Слышу, разговаривают: "Сядь так, сядь этак".
   Что мне мешать?
   - Как он ее рисовал: в одежде или без одежды?
   Матюшина удивилась:
   - Разве можно голой! Срам это. Не мог Стасик себе этого позволить.
Конечно, в одежде.
   - Хорошо. Пожалуйста, продолжайте о том вечере.
   - Что продолжать?
   - Ну, принесли они с собой, Коломойцев попросил у вас стакан. Дальше?
   - Наверное, сели выпивать.
   - Почему наверное?
   - Для чего же стакан?
   - В тот вечер была гроза?
   - Сильный дождь хлестал.
   - В котором часу он пошел, хотя бы приблизительно?
   - Около десяти вечера.
   - И долго шел?
   - Бог его знает. То шибко, то затихал.
   - Так. Ну, а Станислав и Валерий?
   - Сидели за рюмочкой. Что-то спорили. Стасик свои картины двигал...
   - И сколько это продолжалось?
   - Не знаю.
   - Час, два,три?
   - Ей-богу, не знаю. Я спать легла.
   - В котором часу?
   - Я позже одиннадцати не ложусь.
   - Что было потом?
   - Наверное, быстро угомонились. Потому что здорово приняли.
   - Из чего вы это заключаете?
   - Валерий мучился всю ночь.
   - Расскажите поподробней.
   - Среди ночи стучит ко мне. Я чутко сплю. "Кто?" - спрашиваю. "Это я,
баба Дуня". Слышу, голос Валерия.
   Я засветила огонь. Накинула халат. Смотрю, на парне лица нет. Зеленый,
из глаз слезы, весь в поту. За живот держится. Спрашиваю, что это, мол, с
ним приключилось. А он мне: "Помираю, худо". Я сама вижу, у него,
сердешного, так живот и сводит. Рвать тянет. Ну, был у меня один пузырек с
настойкой, я ему налила. Не успел он выпить, опрометью на улицу.
Облегчился. Значит, подействовало.
   - В котором часу это было?
   - На часы не глянула. Но, наверное, за полночь уже.
   - А дождь еще шел?
   - Кажись, да. Он с улицы вернулся мокрый,
   - Что было дальше?
   - Успокоился. Лег спать. Я тоже заснула.
   - Больше он вас не беспокоил?
   - Нет. Хорошая травка, она и очищает и закрепляет...
   - Ясно. А как они разместились в комнате Коломойцева, там ведь одна
кровать?
   - Стасик спал на полу. Как солдат - фуфайку под голову, пиджачком
прикрылся. Да что там, лето, теплынь.
   Несмотря на грозу, душно было...
   - До этого случая Залесский оставался у вас когданибудь ночевать?
   - Случалось.
   - Крепко они выпивали со Станиславом?
   Матюшина вздохнула:
   - Грешили. Я все Стасику говорю, не доведет эта водка до добра. Молоды
еще, здоровье надо беречь. Да и деньги какие на нее, злодейку, уходят. А
он все только отмахивается. Потом спохватится, - трудно будет. Вон уже с
машины сняли, слесарем поставили. Столб объехать не смог.
   Хорошо, сам не пострадал. А ведь так можно человека убить или себя
покалечить. Ведь какой парень способный...
   - Раньше кому-нибудь из них, Валерию или Станиславу, бывало так плохо?
   - У Валерия бывал грех, он слабее Стасика. Это моему все трын-трава,
хоть и пьет все, что под руку попадется...
   - Что именно?
   Матюшина замялась: ~~
   - Парень он неразборчивый. Если надо опохмелиться, шарит, шарит по
дому, когда, конечно, денег нет на выпивку. Раз у меня примочку от
радикулита ахнул... Да-да.
   Светленькая такая и спиртным пахнет. Я для себя сделала.
   На водочке. Главное, только я ее видела, смотрю, Стасик вертелся,
вертелся у меня и вдруг у себя затих. Я подхожу к буфету, а настоечки нет.
Испугалась, думаю, парень помирает. Она же только для наружного
потребления. Я-к нему. А он лежит, ну, упокойник, и вс„ тут. И скляночка
на полу валяется. Я его трясти. А он, это же надо, улыбается, как дите. И
говорит: "Богиня моя, я за тебя хоть в огонь, хоть в воду..." Думаю,
бредить начал, приходит парню конец... Я ему насильно рвотного. Зубы сжал,
не пьет. Я так и этак. Стасик, мол, сыночек, пожален старуху, ведь что
случится, век буду себя проклинать. Нет. Отводит меня рукой... - Евдокия
Дмитриевна вздохнула.
