льцо  "Мессершмиттов"  сжималось
все тесней; они снизили скорость, чтобы не проскочить мимо него,  так  как
были гораздо быстроходней. Но не  решались  спуститься  достаточно  низко,
чтобы сбить его. Он еще раз кинул быстрый взгляд вверх  и  вниз  и,  решив
пойти на смертельный риск, сам не зная, выдержит самолет или нет, отчаянно
потянул на себя ручку управления и сделал крутую мертвую  петлю.  Не  веря
своим глазам, немцы увидели  внезапный  взмах  "Гладиатора",  метнувшегося
ввысь от самой земли и запрокинувшегося  в  безумно  стремительной  крутой
петле. Потом перевернутый "Гладиатор" опрокинулся на крыло, и  они  ждали,
что вот-вот он врежется в конус горы, и закружили широкими кругами.
   Видя, что наземный хаос летит на него, Квейль дал ручку вправо и  резко
дал ногу. Из-за  бешеной  скорости  самолета  рули  подействовали  слишком
резко, и Квейль  сделал  обратный  маневр,  чтобы  выправить  самолет.  Он
оглянулся:  "Мессершмитты"  отстали  на  тысячу  ярдов,  так  как  кружили
широкими кругами, набирая высоту. Благодаря петле его  курс  изменился  на
сто восемьдесят градусов, и теперь он несся над лощиной в северо-восточном
направлении; он снизился, потом свернул в  сторону  и  пошел  над  другой,
менее глубокой лощиной. Потом сделал полный круг над длинной грядой низких
холмов и полетел всего в нескольких футах от неровной  поверхности  земли.
Всякий раз, как ее краски  сгущались,  он  забирал  немного  выше.  Такого
ощущения скорости он не  знал  до  сих  пор.  Он  шел  бреющим  полетом  в
нескольких футах от земли. Он взглянул вверх, обернулся назад.  Он  увидел
только три "Мессершмитта" слева и много выше себя. Видимо, они  поднялись,
чтобы следить за ним. Он нырнул за невысокую гору, чтобы скрыться от  них,
и взял курс на северо-восток, хотя сам не знал, где находится.
   Когда он опять увидел море, "Мессершмиттов" уже не  было.  Он  был  как
пьяный, вне себя, не в  состоянии  думать  ни  о  чем.  Он  начал  считать
приборы, потом громко запел: "Мне дела нет ни до  кого..."  Сдвинул  назад
верх фонаря кабины и почувствовал порывы ветра, холод. Им овладело  полное
безразличие ко всему; о Хикки и Кроутере он думать не  мог;  ему  хотелось
вскочить на сиденье и плясать; он спорил с ветром, что тот не может  сбить
его, и с самолетом, что выведет его из любой переделки. Он  решил  бросить
ручку управления, чтобы доказать это, и предоставил самолет  самому  себе.
Самолет накренился и вошел в штопор. Это было на высоте шести тысяч футов.
Он почувствовал,  как  самолет  постепенно  набирает  скорость,  а  позади
начинается вибрация. Он вспомнил о том, сколько получил попаданий,  понял,
что хвостовое оперение где-нибудь повреждено, и громко крикнул:
   - Валяй! Разваливайся! Думаешь, испугаюсь? Валяй!
   Потом опять взялся за ручку и вывел самолет из штопора в крутой подъем.
Он весь горел, но голова его чувствовала холод. Через некоторое  время  он
увидал впереди отчетливую линию берега и Афины. Теперь ему хотелось, чтобы
самолет шел прямо к цели. Он устремил взгляд к берегу и плотно сжал  губы.
Он чувствовал, что самолет качается, так как пальцы не  вполне  повинуются
ему. Он всматривался в берег, во все явственнее выступавшую белизну Афин и
вдруг кашлянул, и его чуть не вырвало, и он закашлялся  так,  что  у  него
заболело под ложечкой, и прозрачные слезы выступили у него на  глазах.  Он
наклонил голову, закашлялся как безумный, и вдруг его вырвало.
   Самолет терял высоту. Квейль, чувствуя пустоту и смерть внутри,  ощупью
нашел верх фонаря и, сдвинув его вперед, закрыл фонарь, потому что страшно
замерз. Он стал  искать  глазами  аэропорт  и  увидел  дорогу  в  Глифаду.
