еть  в  Давос  и  проводить   там
драгоценное время, так и не дождавшись нужной аудиенции.
   Жена в последнюю неделю досаждала ему звонками и  просилась  приехать
"поговорить". Может, и зря он отказался  -  работы  особой  нет,  вполне
можно пообщаться.  Культурно,  по-семейному,  как  называл  это  Тимофей
Кольцов. А теперь она пристанет с общением,  когда  будет  точно  не  до
нее...
   Очень сердитый, потому что без него  в  этот  раз  все  действительно
пошло не так, как нужно, он приехал домой в двенадцатом часу ночи.
   Еще договаривая по мобильному, он зашел в  квартиру  и  махнул  рукой
охране, отпуская ее. На ночь с  ним  оставалось  наружное  наблюдение  и
несколько камер в подъезде и около него.
   В коридоре он споткнулся о какие-то чемоданы и, выругавшись, заорал:
   - Дина!
   Не дожидаясь ответа, он прошел в свою  спальню.  На  ходу  он  стащил
пиджак и через голову стянул не развязанный галстук. Ему очень  хотелось
в горячую ванну и спать. Он знал, что заснет  без  всяких  сновидений  -
устал так, что у него чуть-чуть дрожали руки.
   Он уже нацепил свои любимые джинсы, когда  Диана  с  порога  негромко
позвала:
   - Тимофей.
   - Привет, -  ответил  он,  не  оборачиваясь  и  застегивая  неудобные
"болты" на штанах. - Там какие-то чемоданы валяются.
   - Это мои, - все так же тихо сказала Диана.
   - Ты уезжаешь? - Он швырнул в плетеную корзину сегодняшнюю рубашку  и
распахнул дверь гардероба.
   - Я ухожу от тебя, Тимофей. Это мои вещи. Он повесил в  шкаф  костюм.
Он всегда вешал его на место. Достал с полки толстый белый свитер. Надел
и повернулся к жене.
   - Когда ты это решила?
   - Давно, - криво усмехнувшись, ответила она. - Я все хотела  с  тобой
поговорить. Но ведь это невозможно.  Поэтому  я  просто  ставлю  тебя  в
известность. Я ухожу.
   Тимофей сел на безупречно застеленную горничной кровать и потер лицо.
Он плохо соображал от усталости.
   -  Я  должен  тебя  останавливать?  -  осведомился  он   с   холодной
отчужденностью. Этот тон всегда хорошо срабатывал, когда он не знал, как
себя вести. А он совсем не знал, как должен  вести  себя  муж,  которого
бросают. И ничего не испытывал, кроме утомления.
   Трусливая мысль о том, что,  если  он  будет  ее  останавливать,  она
ударится в слезы и начнет  выяснять  отношения,  промелькнула  где-то  в
сознании, и, вдруг осознав это, он испытал давно забытое и  поэтому  еще
более острое чувство стыда.
   Диана вошла в спальню и села на кровать рядом с Тимофеем.  Они  долго
молчали, а потом она спросила:
   - Издательство продашь?
   Журнал, который она издавала, был ей нужен и важен, Тимофей это знал.
Когда-то, пока он еще не был так занят, они даже  по  вечерам  обсуждали
друг с другом свои проблемы. Он - бизнеса, она - издательства.
   Конечно, это Тимофей нашел ей дело, когда она  изнывала  от  тоски  и
одиночества, перестав выступать. Диана оказалась неплохим издателем.  По
крайней  мере,  журнал  уже  несколько   лет   выходил   и   пользовался
популярностью.
   - Что будешь делать, если продам? - спросил  Тимофей.  Ему  вовсе  не
хотелось запугивать ее, но почему-то показалось важным  узнать,  на  что
она готова.
   - Буду искать другую работу, - ответила она,  не  глядя  на  него.  -
Может, где и возьмут.