   - Ну и что? - полюбопытствовал я.
   - Да ничего. Проспал часов десять. Встал как огурчик...
   - И никаких последствий? - улыбнулся я.
   - Вроде нет. Правда, стал жаловаться, волос, мол, на голове лезет... А
может, это у него порода такая? Не знаю.
   Только после этого случая лекарства, что пользую сама, храню под
замком...
   - Еще один вопрос. Залесскому было плохо. А Станислав что в это время
делал? Может, помогал другу справиться с дурнотой?
   - Что вы! Спал, как мыша. Свернулся в калачик на полу и ни звука. Он
выпивши только поначалу храпит. А потом - ни гу-гу..
   - Понятно, - кивнул я. Мне оставалось выяснить последний вопрос. -
Евдокия Дмитриевна, говорят, Валерий недавно был в Крылатом.
   - Слыхала, слыхала, - закивала Матюшина.
   - К вам заходил?
   - Нет... Приехал, проведал могилку и тут же уехал...
   Стасик мне рассказывал.
   - Никаких, значит, дел у Залесского здесь не было?
   - Не знаю. - Она внимательно посмотрела на меня. - А вы у Стасика
поинтересуйтесь...
   Мы закончили все формальности, и я, попрощавшись, ушел...
   - Игорь Андреевич, а с вас причитается, - сказал старик, когда я
вернулся домой. И протянул мне конверт.
   Распечатал я письмо у себя в комнате.
   "Игорь, дорогой! Наконец-то я решилась встретиться с мужем. Разговор
получился трудный. Не буду писать подробности, тебе это, вероятно,
неприятно. Кстати, один из его доводов: развод может отразиться на его
служебной карьере. Но он обещал подумать. Это уже хорошо. Считаю, что дело
на мази. Раньше я не могла даже заикнуться об этом. Мы договорились, что
на днях он позвонит. Хочет посоветоваться с адвокатом, как лучше оформить
документы.
   Я дам тебе знать, когда все произойдет.
   Живу тихо: работа, Кешка. Он страшно ленится учиться. Получил кол (!)
по рисованию. Странная у него почемуто психология: даже за тройку боится
больше, чем за. единицу. Единица для Кешки - нечто оригинальное и
непонятное. Лишила его на три дня телевизора, но мягкое бабкино сердце
сводит к нулю всю мою. педагогическую деятельность. Более того, его
главный аргумент: "А папа бы мне разрешил..."
   В своем письме ты спрашиваешь о Дикки. Он здоров, весел и беспечен. На
свою собачью жизнь не жалуется.
   У него появилась симпатия. У соседей ниже этажом - болонка.
Очаровательное создание. Бедный Дикки не понимает, что болонка ему совсем
не пара...
   Что еще написать о своем житье-бытье? Одной из моих моделей платья
присвоили Знак качества. Меня премировали.
   Была на концерте французской песни. Ансамбль "Менестрели" из Парижа.
Полный восторг.
   Хоть до Нового года времени порядочно, сообщи, будешь ли на праздники в
Москве. Этот праздник я люблю больше всех других. Неужели придется
встречать его одной? Крепко целую, Надя".
   Наконец-то лед тронулся. В скором времени мы сможем с ней устроиться,
как нормальные люди.
   Загс, свадьба... Бог ты мой, сколько событий, сколько изменений и
метаморфоз предстоит пережить.
   Ладно, это переживется. Но дальше предстоит главное.
   Она с сыном переедет жить ко мне. То, что с сыном, и то, что ко мне,
это непременно. Не могу же я въехать к ним в двухкомнатную квартиру, где
живет еще мать (теща!) и брат (кажется, шурин). Моя однокомнатная тоже
мала для троих. Что я! В скором времени - для четверых. Иначе я себе и не
представлял... В общем-то, проблема не из легких. Придется сразу хлопотать
о двух- или трехкомнатной.
   Сколько на это уйдет времени, одному богу известно.
   И денег...
   Никогда не задумывался о том, что есть сберегательные кассы. Они
существовали в моем представлении только для других. И когда пять лет
назад встал вопрос о взносе в жилищный кооператив, я впервые подумал о
том, что "хранить деньги выгодно, надежно, удобно" не умел. Пришлось
смирить гордыню и ехать на поклон к родным в Скопин.
