ривать  себя  не  вспоминать,  повторяя,  как
заклинание - никто, никогда, ничего не узнает. Она узнала. Он теперь  не
один, и  дьявол,  скорчившийся  в  углу,  вдруг  показался  маленьким  и
нестрашным.
   А может, его и вовсе нет, этого дьявола? Тимофею  было  наплевать  на
него.
   Он держал в руках Катерину, живую и теплую, прижимавшуюся к нему  так
сильно, что ему пришлось опереться на стол, чтобы не упасть.
   - Катька, - пробормотал он сухим ртом. - Катька, я больше не могу...
   В безумии, с которым они набросились друг на друга,  не  было  ничего
человеческого, лишь острая,  как  нож,  звериная  необходимость.  Словно
стремясь отделаться от страшных воспоминаний,  они  катались  по  ковру,
делая  друг  другу  больно,  но  эта  сладкая,  жгучая  боль   приносила
облегчение. Очищала душу. Позволяла  все,  все  забыть.  Она  растворяла
кислоту, переполнявшую их, и кислота, шипя, превращалась в  пар,  едкий,
но уже не опасный...

***

   - Игорь Вахтангович, - говорила Катерина, стараясь быть убедительной,
- я не предлагаю  вам  устраивать  за  спиной  Тимофея  Ильича  какие-то
несанкционированные мероприятия. Просто я уверена, что рано  или  поздно
это может понадобиться, и если мы не будем готовы - грош  нам  цена  как
специалистам...
   От непрерывных телефонных разговоров у нее ломило висок и горело ухо.
Придерживая плечом трубку, она быстро  писала  на  компьютере  очередную
речь для Кольцова. Спичрайтер слег с  ангиной  -  жарким  июльским  днем
вволю посидел под кондиционером...
   Еще утром  ей  пришло  в  голову,  что  нужно  бы  сляпать  несколько
материалов, которые пойдут в прессу и на телевидение в  случае  каких-то
форс-мажорных обстоятельств. Запас на такой  случай  всегда  имелся,  но
Катерине  хотелось  получить  разрешение  на  совершенно  необыкновенный
подстраховочный материал, который, по ее мнению, сработает, как внезапно
разорвавшаяся бомба..
   Пока Абдрашидзе тянул и мямлил, и Катерина поняла, что разрешать  ему
ничего не хочется. А вдруг разрешишь совсем не то, что нужно хозяину? Не
избежать тогда неприятностей...
   Она перекинула трубку к другому уху и, не  отрываясь  от  компьютера,
позвонила Приходченко.
   - Олежек, - сказала она вкрадчиво. - Я понимаю, что  у  тебя  медовый
месяц, но ты мне срочно нужен, чтобы воздействовать  на  Абдрашидзе.  Со
всей  полнотой,  так  сказать,  и  ответственностью.   Давай   я   тебе,
коротенько, минут на сорок, изложу суть. А?
   - Катька, я не хочу никакой полноты  и  ответственности,  -  возразил
Приходченко. - Я еще до сих пор въехать не могу в то, что у меня  все  в
порядке. Ребенок в безопасности, мамаша на  курорте,  а  Динка  на  моей
даче.
   - Вместе с тобой, что характерно, - уточнила Катерина.
   - Вместе со мной, - согласился Приходченко. - Если бы мне  год  назад
кто сказал, что все так будет, я бы ни за что не поверил... А Динка тоже
говорит - с ним что-то не то, я думала, он тебя убьет. Это она  так  про
Тимофея сказала. Нет, ну ты представляешь, она от него ушла! Еще когда у
меня все непонятно было, и жена с тещей присутствовали в полном  объеме,
и квартиру поджигали, и все такое. А она ушла... От Тимофея! Ко мне!
   - Олег, - перебила его Катерина, понимая,
   Что начальник сейчас ни о чем другом говорить не может.  Она  его  не
осуждала. Он жил в аду одиннадцать лет. Он имел полное право одиннадцать
дней пожить в раю.  -  Я,  конечно,  не  гожусь  в  знатоки  и  инженеры
человеческих душ, но понимаю, что она тебя  любит,  и,  кроме  тебя,  ей
никто не нужен. Ни Тимофей Кольцов, ни Борис Ельцин, как это ни странно.
И мне ты тоже нужен. Может, не так сильно, как твоей Дине,  но  все-таки
очень. Так что послушай меня хоть пять минут, а? А потом из своего Эдема
позвони Абдрашидзе. Он нас с Паниным уже слышать не может...
   - Валяй, - согласился Олег. - Я весь внимание.