Поднялся вверх, так как боялся потерять высоту. Перевалив через Парнас, он
пошел в противоположном направлении. Увидел аэродром и резко наклонил  нос
машины,  но  выровнял  ее  слишком  поздно  и  вынужден  был  пройти   над
аэродромом. Сделав  широкий  разворот  на  сто  восемьдесят  градусов,  он
опустил посадочные щитки и подошел к аэродрому на очень небольшой  высоте,
над самыми деревьями, и на умеренной скорости. Скачок шасси по  земле  был
для  него  большой  неожиданностью,  и  он  предоставил  самолету  бежать,
привычным движением убрав щитки  и  включив  тормоза.  Потом  он  выключил
зажигание, и мотор остановился. Квейль остался сидеть на месте, не  снимая
рук со штурвала, не в состоянии пошевелиться от тошноты и мути в голове.
   Подбежавшие механики осторожно вынули его из кабины. Сознание не совсем
оставило его, но всякий  раз,  как  он  пробовал  сделать  самостоятельное
усилие, он только мешал им. Стараясь не запачкаться,  -  на  нем  остались
следы рвоты, - они положили его на землю. Он сел.
   - Простите, - сказал он. - Я грязный. Простите.
   Они хотели поднять его, но он отстранил их. Тогда двое  взяли  его  под
руки, и он, поддерживаемый ими, пошел  неуверенной  походкой,  причем  его
снова стало кидать то в жар, то в холод. На ходу он вдруг оттолкнул их,  и
его опять несколько раз сильно вырвало. Потом он тихо опустился на землю и
потерял сознание.



32

   Когда Афины остались позади, он обернулся и кинул прощальный взгляд  на
окутанный прозрачным туманом  белый  город.  Город  был  очень  красив,  и
светлый Акрополь четко выступал посредине. Над всем городом  господствовал
Ликабетт, а Парнас служил как бы сценическим фоном для всей  группы  белых
зданий.  Видение  не  исчезало.  Квейль  внимательно  поглядел  на   него,
отвернулся и больше уже не оборачивался.
   Он  смутно  помнил  о  событиях  дня,  о  вчерашнем  полете,  о   своем
изнеможении после всего пережитого, о неспособности реагировать на что  бы
то ни было, даже на то, что  немцы  прорвали  последнюю  линию  обороны  и
находятся вблизи Афин. Только горячее солнце да одиночество, пока он  ждал
приказа, казались ему чем-то реальным. Он простился с  Финном  и  монтером
Рэтгером. Потом он вспомнил, как голос в телефонной трубке произнес:  "Это
вы, Квейль? Вам  надлежит  отправиться  в  аэропорт  Кании  на  Крите.  По
прибытии рапортуйте".
   И вот вокруг нет  ничего,  кроме  моря  внизу  и  неба  вверху.  Только
движение самолета, по временам  попадающего  в  болтанку,  да  непрерывное
наблюдение за приборами, указывавшими Квейлю, что он передвигается. Он  не
высматривал вражеских самолетов вокруг. Он перестал считаться с ними. Было
только ощущение летаргии, как будто он долго спал на солнце. Или словно он
был долго болен и им овладело спокойствие изнеможения.


   Отыскав Канию, он увидел,  что  это  белый  городок,  расположенный  на
берегу моря,  у  подножия  горы,  на  краю  равнины.  Подход  к  нему  был
небезопасен, но Квейль не думал об этом. Он стал  снижаться  при  бортовом
ветре, чуть не забыв выпустить щитки. Небрежно приземлившись, он  заметил,
что  вся  площадка  по  Краям  уставлена  "Бленхеймами".  Найдя  свободное
местечко, он подрулил к ним  и  выключил  мотор.  Он  оставил  парашют  на
сиденье, задвинул верх фонаря кабины и  пошел  к  зданию,  возле  которого
грелись на солнце несколько человек в синих мундирах. В маленькой комнате,
где  стоял  массивный  деревянный  стол,   когда-то   служивший   домашним
надобностям, Квейль нашел нужного  ему  офицера.  Он  отрапортовал  ему  и
вручил журнал операций.