   Мать выдала мне нужную сумму, хотя их пенсия с отцом вдвое меньше моей
зарплаты... Долг я вернул в минимально короткий срок (родители готовы были
ждать), так как он жег мою совесть. И, решив тогда жилищную проблему,
опять вычеркнул из памяти сберкассу... Теперь вновь предстоит...
   Сколько зарабатывает Надя, есть ли у нее сбережения, я никогда не
интересовался. В моем представлении мужчина должен брать жену на полное
обеспечение.
   Неужели опять ехать к старикам и бить челом? Как ни прикинь, своими
ресурсами не обойтись.
   И еще. Понравится ли родителям Надя? После всех их стараний женить
меня, после вереницы присватанных молоденьких девчонок заявиться к родным
с женой, взятой от другого мужа да еще с ребенком... Мои-то скорее всего
поймут, а в городке пойдут суды да пересуды.
   Я усмехнулся: ну, что за мысли меня волнуют? Жить мне, а не дяде
какому-то. Что, в конце концов, за дело до скопинских сплетней и болтовни?
   Опять же, приглянутся ли Наде мои близкие... Простые люди, можно
сказать, деревенские, хотя отец полжизни проработал на фабрике. Да и быт
наш почти крестьянский: свой домик, участок в десяток соток, благодаря
которому родители ухитрялись кормить семью и овощами и фруктами. Держали
птицу, корову. Правда, с коровой расстались лет шесть назад: старикам
стало тяжело ухаживать.
   Надя родилась в Москве. Моя будущая теща никогда не работала. Овдовела
недавно, получив за мужа хорошую пенсию. Он был директором парфюмерной
фабрики. Брат Нади работает сейчас на этой же фабрике инженером.
   Сама Надя - ведущий специалист Дома моделей.
   И все же мне казалось, что с матерью и отцом они поладят. Будут ли жить
душа в душу, не знаю, но уважать друг друга смогут. Потом, мы в Москве,
они-в Скопине.
   Летом - родная мне рязанская сторона. ФрукткГ, овощи для Кешки.
   Кешка, Кешка... Самый непонятный вопрос. С Надей у нас все как будто
ясно и просто. Он же пока был мне чужим и очень близким ей. Ближе, чем
кто-либо на этом свете. Зная его сильную любовь к отцу, наверное еще более
сильную оттого, что отец не с ним, трудно рассчитывать на легкую дружбу. И
вообще, предвидеть все нюансы нашего общения просто невозможно.
   Меня грело одно-пример Серафимы Карповны. Смогла же она полюбить троих
чужих детей. То, что приемные дети любили старшего лейтенанта и почитали
как за родную мать, мне прожужжали уши в УВД края ее начальство и
сослуживцы. Но такое же ли у меня широкое и доброе сердце, как у Ищенко?
Смогу ли я преодолеть "неродное"?
   Сможет ли Кешка?
   Гадать сейчас трудно. Лучше пока не думать об этом.
   Жизнь покажет. Постараюсь, чтобы всем нам троим удалось остаться самими
собой. Но в то же время-необходимыми друг другу.
   Залесский в Крылатое на допрос не приехал. Вместо этого от него пришла
телеграмма из Одессы о том, что он лежит в больнице, в неврологическом
отделении. Телеграмма была заверена главным врачом.
   По моей просьбе товарищи из Одесской прокуратуры проверили этот факт.
   Действительно, Валерий находился на лечении с диагнозом: "Нервное
истощение на почве психической травмы".
   Тем временем я ознакомился с деятельностью Ани Залесской в группе
народного контроля, кругом ее обязанностей и людей, которые по тем или
иным причинам могли иметь на нее какие-то обиды. Мы пришли с Ищенко к
заключению, что убийство на этой почве произойти не могло.
   Более того, Мурзин по моей просьбе произвел тщательную ревизию тех
участков своего хозяйства, в проверке которых была занята Залесская.
   Кроме мелких неполадок и упущений, которые происходили из-за вечной
спешки или неграмотности работников, ничего обнаружено не было. В общем, я
не мог ни к чему прицепиться. Сама Рыбкина, хоть баба и бойкая на язык, по
всем сведениям, никакого причастия к трагическому событию не имела, а муж
ее действительно был тихий, честный и скромный человек. И алиби супругов
было очень надежным.
   Итак, оставались две версии: незавершенное двойное самоубийство и
убийство умышленное.
   Кто мог быть близок с Аней? Прежде всего подозрение падало на Ильина.
