т назад, мы подняли бы на ноги  всю  прессу  не  только
местную, но и центральную. Это был бы беспрецедентный шаг,  и  вы  одним
махом получили бы голоса не только рыбаков, но и членов их семей.
   - Сколько арестовано кораблей, собранных на нашем заводе?
   - Два.
   - Я заплачу за оба. Или сколько их  будет  к  осени.  Юлия  Павловна,
запишите. Дальше?
   - Мы предлагаем летом провести мощную акцию под лозунгом "Заботясь  о
будущем".  Объявим  конкурс  на   лучшее   предложение   по   утилизации
отслуживших кораблей. - Катерина посмотрела на  руки  Тимофея  Кольцова,
очень загорелые в  ослепительно  белых  манжетах  рубашки.  В  лицо  ему
смотреть она не решалась, а по сторонам не могла - тут же натыкалась  на
светлый от ярости взгляд Юлии. - А один из них можно переоборудовать под
детский центр с настоящим корабельным интерьером  внутри  или  ресторан,
что  менее  интересно.  Еще  мы  предлагаем  вам  проспонсировать   День
военно-морского флота... - Мы считаем, - перебил ее Слава Панин,  -  что
такие  мероприятия  гораздо  более  подходят  вам  по   имиджу,   чем...
благотворительные балы,  Тимофей  Ильич.  Конечно,  их  тоже  необходимо
проводить, - трепетный взгляд в сторону Юлии и  Абдрашидзе,  -  особенно
когда понадобится привлечь на свою сторону местный бизнес, но в общем  и
целом, на наш взгляд, лучше, чтобы это  было  что-то  более  народное  и
абсолютно конкретное.
   - Я очень люблю все  народное  и  абсолютно  конкретное,  -  произнес
Кольцов, и Катерина с изумлением поняла, что он шутит!
   Слава тоже посмотрел удивленно, и Катерина перехватила инициативу. От
волнения они вели этот разговор, как партию  в  пинг-понг,  перебрасывая
шарик друг другу.
   - Таким образом, совместив  все  действия  по  четырем  направлениям,
которые мы назвали условно "Репутация, доверие, надежность и забота",  и
прибавив  сюда  обещание  избавить  город  от  наркотиков,  мы   получим
предсказуемую, положительную реакцию избирателей. По  нашим  сегодняшним
оценкам, мы вполне сможем победить в первом туре.
   - Надеюсь. - Кольцов медленно обвел взглядом всех собравшихся,  давая
понять, что он заканчивает встречу. - Игорь Вахтангович, проинформируйте
коллег о нашем графике. Я улетаю в Калининград послезавтра. Надеюсь, что
к этому времени будет готов не общий, а абсолютно конкретный  план,  тем
более мы все так любим конкретные планы. Вы, - он в  упор  посмотрел  на
Катерину, - проинформируете  меня  о  нем  в  самолете.  Благодарю  вас,
господа.
   В золотисто-бежевой приемной вышедшая последней Юлия  Духова  сказала
Катерине с беззаботной улыбкой:
   - Все это полная чушь  то,  что  вы  наговорили.  И,  уверяю  вас,  к
завтрашнему дню будет принято другое решение. Так что мой вам совет - не
радуйтесь особенно.
   - Да я и не радуюсь, - пробормотала Катерина.

***

   - Мы получили информацию. Спасибо. У вас все получилось.
   - Еще бы. Я контролирую ситуацию, как и обещал.
   - Девушка не догадывается?
   - И не догадается. Все будет в порядке. Дня через три  я  буду  знать
весь график, поминутно. Вам останется только принимать контрмеры.
   - И примем. Может, "жучок" все-таки поставить?
   - Может, и поставить. Я не смогу быть рядом каждую минуту. Да  это  и
подозрительно в конце концов.
   - Хорошо, встретитесь с Павлом и все обсудите насчет "жучка".  Деньги
мы перевели.
   - O.K. И не звоните мне, лучше я...
   - Побаиваетесь все же?
   - Да ведь не вы же головой рискуете!

***

   Тимофей стоял на самом краю и думал. Под ним и  перед  ним  дышало  и
ревело невидимое в темноте громадное холодное  море.  Он  выстроил  этот
пирс специально, чтобы приходить сюда, когда вздумается, и слушать море.
   Тимофей Кольцов не был романтиком и поэтом, но  море  завораживало  и
пугало  его.  Он  относился  к  нему  как  к  живому  организму.  В  его
присутствии он мог думать и принимать решения лучше, чем  в  присутствии
своих компетентных и профессиональных замов. Море было таким же, как  он
сам, - расчетливо неуправляемым,  не  подчиняющимся  никакому  контролю,
создающим всего лишь иллюзию близости к людям.