   -  Довольно  рискованно  таскать  это  с  собой,  -   сказал   командир
эскадрильи, у которого не было крылышек.
   Он был небольшого роста, лысый и говорил с аффектацией.
   - Может быть, - равнодушно ответил Квейль. - Но там большой беспорядок.
Мне не хотелось оставлять его.
   - Капрал укажет вам помещение.
   - Я останусь здесь?
   - Да. Пока не будет распоряжений из Каира.
   Квейль вышел с дневальным. На ходу он расстегивал свое снаряжение.  При
переходе  через  лужайку,  отделявшую   одно   здание   от   другого,   он
почувствовал, как его обдало солнечным жаром. Дневальный указал ему койку,
и Квейль кинул на нее свои летные куртку и брюки. Здесь было жарче, чем  в
Греции. По всей  комнате,  где  стояли  четыре  кровати,  были  разбросаны
раскрытые чемоданы. Как раз, когда он снимал куртку, в комнату  вошли  три
летчика.
   - Вы не Квейль? - спросил один из них.
   - Квейль, - ответил он.
   - Тэп Финли рассказывал нам про вас. Я Уоррен. А это Аксен и Блэк.
   - Очень рад, - спокойно ответил Квейль. - Тэп тоже здесь?
   - Да. Вы что-нибудь ели? Хотите чаю?
   - Спасибо, выпью.
   - Тэп поехал за своим чемоданом. Он скоро вернется.
   Они  отвели  Квейля  в  квадратную  палатку,  посредине  которой  стоял
сосновый стол. На столе стояли толстые  фаянсовые  чашки  и  эмалированные
чайники. За столом сидели шесть летчиков и пили чай с бутербродами.
   - Это Квейль, - объявил Аксен и познакомил его с присутствующими.
   Большинство из них были пилоты и штурманы,  летавшие  на  "Бленхеймах".
Некоторых он видел в ночном ресторане "Максим" в последний вечер,  который
провел там. Они узнали его и осведомились о Хикки. Он ответил,  что  Хикки
был вчера сбит. Потом он сел и стал пить чай, ни на кого  не  глядя  и  не
обращая внимания на разговоры за столом. Разговор был слишком спокойный, и
это  спокойствие  и  отсутствие  бодрящей  напряженности  угнетали.  Потом
появился Тэп. Лицо его сияло улыбкой, на нем была чистая рубашка и на руке
чистая повязка.
   - Когда ты прилетел? - спросил он Квейля, войдя и хлопнув его по спине,
и Квейль поспешно поставил чашку на стол, так как чай расплескался.
   - Только что. Где Елена?
   - Она здорова. В Суда-Бэй. А где остальные? Хикки? Финн?
   Квейль покачал головой:
   - Хикки и шотландец Кроутер сбиты  вчера.  Мы  прикрывали  эвакуацию  и
нарвались на "Мессершмиттов". А Финн где-то в пути.
   - Что ты говоришь! Какой ужас! Хикки?
   Квейль кивнул,  взял  чашку  в  обе  руки  и,  полузакрыв  глаза,  стал
рассеянно дуть на темную жидкость, по поверхности которой пошли круги.
   - Было довольно жарко, - прибавил он.
   - Что ты сказал относительно Финна? - переспросил Тэп.
   - Он куда-то эвакуировался. Уехал сегодня утром.
   - Бедняга Хикки. А как ты выкрутился?
   - Ползком по земле. Пошел ниже,  чем  могли  они,  и  стал  петлять  по
долинам.
   - Бедняга Хикки, - повторил Тэп.
   Квейль кивнул.
   - А в Греции кончено?
   Квейль еще раз кивнул.
   - Боже мой, подумать только, что Хикки погиб. И надо ж  было  нарваться
на "Мессершмиттов".
   - У Елены есть где ночевать? - медленно спросил Квейль.
   - Да. Тут устроили целую колонию для эвакуированных  англичанок.  Мы  с
Лоусоном уговорили их принять ее, хотя они сначала не соглашались.
   - Как туда добраться?
   - Я отвезу тебя на грузовике. Она была все время довольно спокойна.
   - У вас были бомбежки?
   - Одна. Но не особенно сильная. Прилетел один  пикировщик.  Как  у  вас
было дело?
   - С "Мессершмиттами"?