   Изложив начальнику  суть  дела  и  получив  обещание  договориться  с
Абдрашидзе,  Катерина  дописала  речь  и  позвонила  Мише  Терентьеву  в
Калининград. Размякший от жары и близкого моря, Миша на вопросы  отвечал
вяло, и Катерина вдруг перепугалась -  а  делается  там  что-нибудь  или
калининградская пресс-служба давно наплевала  на  предстоящие  выборы  и
потихоньку греется на солнышке?!
   - Миш! - закричала она, когда выяснилось, что к  завтрашнему  приезду
Тимофея никто не готов. А между  тем  давным-давно  следовало  подписать
договор со штабом флота о Дне рыбака и Дне Военно-морских сил.  Министру
МЧС даже еще приглашение не отправили, не то что ответа не получили,  и,
соответственно, непонятно было, участвуют в празднике спасатели или нет.
Было еще десятка два мелких дел, вроде публикаций и подготовки плакатов,
которые с места за последнюю неделю тоже не сдвинулись.
   - Миша, - повторила Катерина уже спокойнее,  понимая,  что  если  она
сейчас устроит Терентьеву выволочку, то делу это  никак  не  поможет,  а
Миша будет дуться и жалеть себя еще две драгоценные недели.
   Катерина не была начальником-самодуром. Самодурой, как называли это в
каком-то кино. К сотрудникам она подходила творчески и была согласна  со
стариком Карнеги в том, что чем  больше  людей  ругаешь,  тем  хуже  они
работают.
   - Я прошу вас, Миш, проконтролировать праздники. Времени уже осталось
мало, а мы договор о спонсорстве так и не заключили. Кроме  того,  нужно
четко понять, что  нам  должны  за  наше  спонсорство  -  сколько  будет
репортажей, статей, упоминаний, интервью.
   -  Я  все  знаю,  -  .  проворчал   смущенный   Терентьев.   Катерина
растолковывала ему совсем элементарные вещи, как дурачку  или  студенту.
Уж лучше б ругалась.
   - Да,  Миш,  Слава  прилетит  послезавтра  с  молодежной  программой,
которую утвердил Кот Тимофей.  Помогите  ему,  ладно?  Он  у  нас  такой
энтузиаст, я боюсь, как бы он не переборщил...
   Вот это уже лучше. Это значит, что она  ему  доверяет.  Последить  за
Паниным - легко. С большим удовольствием. Вместе с ним мы горы свернем.
   Катерина почувствовала, как  на  том  конце  провода  Миша  Терентьев
воспрял духом. Слушая его голос,  который  становился  все  увереннее  и
увереннее с каждой минутой, Катерина переложила трубку и вытащила серьгу
из горячей уставшей мочки.
   Бриллиант брызнул ей в глаза россыпью мелких ледяных искр. Непонятно,
откуда взялся вечером солнечный луч, отразившийся от  камня.  Может,  он
притягивал к себе солнце?
   Тимофей находился в Питере дня три.  Он  должен  был  приехать  вчера
вечером, или сегодня утром, или хотя бы сегодня вечером. Вместо этого он
позвонил  и  попросил  отменить  его  встречу  с  председателем   Совета
Федерации и срочно улетел на Урал вместе с  премьером,  инспектировавшим
регионы.
   Позвонил он не ей, а Абдрашидзе, Катерина  об  изменении  его  планов
узнала случайно и моментально затосковала.
   - Кать, мне кажется, что Гриня вот-вот отмочит какую-нибудь штуку,  -
говорил между тем Миша  Терентьев.  -  Саша  Андреев  выяснил,  что  они
заказали  в  типографии  листовки  "Проститутки  Калининграда  призывают
голосовать за Кольцова!" и собираются их развезти по области...
   Про листовки Катерина уже  знала.  Сашка,  конечно,  позвонил  прежде
всего ей. Вместе со Славой Паниным  они  уже  подготовили  "симметричный
ответ". Следовало поставить в известность штаб Головина, а  лучше  всего
самого Гриню, который соображал хорошо и быстро,  что  команда  Кольцова
готова закидать город листовками аналогичного содержания. Они даже текст
придумали. Что-то о  том,  что  за  нынешнего  губернатора  горой  стоят
сексуальные меньшинства. Это  должно  было  убедить  Гриню  в  том,  что
получится "око за око" и желаемого эффекта ни та, ни другая  сторона  не
достигнет. Всем будет  понятно,  что  это  милые  шалости  конкурирующих
штабов. А самое главное, фактор внезапности уже утрачен...
   - Да, Миш, я все знаю, - сказала Катерина в трубку, - Панин  привезет
нашу листовочку. Про геев и лесбиянок, которые  любят  Головина.  Вы  ее
посмотрите и оцените. Местная  пресса  продолжает  вопить  про  войну  с
наркотиками?