   Люди могли  использовать  его  только  в  той  степени,  которую  оно
допускало, и Тимофей тоже. Они оба не  боялись  выходить  из  берегов  и
заглатывать слабых и не готовых к борьбе.
   Он никогда не мог толком объяснить себе своего отношения к  морю,  но
когда пытался, выходило что-то в этом роде.
   Ночная Балтика обдавала его соленым  и  влажным  ветром.  Белая  пена
исступленно бросалась на бетонные стойки пирса и ни с  чем  откатывалась
назад. Тимофей думал.
   Охрана  на  пирс  за  ним  не  пошла  -  темный  силуэт,  похожий  на
одногорбого верблюда, маячил почти у подъемника. Ребятам было неуютно на
ночном февральском ветру, они сбились в кучу и маялись, ожидая, когда  у
шефа пройдет очередной приступ любви к морским прогулкам.
   Но шеф не торопился.
   За три дня он провел восемь совещаний, уволил  заместителя  директора
"Янтаря" по хозяйственной части, который стал воровать слишком  активно,
а директор уволить его не мог, потому что тот - родной  племянник  мэра.
Племянника Тимофей выгнал, с мэром объяснился вполне по-дружески. До сих
пор Тимофей был нужен мэру гораздо больше,  чем  мэр  Тимофею,  и  такое
положение дел необходимо сохранить во что бы то ни стало, что Тимофей  и
сделал.
   Ему всегда нравилось  вникать  в  подробные  мелочи  управления.  Они
позволяли  оставаться  в  курсе  всех  дел  и  не  давали   расслабиться
окружению.
   Барин в любой момент  мог  нагрянуть  и  потребовать  от  управляющих
детальных отчетов.  В  гневе  его  превосходительство  был  крутенек,  и
управляющим ничего не оставалось, как вылезать из кожи вон, стараясь  не
прогневать батюшку.
   Тимофей усмехнулся, вспоминая, где это он понабрался подобной  чепухи
про его превосходительство и  батюшку-барина.  Где-то  когда-то  прочел,
хотя где и когда -  не  помнил.  И  что  это  было  -  тоже  не  помнил.
Литература не интересовала его.  Впрочем,  его  ничто  не  интересовало,
кроме одного - заставить окружающих делать то, что  нужно  ему,  Тимофею
Кольцову. Ему нравилось это чувство,  оно  опьяняло  его  гораздо  лучше
водки, пить которую ему не позволял его дьявол.
   Хоть какая-то от него польза.  Неизвестно,  в  какой  канаве  Тимофей
закончил бы жизнь, если бы мог пить. Вероятно, в самой ближайшей к  тому
районному суду, в котором судили Михалыча.
   Тимофей сильно вздрогнул и  стиснул  в  кулаке  зажигалку.  Зажигалка
негромко хрустнула, ломаясь, и металлическая ее  основа  больно  впилась
ему в ладонь.
   Не думать. Как это вышло, что он об этом подумал? Не сметь. Не давать
себе ни малейшего шанса.
   Что там у нас с делами?
   Он поужинал с  начальником  порта,  встретил  и  проводил  норвежцев.
Компания "Викинг Си Фудс" собиралась купить у него два траулера, и  дело
застопорилось. Очевидно, он слишком мало заплатил тому,  кто  лоббировал
контракт, и это нужно срочно исправить.
   Он отказал в деньгах театру и подписал сумасшедшую смету на зоопарк.
   Он знал в зоопарке каждую дырку в  заборе  и  каждый  закоулок  между
клетками. Конечно, у него никогда не  было  такой  роскоши,  как  десять
копеек, чтобы купить себе билет, и поэтому  он  перебирался  по  мостику
через крошечную вонючую речку, в которую в зоопарке валили все  звериные
отходы, а на той стороне сетка была прорвана,  и  никто  никогда  ее  не
чинил. Он попадал в зоопарк как-то сбоку, далеко  от  основных  нарядных
дорожек,  где  гуляли  семьями  праздные  идиоты,  приперевшиеся,  чтобы
пялиться на диковинное зверье.
   Тимофей ненавидел эти семьи и этих идиотов. Они  еще  покупали  своим
деткам воздушные шары и мороженое и катали их в тележках, которые  везли
нарядные пони. Однажды он перерезал пони  уздечку,  пока  ленивый  кучер
что-то выяснял у толстой кассирши. Тимофей из-за  дерева  наблюдал,  как
изумление кучера сменяется тяжким недоумением,  а  потом  яростью  и  он
хлещет ни в чем не повинного пони  и  матерится,  грозясь  "убить  этого
ублюдка", а детки вокруг радостно хохочут, как будто в цирке.
