанная
страна. Молодым неинтересная. О пей в ваши годы никто не думает, никто не
верит, что останется одинок, потому что не хочет верить.
   Иван Васильевич замолчал. Молчал и я. Он осветил сокровенный уголок
своей жизни. Обсуждать это было нетактично. Да и что я мог сказать? Хозяин
неожиданно заговорил совсем о другом. Собственно, о том, зачем я пришел.
   О делах.
   - Ну, что новенького? Крылатовское дело продвинулось?
   - С мертвой точки, кажется, сошли.
   - Скромничаешь, или действительно успехи невелики?
   Я разговаривал с Яшиным. Кстати, как он тебе показался?
   - Очень опытный эксперт. Свое дело сделал блестяще.
   Чем, увы, не могу похвастаться я.
   - Та-ак, - протянул Иван Васильевич. - Вы исследовали письмо?
   - Написано Залесскоп. Это подтвердила и повторная графологическая
экспертиза.
   - Кажется, в этом сомнений не было.
   - Веду следствие, словно до меня его никто не проводил, - напомнил я с
улыбкой слова самого Ивана Васильевича при получении крылатовского дела.
   Он же серьезно сказал:
   - Лишняя проверка, конечно, не помешала. Особенно после повторной
судмедэкспертизы. Но буквально меня понимать не следовало. Нужен
совершенно другой взгляд на событие, на взаимоотношения людей. Истина,
казавшаяся для всех неоспоримой, может быть на самом деле не истиной. Я
недавно одну любопытную статейку про художников прочел. Какой, например,
цвет тумана?
   - Туман есть туман. Белесый... Нет, скорее серый. - Я вспомнил
московские осенние утренники, серую промозглую мглу.
   - Самые туманные туманы в Лондоне, это уже истина.
   Значит, самые серые. Так их и изображали художники.
   Даже был в Англии певец лондонских туманов Джозеф Тернер. А Моне взял и
написал его розовым. И что ты думаешь? Пошумела критика, газеты, и
все-таки признали.
   - У художников есть свои излюбленные цвета. Врубель, например, тяготел
к голубому и синему.
   - Нет. В Лондоне действительно туманы розовые. И по очень простой
причине. От красного кирпича, из которого в основном были построены
здания. И от печного отопления.
   Уголь, искры. Казалось бы, Моне, импрессионист, фантазия красок. На
поверку - открыл реальную зависимость. А лучше сказать - увидел.
   - Мне трудно спорить, я не знаток.
   - Думаешь, я знаток? - засмеялся Иван Васильевич. - Поневоле начнешь
кое в чем разбираться, когда тебя это окружает. - И неожиданно спросил: -
Кстати, ты не можешь достать набор цветных японских фломастеров? Может,
кто из знакомых бывает за границей?
   Я хотел сказать: только бывший муж моей будущей жены...
   - Нет.
   - Жаль. Отличная, говорят, вещь для набросков. Особенно на холоде. Мама
увлеклась зимним пейзажем. - На его лице промелькнула извинительная
улыбка. - Видишь, что теперь меня занимает?
   - Это огромный мир, - сказал я многозначительно.
   Но Иван Васильевич понял не так:
   - Не говори! Достать хорошие кисти, холст, заказать нужный багет...
Одним словом, серьезное мероприятие.
   Бывший зампрокурора задумался. Мне начало казаться, что ничего путного
из нашей встречи не выйдет. Его мысли совсем о другом. Какое там убийство,
какое следствие...
   Иван Васильевич поднялся:
   - Ну пот что. Чувств