   - Продолжает, Кать! - Здесь  было  чем  похвалиться,  и  Терентьев  с
энтузиазмом взялся за дело. Катерина его почти не слушала.
   Несколько дней после того, как Тимофей вынужден был рассказать  ей  о
своем детстве, Катерина не могла  думать  ни  о  чем  другом.  Только  о
маленьком Тимофее, которого заперли в пустой квартире и который ел  вату
из матраса. О маленьком Тимофее, для которого лучшим домом был  зоопарк.
О маленьком Тимофее, которого насиловали и били. И должны были убить  на
потеху кучке сумасшедших грязных придурков.
   А она негодовала на свою школу! А  она  не  хотела  читать  Чехова  и
хотела Розанова.  А  она  презирала  учителей  за  косность  мышления  и
совковый менталитет.
   Слова-то, слова какие!
   Еще  ее  очень  волновала  судьба  державы,  погрязшей  во   лжи,   и
коммунистическая   идеология,   подменившая   все   истинные    ценности
искусственными!..
   Они с Дашкой любили твердую копченую колбасу  и  не  любили  шоколад.
Шоколадные наборы, громадные, как гладильные доски, в цветах  и  салютах
на замысловатых коробках, пылились на серванте, и в  кухонном  шкафу,  и
даже на  родительском  гардеробе.  Бабушка  время  от  времени  наводила
ревизию и раздавала конфеты соседям.
   Еще они бойкотировали поездки  в  колхоз.  Это  было  так  интересно,
бойкотировать что-нибудь,  а  родителей  потом  вызывали  в  школу  и  в
пресловутое гороно, которого все боялись...
   Миша Терентьев уже давно положил трубку и убежал  на  пляж,  воровато
оглядываясь на телефон, как будто начальница могла  выскочить  оттуда  и
задержать его. А Катерина все сидела, подперев щеку рукой,  в  извечной,
со времен Ярославны, позе.
   Мама права, думала она,  лаская  большим  пальцем  сережку,  Тимофеев
подарок. Мы не просто из разных миров. Мы из  разных  солнечных  систем.
Галактик. Вселенных.
   Мне не справиться с ним.  С  его  искалеченным  детством,  внутренним
разладом, с не прекращающейся вот уже тридцать лет войной с самим собой.
Я слаба и не готова для этого. Я бы ни за что на его месте не выбралась.
Я сразу сдалась бы, понимая, что мне все равно настанет конец, даже если
чисто физически я останусь в живых.
   Он не сдался, этот человек,  ненавидящий  детей  и  самого  себя.  Он
создал себя заново.  И  для  себя  -  империю,  чтобы  было  чем  занять
клокочущий от напряжения разум. Это Катерина понимала очень хорошо.  Ему
нужно было доказать себе, что  он  все  может.  Не  дать  себе  мысленно
скатиться в пропасть, где он уже побывал однажды.
   Ей,  Катерине  Солнцевой,  нет  места  рядом  с  ним.   Она   слабая,
благополучная до мозга костей, не готовая ни к каким серьезным  жертвам,
эгоистичная  маменьки-папенькина  дочка.  Она  не  вынесет  тяжести  его
сознания. Она не сможет быть рядом с ним долго...
   Катерина стиснула в кулаке сережку и изо всех сил  прижала  кулак  ко
лбу.
   Да, да, все правильно. Самое лучшее - расстаться сейчас, пока все  не
зашло слишком далеко.
   Но почему, улетая на свой Урал, он не позвонил ей?!  Что  она  должна
думать, какими сомнениями мучиться?! У нее нет на него  никаких  прав  -
конечно же! - и она сто раз давала  себе  слово,  что  вообще  не  будет
думать о том, где Тимофей и что с ним. Но она не  могла  не  ждать,  как
будто у нее были все права, какие только возможно. Конечно, она не Жанна
д'Арк и не годится в спутницы Тимофею Кольцову, но она должна знать, что
с ним, и где он, и почему он не звонит, черт его побери!
   Боясь передумать и оттого еще более решительно, она  вставила  в  ухо
сережку и, сверяясь по записной книжке,  набрала  номер  его  мобильного
телефона.
   - Да! - сказал он ей прямо в ухо. По телефону с ним говорить  было  в
сто раз страшнее, чем просто так.
   - Т-тимофей Ильич, это я, - робко промямлила Катерина, запнувшись  на
его имени. - Я хотела узнать...