   Потом он все-таки поймал Тимофея и раза четыре ударил,  пока  его  не
спасла Маша.
   Эта Маша, непонятно почему, жалела  Тимофея.  Хотя  жалеть  его  было
трудно - он ненавидел все вокруг. Он  ненавидел  такой  лютой  отчаянной
болезненной ненавистью, что крушил все, что попадалось у него на пути, -
стекла, заборы, машины. Он воровал то, что ему нравилось, а то,  что  не
удавалось украсть, он изничтожал и портил.
   Сколько ему тогда было? Лет девять, пожалуй... Впрочем,  точный  свой
возраст он так и не установил.
   Да, Маша... Она была то ли студентка, то ли практикантка и работала с
медведями.  По  какому-то  молчаливому  уговору  она  позволяла  Тимофею
приходить,  когда  вздумается,  и  смотреть,  как  она  кормит  взрослых
медведей и маленьких медвежат, как чистит вонючие клетки,  выгнав  их  в
соседний вольер.  Однажды  Тимофей  принес  ей  воды,  когда  медвежонок
опрокинул полное ведро, и с тех пор она разрешила ему помогать.
   Он забывал обо всем на свете рядом с этой Машей.  Он  страстно  желал
сделать что-нибудь такое невиданное, огромное, чтобы она была не  просто
удивлена, а потрясена и обескуражена. Но на ум ему приходило  разве  что
сломать замки на клетках и выпустить всех зверей,  но  он  понимал,  что
звери сожрут друг друга, а Маше это вряд ли понравится...
   На  длинной  рогатой  палке  она  переводила  медвежат  на   площадку
молодняка, а Тимофей шел рядом и  нес  мешок  с  хлебом  и  морковкой  и
страшно гордился собой. Все вокруг провожали  их  глазами  и  показывали
пальцами, а Тимофей важно шагал так, как будто имел на  это  право,  как
будто он не сам по себе, хулиган и мелкий воришка,  а  с  ними,  с  этой
удивительной храброй девушкой и ее медведями. Он помогает их переводить,
ему доверили важное и почти опасное  дело,  и  ни  одна  контролерша  не
посмеет подойти и спросить у него билет, потому что он  -  с  Машей.  Он
переводит медведей. Он несет их пакет, не смотрит  по  сторонам,  потому
что он при деле, и они сейчас поведут  следующего  медвежонка.  Смотрите
все - Тимофей открывает щеколду,  медвежонок  смешно  косолапит  внутрь,
Маша  запирает  клетку,  и  они   вдвоем   возвращаются   за   следующим
медвежонком.
   Он был бы счастлив, если бы  Маша  водила  их  неделю.  Или  год.  Но
медведей шлялось всего четверо. И они очень быстро кончились.
   Как-то она поняла, что он все время хочет есть. И стала подкармливать
его бутербродами с колбасой. У Тимофея была сумасшедшая гордость, но  он
ел потому, что голод совсем одолел, а колбаса  казалась  необыкновенным,
божественным наслаждением. Никогда в жизни потом он не ел такой колбасы.
Она делала вид, что  не  видит,  когда  он  таскал  у  медведей  толстую
кормовую морковь и тяжелые, серые, влажные куски слежавшегося сахара.
   Однажды она купила ему мороженое, чем оскорбила его ужасно. Поесть  -
да, поесть не очень стыдно,  когда  от  голода  подводит  худой  грязный
живот. Но мороженое! То, что по  воскресеньям  покупают  эти  занудливые
идиоты  своим  противным  детям  с  велосипедами  и  самокатами!  Такого
унижения Тимофей перенести не мог. Он  не  желал  этого  мороженого,  он
приходил сюда вовсе не за подачками. Если она  хочет,  он  будет  с  ней
дружить, а подачек ему не надо.
   Они быстро помирились,  и  как-то  так  вышло,  что  сразу  же  после
примирения съели это мороженое, разделив пополам.
   Потом она вышла замуж и уехала.
   "Я не могу взять тебя с собой, - так она сказала. - Ты  понимаешь?  Я
очень бы хотела, но не могу. У тебя же, наверное, есть родители, да?"
   При ней он не мог заплакать. Еще бы! Черный от внезапно  свалившегося
на него горя, он ушел, решив больше не приходить никогда, но  через  три
дня явился снова в надежде, что весь  этот  ужас  про  ее  отъезд  -  не
правда.