   - Может, и возьмут, - согласился Тимофей. В  их  сидении  на  кровати
были обреченность, и безысходность,  и  невозможность  ничего  изменить,
хотя больше всего на свете Тимофею хотелось, чтобы эти слова они еще  не
произнесли. Тогда можно было бы повернуть назад. Вернуться во  вчерашний
спокойный день.
   Он очень ценил собственное спокойствие. Он не мог  тратить  нервы  на
всякие мелочи вроде жены. Морщась, как от зубной боли, он сказал:
   - Твое издательство мне ни за каким чертом не нужно. Хочешь, давай  я
тебе его подарю. Или продам за символические деньги. Жить где будешь?
   - Я купила квартиру, - очевидно, жена решила быть предельно честной в
этом прощальном разговоре. Или хотела  чему-то  его  научить?  Заставить
сожалеть и каяться? - Я купила квартиру на Делегатской еще месяц  назад.
Там все готово, можно жить. Ты не думай, я не буду делить с тобой  счета
в банках и недвижимость в Англии.
   -  Почему,  ты  можешь  попробовать,  -  он  даже  усмехнулся.  -  За
последствия я не отвечаю, а попробовать можешь.
   - Брось, Тимофей, - устало сказала Диана. - Мы  все  друг  про  друга
знаем. Давай разойдемся по-хорошему. И  спасибо  тебе  за  издательство.
Впрочем, тебе оно действительно не нужно.
   Она поднялась и вышла  из  комнаты.  Тимофей  слышал  ее  тихие  шаги
сначала в коридоре, а потом в холле. Ему очень  хотелось  лечь,  и  было
почему-то противно, как будто он  сделал  что-то  стыдное.  Или  вправду
сделал?
   Он пошел за женой в освещенную глубину квартиры. Она  уже  обулась  и
застегивала перед зеркалом норковую шубу, в  которой  выглядела  юной  и
прекрасной, как греческая богиня.
   - Ты ничего не хочешь мне объяснить? - спросил Тимофей.
   - Нет, - ответила Диана, рассматривая себя в зеркале. - Ты и сам  все
знаешь. Жить с тобой рядом нельзя. Ты не просто женат на работе. Это еще
полбеды, учитывая, какие деньги ты делаешь. Но  ты  самый  бессердечный,
железобетонный, непробиваемый, равнодушный  ублюдок  из  всех,  каких  я
знала. А знала я многих, поверь мне. Я не желаю похоронить себя  в  куче
твоих денег. Мне вполне хватит доходов моего  издательства.  Квартира  у
меня есть. А замки в Швейцарии интересуют меня гораздо  меньше,  чем  ты
думал.
   - Особенно учитывая, что один из них записан на твое имя, - подсказал
Тимофей. Он засунул в карманы ледяные руки. "Заболеваю, что ли?" -  вяло
подумал он.
   - Особенно учитывая это, - легко согласилась Диана.  -  Спасибо,  что
напомнил, я забыла. Но десяток их мне не нужен. Я  не  хочу  в  старости
утешать себя тем, что жила в одном доме  с  самым  богатым  человеком  в
России. И даже когда-то  спала  с  ним  в  одной  спальне.  Мне  на  это
глубоко... - И тут Диана произнесла замысловатое и длинное ругательство.
   Она виртуозно ругалась матом,  будучи  "мисс  Мода",  и  потом  долго
отвыкала, превращаясь в светскую леди. Очевидно,  не  такой  равнодушной
она была, какой хотела казаться.
   - Я желаю тебе успехов, - помолчав после длинной  тирады,  продолжила
она. - Я желаю тебе победить на всех существующих в природе  выборах.  Я
желаю тебе купить еще  десяток-другой  заводов  и  фабрик.  X...  знает,
может, ты и впрямь восстановишь былое промышленное могущество отечества.
Но без меня, Тимофей. Твоя пресс-служба  придумает,  чем  объяснить  наш
разрыв. Привет Юлечке. Ты все еще  с  ней  спишь?  Впрочем,  это  только
сначала я обижалась, а потом перестала. Не бери в голову, я  просто  так
сказала, чтобы тебя позлить.