   Он молчал, ничем ей не  помогая.  Господи,  вот  идиотка,  зачем  она
только позвонила?! Ведь он вполне может в  настоящий  момент  ужинать  с
премьером. Он очень любит это дело - поужинать с премьером...
   - Я хотела узнать,  -  собравшись  с  силами,  продолжала  она,  едва
преодолев искушение бросить трубку, - когда вы вернетесь в Москву, чтобы
мы могли...
   - Кать, я ничего не слышу, - внезапно перебил он.  -  Мы  на  заводе.
Подожди, я выйду из цеха.
   - Не надо, не выходи! - совсем перепугавшись, завопила  Катерина,  но
он  не  слушал.  В  трубке  и  вправду   раздавался   какой-то   грохот,
механический шум,  звучали  отдаленные  голоса.  Потом  что-то  с  силой
бабахнуло, и он произнес совсем близко:
   - Так, я вышел. Что?
   Лучше бы я умерла и оказалась в раю. В  окружении  милых  и  приятных
людей - мечтала в этот момент Катерина.
   - Кать, ты где? - повысив голос, переспросил он.
   - Тим, я здесь, - ответила Катерина тоном обреченного  на  смерть.  -
Ничего мне не надо, и звоню  я  просто  потому,  что  ужасно,  кошмарно,
стыдно по тебе скучаю, а ты пропал. Уехал - и ни слуху ни духу.
   - Ты идиотка, - пробормотал он с сокрушительной нежностью, от которой
у Катерины сердце сразу же провалилось в  живот.  -  Я  тебе  не  звоню,
потому что я тебя боюсь и не знаю, что мне теперь делать.
   Ну вот, он выговорил это. Теперь Катерина знает, что  никакая  он  не
сильная  личность,  а  трусливое  существо  мужского  пола,  не  умеющее
разобраться в самом себе.
   - И я тебя боюсь и не знаю, что мне делать, - ответила она.  -  Давай
бояться вместе.
   - Я прилечу завтра - и начнем, - в голосе у него звучало  облегчение.
- Я рад, что ты позвонила, Кать. Пока.
   - Тимыч, я тебя люблю, - пробормотала она, совсем не  уверенная,  что
он ее слышит, и положила трубку.
   Все стало просто замечательно, в сто раз лучше, чем было  пять  минут
назад. Даже погода.
   Пробегая  мимо  Ирочки,  сторожившей  пустой   кабинет   Приходченко,
Катерина послала ей воздушный поцелуй.
   - Если кто будет звонить, ты где? - вслед ей прокричала Ирочка.
   - В Караганде,  -  ответила  Катерина.  -  На  мобильном.  Звоните  и
приезжайте!
   У нее было чудесное настроение.

***

   - Все готово. История получилась - пальчики  оближешь!  Наутро  после
публикации у него не останется ни одного сторонника. И написали, собаки,
хорошо. Молодцы журналюги. Уважаю сволочей.
   - Так, это все понятно. Может, ей в машину диктофончик подбросить?
   - Не надо, не суетитесь. Еще  Шерлок  Холмс  говорил,  что  истинному
художнику необходимо чувство меры.
   - Да я все понимаю, но у него в службе  безопасности  тоже  не  козлы
сидят.
   - У нас тоже не козлы. Ни с кем, кроме нее, он не говорил. Информация
- супер, высший класс. Ну, продала, согрешила. Да никто  и  доискиваться
не будет, понятно, что от нее утечка. Тем более она громче всех  кричала
- шпионы, шпионы... Кругом шпионы. Потому, что собственное рыло в пуху.
   - Ладно, ладно, я не хочу все это обсуждать, мне противно.
   - Бросьте целку-то строить, противно, подумаешь!  Все,  до  свидания.
Ждите публикаций.
   - O.K. Как на бочке с порохом сидишь, ей-богу.

***

   Лето угасало. Дни стали короче, а ночи -  холоднее.  Звезды  высыпали
рано - яркие, уже почти осенние.
   "Последний и  решительный"  надвигался  неумолимо,  как  танк,  грозя
раздавить и смести все с таким трудом возведенные укрепления.
   Приходченко вернулся из отпуска. Абдра-шидзе отменил поездку в Париж.
Скворцов не вылезал из Калининграда. Катерина перестала есть и  спать  -
некогда было, и как-то неожиданно сдали нервы.
   - Кать, глупо так волноваться, - говорил ей Олег, -  теперь  уже  все
идет, как идет. Нужно только обороты набирать. Главное сделано.
   - Я все понимаю, - отвечала Катерина. Телефоны  у  нее  на  столе  не
замолкали ни на секунду. Иногда,  как  сейчас,  она  позволяла  себе  не
снимать трубку. - Просто я очень волнуюсь.