Много дорожек вело к этому выводу.
   Его любовь к Залесской, поведение во время учебы в институте, затем -
когда он приехал защищать кандидатскую диссертацию в Вышегодск. И очень
меня смущала встреча с Залесской в кафе Североозерска.
   Может быть, разочаровавшись в муже, Аня решила всетаки посвятить свою
жизнь Ильину? Но слишком крепки были узы, связывающие с Валерием: Сережка,
любовь Залесского, боязнь обидеть, возможно, морально убить его своим
уходом... И единственный выход видится Ане и Николаю в том, чтобы обоим-ей
и Ильину-уйти из жизни.
   Убив Аню, Николай не нашел в себе сил покончить с собой.
   А открыть правду боится, потому что следователю поверить в ifee трудно.
Одно дело убить по согласию, другоеубить коварно, в корыстных целях.
   Если эта фантастическая версия верна - а правда порой бывает такой
невероятной, что трудно себе и представить-и Ильин до сих пор не открыл
свою тайну никому, то добиться признания от него будет трудно. Во всяком
случае, без серьезных доказательств это пока не представляется возможным.
Уж больно скрытен и упорен Ильин в своих устремлениях.
   Никаких серьезных улик я против него не имел. Начинать же разговор в
лоб, зная его натуру, означало впустую тратить время.
   Не знаю, подвержен ли Ильин депрессиям, но Аня Залесская, судя по
показаниям ее мужа, уже однажды в своей жизни помышляла о самоубийстве.
Когда потеряла отца.
   Может быть, в ее последних письмах, которые она писала крестной или
подругам (если у нее имелись таковые), найдется какая-нибудь мысль,
деталь, фраза, характеризующая смятенное состояние? Я попросил Серафиму
Карповну поработать в этом направлении.
   И хотелось бы мне получше разузнать, как близко общался с умершей
Коломойцев. Слухи, ходившие в селе, что он рисовал Аню обнаженной,
передала мне и старший лейтенант Ищенко. Известны же случаи, когда
секретарши влюбляются в своих начальников (и наоборот), а натурщица
становится супругой художника...
   Но прежде чем я снова вызвал его на допрос, узнал интересную новость.
Откопала ее Серафима Карловна. Оказывается, Коломойцев вовсе не самоучка.
Он обучался в художественном училище, однако не закончил его. Был отчислен
за систематические прогулы (так руководство училища назвало его пьянки) и
в итоге-за неуспеваемость.
   В совхозе он получил прозвище Бородавка. Я размышлял над этим. Почему?
Казалось, оно могло возникнуть, будь у него на лице, шее, руке бородавка
или родинка. Но ничего такого у Коломойцева не было. Значит, прозвали его
так по другой причине. Скорее всего, не любили.
   Мне говорили, что трудится он обычно не в охотку, норовит избежать
всяких переработок, хотя за них платят хорошо. А как перевели в слесари,
когда он лишился водительских прав, тут уж и вовсе обленился. Получает
совершеннейшие гроши (с выработки), а все равно откуда-то берутся деньги
на постоянные выпивки. Тоже подозрительно.
   Одним словом, когда он опять появился на допросе с неизменной трубкой,
холеными бачками, в начищенных сапогах, то ореол некоторой романтической
загадочности, привлекшей мое внимание в первый раз, совсем развеялся.
   - Станислав, вы писали портрет Залесской? - спросил я у него напрямик.
   - Писал, - ответил он, солидно попыхивая погасшей трубкой.
   - На память или с натуры?
   - С натуры. Но я его не закончил.
   - Почему?
   - Не то, что хотелось. Он был задуман как портрет русской мадонны. И
виделся мне при зимнем освещении.
   Представляете, молодая женщина с истинно славянским лицом, с младенцем
на руках на фоне окна. Большого, без занавесок. А сзади - уходящая далеко
снежная степь, с синими полутенями, вдали одинокое дерево... Ну разве
летом напишешь такое? Хотел писать заново зимой... - Он вздохнул. - Не
судьба, значит...
   - У вас не сохранился портрет?
   - Незаконченный?
   - Да.
   - Сохранился.
   - Вы не можете показать?
   Коломойцев склонил набок голову и на мгновение задумался. -
   - Вообще-то, у нас, художников, не принято раскрывать кухню... Но если
вы настаиваете...
   - Хотелось бы взглянуть.
   - Что ж, если вы располагаете временем, я схожу принесу, - милостиво
улыбнулся он.