   Диана подхватила самый маленький чемодан и пошла к двери.
   - Прости меня, Тимофей, - сказала она. - Я всего лишь женщина.  Я  не
могу жить с тобой.
   - У тебя есть кто-то? - поинтересовался он неизвестно зачем. Ему  это
было совершенно все равно.
   - Есть, - ответила она, и лицо ее озарилось улыбкой. - Есть.
   - И он лучше меня? - уточнил Тимофей.
   - Он человек, - печально ответила Диана. - А ты нет. Вот в чем  дело.
Консьерж спустит вниз остальные чемоданы. Пока, Тимофей.  В  сентябре  я
поеду в Калининград и за тебя проголосую.
   - Спасибо, - ответил он сухо. - Пока.
   Он пошел на кухню и достал из пустого холодильника бутылку  джина.  И
налил себе полстакана. Потом долил до целого и выпил залпом, не чувствуя
никакого вкуса. Налил второй.
   Он вдруг подумал, что ему некому даже пожаловаться, что от него  ушла
жена, и он теперь один. Впрочем, он всегда был один, с женой или без. Он
был один с того самого  момента,  когда  лег  под  реликтовое  дерево  в
зоопарке и думал, что в его жизни больше ничего не будет.
   Он выпил второй стакан и, дотянувшись до телефона,  неизвестно  зачем
набрал номер старого друга Сереги в Калининграде.
   Трубку долго никто не брал, а когда взяли, Тимофей услышал развеселый
пьяный Серегин голос, отдаленный шум веселья и женский визг.
   - Это я, - сказал Тимофей, жалея, что поддался порыву и  позвонил.  -
Как у вас дела?
   - Ты, Тимофей? - изумился Серега и, кажется, даже протрезвел малость.
- Ты чего? Случилось что?
   - Все в порядке. Как у вас?
   - Да отлично все,  гуляем.  Наиля  проводили  и  с  тех  пор  гуляем.
Памятник ему соорудили из черного мрамора, ему бы понравился. А ты  чего
звонишь, а?
   - От меня ушла жена, - сообщил Тимофей скучным голосом и  налил  себе
третий стакан.
   Серега  хохотнул  и   незамысловато   сформулировал,   куда   следует
отправляться Тимофеевой жене.
   - Мы тебе новую найдем, - кричал он в трубку.  Известие  о  том,  что
Тимофей звонит всего лишь из-за каких-то бабьих выкрутасов, принесло ему
заметное облегчение. Он боялся, что Тимофей разгневан, и  прогневал  его
именно он, Серега. - Приезжай, у нас знаешь  какие  крали?  В  тыщу  раз
лучше твоей селедки! Мы тебе такую девочку подыщем, закачаешься!
   У Тимофея шумело в голове от выпитого на голодный желудок спиртного и
Серегиных вой-лей.
   Зря он позвонил. Не нужно было звонить.  С  чего  это  ему  пришло  в
голову? Слюнтяйство ему вроде не свойственно...
   Он положил трубку, не дослушав жеребиного Серегиного ржания, и  допил
оставшийся в бутылке джин. Покачиваясь, дошел до спальни  и  сел  на  то
место, где полчаса назад сидела Диана.
   Бывшая жена.
   Тимофей снял очки и прикрыл воспаленные глаза. Он не спал... Сколько?
Сутки? Или больше? Прошлую ночь после банкета он  работал.  Неужели  это
было только вчера? Потом летел. Прилетел и сидит  теперь  на  кровати  в
собственной спальне, пьяный и  жалкий,  как  самый  последний  нищий  на
Казанском вокзале.
   Когда он напился в последний раз? Десять лет назад? Двадцать?  Он  не
помнил, но почему-то ему казалось очень важным это вспомнить. А свадьба?