   Чужая  тетка  в  теплом  ватнике  чистила  клетки  и  покрикивала  на
медвежат. Маша никогда ни на кого не кричала. Пакет с морковью и  хлебом
- его пакет! - лежал совсем не так, как клали его они с Машей. Подросшие
за  лето  медвежата  играли  на  камнях  и  даже  не  заметили  Тимофея,
прижавшегося к сетке.
   В зоопарке почти никого не было - холодно, осень, и будний  день.  Он
обошел все клетки, проверил всех зверей. Все было в порядке.  Слонов  на
зиму устраивали в теплом павильоне. Там тоже имелись знакомые  -  сторож
Дима и ветеринар Кузьмич, но Тимофея оттуда быстро  прогнали,  и,  устав
бродить, он лег под одним из громадных деревьев, которые на табличке при
входе таинственно и непонятно назывались реликтовыми.
   Сначала он просто лежал, как собака, на куче остро пахнущих,  жестких
и странных листьев, потом  стал  тихонечко  подвывать,  засовывая  между
колен замерзшие грязные руки.
   Все кончилось. Больше в его жизни ничего не будет. Лучше бы он  умер,
не дожидаясь этой холодной осени, в которой так остро  и  сладко  пахнут
опавшие с реликтовых деревьев листья и  подросшие  медвежата  не  узнают
его.
   Он остался совсем один. Маши больше не будет. И лета больше не будет.
Будут осень, дождь, ранние сумерки, а к весне медвежата совсем  вырастут
и больше не узнают его. Никогда.
   Маленький Тимофей долго жалел себя, лежа на куче  опавших  листьев  и
глядя в далекое равнодушное небо. Потом встал и ушел из зоопарка.
   Навсегда.
   Чего-чего, а силы воли маленькому Тимофею было не занимать.
   Он вдруг увидел перед собой темную  воду  и  бетонные  сваи  пирса  и
понял, что плачет. Щеки замерзли от слез - ветер,  холодный  и  крепкий,
нес из Норвегии стужу.
   Что со мной?! Я никогда  не  разрешал  себе  думать  об  этом.  Я  не
разрешаю себе думать об этом и сейчас. Да что же со мной?!
   Он торопливо вытер глаза и повернулся в сторону берега. Ребята стояли
близко друг к другу, Тимофей  видел  огоньки  их  сигарет.  Леша  как-то
сказал, что они стали курить, чтобы  было  не  так  долго  ждать  его  с
совещаний, встреч, свиданий. И с пирса.
   Все в порядке. Никто ничего не видел. Никто ничего никогда не узнает.
Это точно.
   Он  уговаривал  себя  и  верил.  Уговаривал,   и   дрожь   проходила.
Уговаривал, чтобы можно было продолжать жить.
   Он швырнул в море остатки зажигалки и зашагал к  берегу,  недоумевая,
почему вдруг вспомнилось все это? Дьявол приходил только по ночам,  днем
он появлялся редко и исчезал очень быстро.
   Почему вдруг сейчас?
   Может, все дело в девице, смущавшей покой Тимофея вот уже четыре дня.
Он хмыкнул и засунул в карман замерзшую  правую  руку.  Охрана,  завидев
шефа, радостно пристроилась сзади. На собственной Тимофеевой  территории
они никогда особенно не напрягались, зная, что мимо наружной охраны даже
муха не пролетит, не то  что  местный  калининградский  террорист.  Они,
бедолаги, надеялись, что он сейчас на подъемничек - и  домой.  Работать,
работать и работать, как завещал всем новоявленным  бизнесменам  великий
революционный вождь и учитель. Но Тимофей пошел вокруг  -  по  аллее,  а
потом по лестнице, вверх, к дому, еще не видному над обрывом.
   Что же такое в этой девице, что волновало его? Никогда в жизни он  не
позволял себе волноваться ни из-за одной женщины.
   Он едва помнил, как женился. На Людмиле - потому, что время пришло  и
все женились. На Диане - потому, что по статусу нужно было  иметь  жену,
юную и красивую, как греческая богиня. Что о нем думали  его  жены,  как
относились к своей роли, которую обе они исполняли в разное  время  и  с
разным успехом, он не знал и знать не желал. Ему было не до них.
   Первая пришлась как раз  на  пору  становления,  когда  бизнесу  было
отдано все, и душа, и тело.  Вторая  -  в  момент  проявления  небывалых
амбиций и попыток победить дьявола. У Тимофея не  было  ни  времени,  ни
сил, ни желания заниматься новой женой. Она  появилась,  и  слава  богу,
протокол соблюден, роли распределены, а остальное его не касалось.