   Сбегал домой он довольно бистро. И когда принес и положил на стол
завернутый в газету подрамник, мне показалось, что от Станислава слегка
попахивает спиртным.
   Неужели успел где-нибудь приложиться? Наверное, показалось... На
вопросы отвечал Коломойцев твердо.
   - Вы поверните к окну, лучше будет видно, - подсказал он, когда я стал
рассматривать незаконченную картину.
   Коломойцев успел довольно детально выписать лицо.
   Обнаженная длинная шея, плечи и грудь были только набросаны карандашом.
   - Это вы домыслили? - спросил я, показывая на контуры торса.
   - Зачем, - сказал он серьезно. - С натуры...
   - Выходит, Залесская позировала обнаженной?
   - До пояса, - кивнул он.
   - Как же она согласилась?
   Коломойцев пососал мундштук трубки:
   - Сначала стеснялась, не хотела. Тут как раз фильм показывали "А зори
здесь тихие". Видели?
   - Нет.
   - Там есть сцена, когда девушки в бане купаются. Валерии ее убедил.
Ведь мы, художники, видим прежде всего красоту. И только ее. А не грубую
натуру...
   - Выходит, Залесский знал о том, что Аня вам позирует?
   - Разумеется. Замысел картины мы обсуждали с ним вместе. Вспомните,
мадонны всех итальянцев, Боттичелли, Рафаэля, Да Винчи,1. - - это, сразу
видно, южные женщины.
   Пейзаж, интерьер. Русская мадонна непременно просилась быть именно
северной. Когда я писал, так и чувствовал - не то. Вот и отложил до зимы.
Тем более Аня бы сейчас, с ребенком на руках, смотрелась очень эффектно.
   - Когда вы приостановили работу над портретом?
   - Давно. В начале июня. Может быть, в конце мая...
   - Можно мне пока оставить его у себя? - спросил я, заворачивая
подрамник в газету.
   - Вообще-то, я хотел его закончить... - Он замолчал.
   И, встретив мой вопросительный взгляд, пояснил: - Валерии просил.
   - Когда?
   - В последний приезд, - просто ответил он.
   Так мы незаметно подошли к вопросу, который я хотел задать, но
обдумывал, как это лучше сделать.
   - Для чего он приезжал? - спросил я словно бы невзначай.
   - Не кошку похоронил, - сурово ответил Коломойцев. - Памятник надо
поставить. Так разве здесь приличное могут сделать? Халтура! Работаю над
эскизами... Хотелось бы что-нибудь лирическое. И чтобы проглядывало
противоречие, что и есть на самом деле трагедия. - Он помолчал. - В
искусстве и жизни.
   - Больше у Залесского никаких дел не было? - задал я ему вопрос, как и
Матюшиной.
   - Обсуждали, где бы могли хорошо выполнить памятник, когда будет готов
эскиз... Наверно, придется мне освоить эту технику...
   - По-моему, - вставил я, - надо иметь специальное образование. Во
всяком случае, навык.
   - Я занимался. Вспомнить только. Сделать две-три небольшие вещички. Я
обязан увековечить память Ани...
   Незаконченный портрет Залесской он согласился оставить мне на время. Я
составил протокол допроса. На сей раз записывать показания Коломойцева
было легче. Я уже свободней разбирался в его ужасной шепелявой дикции.
   Когда Коломойцев читал протокол, я еще раз внимательно пригляделся к
нему. Но не мог обнаружить ни на лице, ни па руках ни одной бородавки.
Даже родинки. Почему же прилепили парню такую неприятную кличку?
   После яшинского заключения в ходе дальнейшего расследования необходимо
было приготовиться к сюрпризам.
   И вот следующий пришел из Института судебных экспертиз, где я побывал
перед последним отъездом из Москвы.

   Заключение, в частности, гласило:


   "От следователя по особо важным делам при Прокуроре РСФСР советника
юстиции Чикурова И. А. на исследование поступила обложка школьной тетради
с одним двойным листом в линейку производства Каменогорской бумажной
фабрики Ленинградской области ГОСТ 12063-66, артикул 1080. На разрешение
экспертизы поставлен вопрос:
   1. Имеются ли на страницах обложки и двойного листа тетради отпечатки
какого-нибудь текста, оставленные в результате писания на других страницах?
   После исследования обложки и двойного листа при помощи
четырехобъективного редуктора эксперты пришли к следующему заключению: на
первой ст