Он не мог вспомнить собственную свадьбу, ни одну,  ни  вторую.  Куда  он
летал в свадебное путешествие, и летал ли? Где он познакомился с Дианой?
Кажется, в каком-то модном клубе, где высматривал очередного партнера...
   Все  так  хорошо  шло,  и  зачем  ей  понадобилось  выводить  его  из
равновесия?
   Они редко виделись друг с другом и  поэтому  прекрасно  ладили  между
собой. А главное, у нее было столько денег, сколько человек с нормальным
воображением и представить себе не мог. Тимофей  ведь  с  самого  начала
знал, что покупает себе жену и что это не дешевая жена, а одна из  самых
дорогих. И он, не скупясь, платил ей столько, сколько  она  пожелает,  и
вот теперь она... Ушла? От всех его денег?
   Тимофей застонал и взялся руками за голову, в  которой  гудел  набат.
Что-то  неладное  с  ним  происходило.  Какая-то  мерзость   поднималась
изнутри, и его затошнило от этой мерзости, от самого себя.
   Он открыл глаза и увидел своего дьявола, пристроившегося рядом.
   - Пошел прочь, - сказал Тимофей. -  Я  тебя  не  боюсь.  Я  сам  себе
хозяин, и ты ничего со мной не сделаешь!
   Дьявол  усмехнулся  гадкой  усмешкой  и  придвинулся  ближе.  Тимофей
чувствовал исходящий от него запах.
   - Ты мой, - заявил дьявол. - Ты всегда был моим и останешься моим. Ты
ничего не можешь, жалкий слабый мальчишка. Что ты о себе возомнил?  Кому
ты нужен? Твоих жалких денег не хватит, чтобы  откупиться  от  меня.  Ты
останешься  со  мной  до  тех  пор,  пока  все   не   осточертеет   тебе
окончательно, и тогда мы вместе отправимся туда, откуда я родом.  Ты  не
избавишься от меня.
   - Я тебя уничтожу, - пообещал Тимофей, слабый от  гудящего  в  голове
набата и от того, что дьявол наваливался на него, мешая дышать.
   - Ты уничтожишь меня только  вместе  с  собой,  -  скалясь,  пообещал
дьявол и накрыл Тимофея с головой, - на, смотри! Вспоминай,  кто  ты  на
самом деле! Тебе не уйти от этого, тебе не уйти от себя.  Ты  никому  не
нужен и не будешь нужен никогда. И сейчас я намного ближе  к  тебе,  чем
был двадцать лет назад.
   - Я не верю, - пробормотал Тимофей, цепляясь горячими потными  руками
за остатки реальности. - Я не верю тебе.
   Но дьявола его сопротивление только развеселило.
   - Смотри, - приказал он, скалясь. - Смотри!
   Тимофей не мог сопротивляться. У него не было сил. Почему-то они  все
кончились.
   Подчиняясь, он открыл глаза и увидел то, что ему показывал дьявол.

***

   Катерина  рисовала  лошадь.  Приходченко  мрачно  курил,  то  и  дело
взглядывая на часы. Слава Панин щелкал  автоматической  ручкой,  чем  до
невозможности раздражал окружающих, но никто  не  делал  ему  замечаний.
Саша Скворцов сидел, неподвижно уставившись в одну точку.
   - Что мы имеем? - подытожил  Абдрашидзе  бурную  склоку,  только  что
завершившуюся  в  его  кабинете.  -  Мы  имеем  полный  провал  по  всем
направлениям, даже по тем, которые провалить было в принципе невозможно.
   - Это не провал, - вступила Катерина,  чувствуя,  что  основной  гнев
Абдрашидзе направлен именно на нее. - Я уже говорила, Игорь Вахтангович,
что это не провал, а какое-то роковое стечение обстоятельств.
   - Я не верю в роковые стечения  обстоятельств,  -  холодно  парировал
Абдрашидзе. - Я верю в профессионализм и в успех, при наличии  такового.