   - Все волнуются, - говорил Приходченко и убегал на очередную встречу.
   Тимофей в Москве почти не бывал. С Катериной  они  виделись  редко  и
почти не разговаривали, только неистово занимались любовью  и  засыпали,
обнявшись, как в кино про счастливых супругов. Катерину это раздражало.
   Супругой Тимофея Кольцова она себя не чувствовала.
   В конце августа она  поругалась  со  Скворцовым,  который  совершенно
неожиданно нагрянул в Москву и потребовал каких-то  отчетов,  о  которых
Катерина совсем позабыла. Конечно, их давно  следовало  бы  сделать,  но
вполне можно было и отложить "на потом", как они называли время, которое
настанет после выборов.
   "На потом" были отложены все нормальные человеческие  дела  -  семьи,
дети, родители, отпуска...
   Разговоры с Тимофеем, которые неизбежно придется разговаривать,  тоже
были отложены "на потом".
   Поругавшись с Сашей, Катерина поехала домой.
   Ее машина, с известной подлостью всех  машин,  в  самый  неподходящий
момент заглохла, Катерина вымокла под холодным проливным дождем и слегла
с простудой на целую неделю.
   Тимофей, оценив по телефону ее состояние, внезапно велел ей  ехать  в
Женеву, где он договаривался о чем-то с очередным сталелитейным заводом.
   - Зачем я поеду? - тоскуя, спрашивала Катерина  хриплым  простуженным
басом, мечтая поскорее вернуться на работу, где без нее, конечно же, все
давно пропало. - Мы горим, у нас завал на работе.
   - Я лучше тебя все знаю про работу, - отвечал Тимофей. - Прилетай, ты
мне нужна.
   Она очень быстро собралась - туфли, брюки, пиджак и  пара  блузок  на
смену, - и отец, ругая Тимофея Кольцова, отвез ее в Шереметьево.
   В Женеве сияло агрессивное горное солнце, которому было наплевать  на
то, что уже осень  и  так  сиять  просто  неприлично.  Журчали  фонтаны,
голубело озеро, сверху, из самолета, больше  похожее  на  море.  Монблан
подпирал небеса, а у его подножия в безудержной зелени  парков  сверкали
крыши французских вилл. Тротуары были  отмыты,  газоны  совершенны  -  в
чистейшей, как будто причесанной траве, хотелось валяться и  смотреть  в
странно близкое небо.
   "А в деревне  Гадюкино  -  дожди,  -  думала  Катерина.  -  Надо  же,
привязалась какая-то глупость..."
   Людей и машин было совсем мало - все в  отпусках,  объяснил  Катерине
встретивший ее в аэропорту Леша. В кафе на набережной  сидели  почему-то
одни арабы...
   - Они сюда летом валом валят, - всезнающий Леша поднял матовое стекло
лимузина и  включил  кондиционер.  Светофор  долго  не  переключался,  и
Катерина во все глаза смотрела на колоритных арабов. -  Они  богатые  до
безобразия, а в их нефтяных республиках летом невыносимая жара. Вот  они
в Швейцарию и прутся... Мы приехали  уже,  вот  наш  "Хилтон",  Катерина
Дмитриевна.
   "Хилтон", смотревший на озеро  ухоженным  аристократическим  фасадом,
встретил Катерину  приятной  прохладой  громадного  холла,  состоявшего,
казалось,  в  равных  пропорциях  из  стекла  и  полированного   дерева,
вышколенным персоналом, державшимся с достоинством европейских монархов,
сверканием  витрин  супердорогих  бутиков  -  таким  забытым   и   таким
непривычным, заграничным лоском, что у Катерины вдруг стало превосходное
настроение.
   Тимофей был прав. Стоило на несколько  дней  слетать  в  Женеву.  Она
прибавила ей сил...
   - Где я живу?  -  спросила  Катерина,  пока  Леша  заполнял  какие-то
бланки.
   - С Тимофеем Ильичом, в пентхаусе, - ответил удивленный Леша. - Я вас
сейчас провожу.
   Катерина  мгновенно  почувствовала  себя   проституткой   из   фильма
"Красотка".
   Осведомленность охраны, от которой было никуда не деться, смущала  ее
почти до слез. Конечно, они все знали, не могли не знать.  Конечно,  они
были предельно корректны и делали вид, что их это ничуть не касается. Но
зато это касалось Катерины!
   - А где Кольцов? - спросила она холодно.
   - Они приедут, если по расписанию, к восьми.  Они  в  Цюрихе.  С  ним
другая смена.
   Катерина усмехнулась - кто про что. Кто