   - Да.
   - Очень просто. Я почти  не  имел  попаданий.  Все  время  увертывался.
Кроутер летел прямо, как Хикки. Он сбил один "Мессершмитт".  Но  потом  на
него наскочили со всех сторон, и он попросту взорвался. То же произошло  и
с Хикки. Воздух кишмя кишел ими. Я чуть не  разнес  "Гладиатор"  в  щепки,
удирая от них.
   - Ну, не повезло же. Нарваться на "Мессершмиттов"!
   Они вышли из палатки и, подойдя к грузовику с высокими бортами, уселись
в кабину. Тэп  велел  шоферу  отвезти  их  в  Суда-Бэй  и  подождать  там.
Стрекотанье мотора огласило тихие пыльные  дороги  в  окрестностях  Кании,
которая оказалась не такой  белой  вблизи.  Потом  они  пересекли  подъем,
ведущий к изогнутой  подковой  бухте  с  бетонными  доками,  полной  лодок
гаванью, солдатами на берегу и деловито  хлопочущими  людьми  под  жаркими
лучами солнца.
   -  Это  вроде  лагеря,  -  сказал  Тэп,  когда   грузовик   свернул   с
асфальтированного шоссе на проселок, проложенный по краснозему к оливковой
роще. Грузовик остановился у врытого в землю некрашеного столба. Тут стоял
часовой, и они предъявили документы.
   - Отсюда пойдем пешком, - сказал Тэп. - Дальше  запрещено  пользоваться
транспортом. Опасность бомбежек.
   - Что они говорили, когда отказывались принять ее в лагерь?
   - Они говорили только, что она не англичанка, - ответил Тэп.
   - А где остальные греки?
   - Их отправили в другой лагерь. Старый амбар или что-то в этом роде.
   - Это мы умеем, - тихо сказал Квейль.
   - Что?
   - Ничего.
   Они шли теперь по краснозему к видневшейся  невдалеке  оливковой  роще.
Жидкая листва отбрасывала на землю сеть теневых пятен, и при каждом порыве
ветра цвет почвы менялся.  Скоро  из  тени  выступили  квадратные  палатки
лагеря. Они были  беспорядочно  разбросаны  под  более  высокими  оливами,
рассеянными  по  всей  роще.  Среди  палаток  бродили  женщины.  Некоторые
загорали, сидя на разостланных одеялах. Тэп повел Квейля дальше. Подходя к
красной палатке, они услыхали доносящийся откуда-то детский смех.
   - Пришли, - сказал Тэп. И крикнул: - Вы здесь, Елена?
   - Это вы, Тэп?
   - Да.
   - Я сейчас выйду.
   - Скорей.
   Ответа не было, но через несколько мгновений Елена появилась на  пороге
палатки.  Она  наклонилась,  чтобы  пройти  под  пологом,  и  волосы   ее,
освещенные солнцем, упали ей на лицо. Она выпрямилась и поспешно  откинула
их назад.
   - Глядите, - воскликнул Тэп, указывая на Квейля,  но  она  уже  увидела
его.
   - Хэлло, - сказал Квейль.
   Она быстро поцеловала его в губы, и он почувствовал на шее  теплоту  ее
руки.
   - Когда ты приехал? - спросила она.
   - Часа два тому назад.
   - А как?
   - Прилетел.
   - Вот что, - сказал Тэп. - Я вас оставлю. Мне надо переменить  повязку.
Ты можешь вернуться на любом грузовике, который встретишь по дороге, Джон.
   - Ладно, - ответил Квейль.
   Тэп весело кивнул  Елене  и  ушел,  насвистывая  песенку  о  Муссолини,
которую Елена пела тогда на грузовике. Квейль опять вспомнил Макферсона  и
подумал, не эвакуировался ли он на Крит. Надо  будет  расспросить  о  нем.
Квейль посмотрел вслед Тэпу, потом обернулся к Елене.
   - Я рад, что у тебя все в порядке, - сказал он.
   Она улыбнулась в ответ, и он почувствовал ее  улыбку  всем  телом,  как
чувствуют солнце.
   - Здесь совсем спокойно.
   - Да. Ты занимаешь одна всю палатку?