Мы растеряли все преимущество. Нас  все  время  опережают  на  последнем
шаге.
   - Но мы же...
   Абдрашидзе перебил собравшуюся возражать Катерину:
   - Я слышал вашу точку зрения. Вы считаете, что дело  в  шпионаже.  Не
могу сказать, что я вам верю, но мы обязательно проверим все каналы,  по
которым может утекать информация. В том числе и вашу службу.
   - Да ради бога, - пробормотала уязвленная Катерина.  -  Мы  своих  не
продаем. Мы стоим  на  конфиденциальности  и  умении  соблюсти  интересы
клиентов...
   - Ладно, Кать, -  морщась,  вступил  Приходченко.  -  Мы  все  хорошо
осведомлены о твоем патриотизме. Лишний раз нам его доказывать не  надо.
Давай ты уже изложишь Игорю свое предложение, а он передаст его боссу.
   - Мы написали, чтобы лишний раз воздух не сотрясать и  время  зря  не
тратить, - подал голос Слава Панин. - Вот папка.
   Приходченко переглянулся с Абдрашидзе и поднялся  с  кресла.  Сегодня
любимые сотрудники раздражали его так, что  ему  приходилось  стискивать
зубы, чтобы не начать метать в них предметы.
   - Что за номера? - спросил он, тяжело глядя на  Катерину.  -  У  тебя
что, от мании величия крыша съехала совсем?  Мы  теперь  будем  общаться
письменно, как в  кино  про  шпионов?  Или  я  чего-то  не  понимаю?  Ты
подозреваешь в государственной измене кого-то из нас?
   - Олег, я никого не подозреваю, - побледнев, ответила Катерина и тоже
поднялась,  комкая  в  руках  рисунок  с  лошадью.  -  Я  хочу   принять
минимальные меры предосторожности. Я хочу максимально ограничить  доступ
к информации. Я хочу,  чтобы  каждый  знал  только  тот  кусок,  который
необходимо знать, чтобы работать, и все. Не больше и  не  меньше.  Пойми
ты, что так дальше продолжаться не может!
   Приходченко   тяжело   задышал,    и    Абдрашидзе    окликнул    его
предостерегающе:
   - Олег!
   - Кать, ты и  вправду  сдурела,  -  заявил  Скворцов.  -  Ты  себе-то
доверяешь?
   - Я не могу больше так работать, - вдруг заорала Катерина и  хлопнула
ладонью по столу. Слава Панин быстро налил ей воды из графина.  -  Я  не
могу думать, зная, что все становится непостижимым образом известно  той
стороне! Это просто мистика какая-то. И не нужно  делать  вид,  что  все
здесь присутствующие кротки  и  наивны,  как  агнцы  божьи.  Подозревать
противно, я понимаю. Поэтому все оставляют  это  приятное  занятие  мне.
Никто не высказывается, все помалкивают, и каждый  думает  про  другого.
Давайте правда общаться  в  письменном  виде.  Каждый  пишет  записки  и
получает на них ответы, как  в  кино  про  шпионов.  Другие  предложения
есть?
   Прокричавшись, она села на место и попила воды из стакана.
   Все молчали, стараясь не смотреть друг на друга.
   -  Мне  знакомый  парень  из  "Вестей"  сказал,  что  Гриня   готовит
широкомасштабное  наступление,  -   сказал   Терентьев   и   снял   свои
двухсотдолларовые очки. - Надо адекватные меры  принимать,  как  говорит
наш друг премьер-министр.
   - Мы знаем, - огрызнулся Приходченко. - Только  мы  теперь  не  можем
рассказать друг другу, что это будут за меры. Солнцева не разрешает.
   - Я все всем разрешаю, Олег, -  заявила  Катерина.  Она  вдруг  очень
устала. - Хотите, продолжайте развлекать "тот берег" рассказами  о  том,
что мы будем делать в ближайшем будущем. А я пойду поработаю.