   Время от времени стрясались у него более или менее случайные  ночи  с
более или менее случайными женщинами, большинство из которых он вряд  ли
бы вспомнил на следующий день по имени.
   Юлию Духову помнил.
   Она его забавляла. Как и  всех  остальных  окружавших  его  мужчин  и
женщин, он видел ее насквозь. Видел ее брезгливость и неприязнь к  нему,
ее попытки устроить его жизнь так, как это представлялось  ей  выгодным,
ее затеи, ее амбиции, ее усилия приподняться над всеми.
   С сочувствием человека, побывавшего в одинаковой с ней переделке,  он
позволял ей многое из того, чего не  позволял  никому.  В  конце  концов
оскорбительно нищее  и  несправедливое  детство  роднило  их.  Она  тоже
тщательно скрывала часть  своей  биографии,  и  Тимофей  ей  в  этом  не
препятствовал, вполне понимая ее чувства.
   Неизвестно, сколько бы так  продолжалось,  не  возжелай  она  слишком
многого и не начни действовать во вред ему, Тимофею Кольцову.  Этого  он
при всем сочувствии допустить никак не мог, и поэтому Юлия уже  три  дня
занимала замечательную, спокойную и, главное,  очень  далекую  должность
представителя по коммерческим вопросам холдинга "Судостроительные  верфи
Тимофея Кольцова" в Женеве. Тимофей радовался, что смог так  хорошо  все
устроить. Выгнать Юлию на улицу он вряд ли сумел бы.
   Теперь нужно было разобраться с Катериной Солнцевой.
   Тимофея эта девица от души раздражала. В этом тоже было нечто новое -
обычно люди оставляли его равнодушным. Раздражаться на  них  было  делом
глупым и непродуктивным. Тимофей не мог позволить себе никчемные эмоции.
А Катерина представляла одни сплошные эмоции. В ней всего  было  немного
"слишком" - слишком высокий рост, слишком веселые глаза и слишком  белые
зубы.
   Вчера он слышал, как она хохотала с его  охраной,  громко  и  весело.
Охрана уже души в ней не чаяла,  хотя  началось  все  с  того,  что  она
дураком  выставила  бедного  Димку,  у  которого,  как  и   у   Тимофея,
отсутствовало чувство  юмора.  Почему-то  мужики  все  ей  очень  быстро
простили. Почему?
   Она не была красавицей в принятом смысле этого слова.  Что-то  в  ней
было,  конечно.  Пожалуй,   доброжелательность.   И   какая-то   детская
заинтересованность во всем, что ее окружало.
   Не  руководительница  процветающего  агентства,  равный  и  уважаемый
партнер, а студентка-третьекурсница.
   Студентов Тимофей не любил.
   Конечно, соображала она хорошо. Тимофей ни на  минуту  не  обольщался
насчет ее  ухоженных  и  холеных  начальников.  Кое-что  они  могли,  ее
начальники, но в делах, требующих минимальной творческой мысли, привыкли
полагаться на нее, это ясно.
   Зачем он думает о ней, когда нужно подумать о  завтрашней  встрече  с
другом  детства  Серегой  Лазаревым,  вместе  с  которым  они   выиграют
затеянную той же Катериной войну?!
   "Надо же, расследование провела", - развеселился Тимофей.
   Думать о ком-то просто так тоже было внове, и  никакого  удовольствия
не доставляло. Тимофей не знал,  как  ему  следует  относиться  к  этому
бессмысленному процессу.
   Столь же бессмысленным было и приглашение всех "выборщиков" пожить на
его даче, а не в гостинице. Он не любил человеческое общество вообще,  а
в непосредственной близости от  себя  тем  более.  Он  не  мог  спокойно
думать, когда его окружали люди, а для императора  возможность  спокойно
подумать о насущном и необходимом означала процветание империи. Зачем он
припер в свой дом четверых совершенно чужих людей, несравнимых с ним  по
положению?
   Тимофей всегда был честным  с  самим  собой,  поэтому  знал  -  из-за
Катерины.
   Конечно, в его  доме  на  взморье,  громадном,  как  замок  немецкого
феодала, могли жить человек пятьдесят,  никогда  не  встречаясь  друг  с
другом. В доме имелось  достаточно  флигелей,  башен,  мезонинов,  литых
чугунных и парадных мраморных лестниц, разнородных окон и даже флюгеров.
Он заплатил бешеные деньги за один только эскиз  это