   Она поднялась, одним движением засунула в портфель все свои бумаги  и
пошла к выходу из кабинета.
   - Вернись, Катерина, - велел Приходченко.
   - И не подумаю даже. - Она взялась за  ручку  двери  и  остановилась,
оглядев все высокое собрание. - Не надо утешать себя  тем,  что  у  меня
"бабские штучки". Как говорит наш любимый шеф  Михаиле  Иванович,  лучше
переспать, чем недоесть. В том смысле, что пусть  у  меня  будет  трижды
паранойя, дарить Грине Островому свои собственные идеи я  не  собираюсь.
Лучше я перестрахуюсь, чем недосмотрю.  Так  что  читайте  и  присылайте
отзывы в письменном виде!
   Дверь за ней резко закрылась. Оставшиеся мужчины переглянулись.
   - Мне не хотелось бы, чтобы девушка оказалась права, - сказал наконец
Игорь Абдрашидзе с сильным грузинским акцентом.  -  Совсем  не  хотелось
бы...
   - Вы что, спятили? Разве можно работать так топорно?
   - У вас что-то стряслось, правильно я понимаю?
   - Да ничего у меня не стряслось, кроме того, что девушка  подозревает
всех. Что, в самом деле, за глупость? С чего вам пришло в  голову,  что,
если вы обладаете информацией, ее можно использовать так примитивно?
   - Вы не понимаете. Мы делаем это именно для того, чтобы они перестали
доверять друг другу. Утечка слишком  очевидна.  Теперь  остается  просто
поссорить их между собой. И с шефом. Пока они будут  разбираться,  поезд
уже уйдет.
   - Или служба безопасности вычислит утечку.
   - Если и вычислит, то только девушку. Не бойтесь.
   - Мне жить охота. Я голову подставляю, не вы.
   - Так ведь не даром подставляете, верно?
   - Короче, я настаиваю, чтобы информация использовалась не так топорно
и открыто. Иначе вся затея потеряет смысл задолго до конца.
   - Ладно-ладно. Не трусьте. Пожелания учтем...

***

   Адекватные меры, которые предлагали принять Солнцева  и  Панин,  были
просты до чрезвычайности.
   Они предлагали  собрать  воедино  всю  грязь,  которая  напечатана  в
последнее время о Тимофее Кольцове, и напечатать ее заново.
   Поначалу Абдрашидзе решил, что лучшая творческая единица  Приходченко
и впрямь спятила, пока не прочитал макет, который прилагался к проекту.
   Прочитав, он стал хохотать и с грузинской непосредственностью хлопать
себя по бокам.
   Расположенные  в  предложенном   порядке,   разоблачительные   цитаты
полностью противоречили друг другу и  читались  как  анекдот,  К  каждой
цитате прилагалась ссылка на издание и дата выхода.
   - Ай да девка! - хохоча, сказал сам себе Абдрашидзе  и  махнул  рукой
секретарше,  заглянувшей  проверить,  все  ли  в  порядке  с  шефом.   -
Огонь-девка!
   Больше того, "огонь-девка"  предлагала  напечатать  еще  и  хвалебные
цитаты о Головине, которые тоже прилагались.
   Неизвестно, сколько прессы было перелопачено, прежде чем нашлись  эти
убогие, корявые, в худших традициях семидесятых хвалебные песнопения.
   Были  тут  и  "мудрость  руководителя",  и  "человеческое  тепло",  и
"всенародная любовь", и  "забота  о  людях".  Далее  шли  статистические
данные о безработице, невыплате зарплат и пособий, об окладах  депутатов
местной думы, о количестве купленных и записанных на детей квартир.  Все
как полагается.
   Не зря  Приходченко  трясется  над  этой  девкой,  решил  Абдрашидзе,
закрывая папку. Способная  девка.  Огонь,  одним  словом,  хотя  на  вид
бледная и вялая. Беззубая.
   Даж