   Елене хотелось посмеяться над его новой неловкостью.  Но  она  заметила
усталость в его глазах и морщины на лбу. Она пристально взглянула  на  его
черное лицо и подумала, не болит ли оно, так  как  кожа  по  краям  ссадин
набухла.
   - Нет. Там еще одна англичанка.
   - Что у меня на лице? - спросил он, заметив ее взгляд.
   - Ничего. Не болит?
   - Нет. А что?
   - Мне кажется, струпья скоро спадут. Похоже на то.
   Он поднес руку к лицу и стал ощупывать струпья. Она удержала его:
   - У тебя руки грязные. Не надо.
   - Красивое зрелище, а?
   - Теперь ты сам начинаешь беспокоиться?
   Он улыбнулся, и она опять заметила в его глазах усталость.
   - Погоди. Я сейчас принесу что-нибудь постелить, и мы сядем на солнце.
   Она сходила в палатку, принесла одеяло и расстелила его на земле.
   - Там все кончено? - тихо спросила она, когда они сели.
   - В Греции?
   - Да.
   - Думаю, теперь кончено. Эвакуация, наверное, еще продолжается.
   - И немцы всех выпустят?
   - Не знаю. Не думаю.
   - А что будет дальше?
   - Здесь ничего особенного. Но, может быть,  они  вторгнутся  в  Англию.
Может быть.
   - Ты думаешь, они могут завоевать Англию?
   - Нет.
   Квейль лежал на одеяле. Вдруг он встал,  потому  что  солнце  было  уже
низко и тени перебегали по ним.
   - Давай походим, - сказал он.
   Она поднялась, и они пошли по краснозему,  в  уютной  тени.  Когда  они
вышли из рощи, Квейль помог Елене перейти через канаву,  и  они  пошли  по
дороге в предзакатных солнечных лучах.
   - Ты скоро должен отправиться в Египет? - спросила Елена.
   - Не знаю, жду приказа.
   Он смотрел на убегающую вдаль дорогу.
   - Здесь тепло, - прибавил он. - В прошлый раз я приземлялся  на  другом
конце острова. Там холодней.
   - Когда ты был там? - спросила она.
   - Когда летел в Грецию. Перед тем, как мы встретились с тобой.
   - И эти маленькие самолеты полетят в Египет?
   - Да.
   - Значит, и ты полетишь?
   - Думаю, что да. Впрочем, его могут оставить здесь.
   - Кого?
   - Мой "Гладиатор". Это последний.
   - А где остальные?
   - Их сбили вчера.
   - Мистера Хикки и еще кого-то?
   - Ты его не знаешь... Да, Хикки.
   - Я не знала. Как мне жаль его.
   - Ничего не поделаешь.
   - И ты тоже был в бою?
   - Да.
   - Как мне жаль мистера Хикки.
   - Да, - ответил он. - Хикки был хороший парень.
   - Ты давно его знал? Он ведь был старше всех.
   - Он был лейтенантом авиаотряда, когда я только  прибыл  в  эскадрилью.
Тогда мы и познакомились.
   Наступило короткое молчание. Они  шли  по  каменистому  склону.  Квейль
помог Елене перебраться через трещину в скале.
   - Хикки был тогда порядочный сумасброд, - сказал он, спускаясь со скалы
и расстегивая куртку.
   - На вид он был очень сдержан, - возразила  Елена,  садясь  у  подножья
скалы.
   - Это только на вид. Погляди, как птицы дерутся.
   Он указал на чаек, круживших возле  горного  обрыва:  одна  гналась  за
другой, всячески старавшейся увернуться.
   - Как здесь хорошо, - сказала Елена и подвинулась к Квейлю. Он лежал на
спине.
   - Тепло, - сказал он. - Потому и хорошо.
   - Я всегда думала, что англичане любят холод.
   - Некоторые, наверно, любят, - ответил он. - Но я предпочитаю солнце.
   Она понимала, что разговор не клеится, потому что он все время думает о
происходящем. От этого у него и усталость в глазах, и морщины на лбу.  Она
ясно видела, что он полон беспокойства под  впечатлением  всего,  что  ему
пришлось пережить. Она не старалась отвлечь его от этих  мыслей,  хотя  ей
очень хотелось его тепла; но она сама была  полна  беспокойства.  Так  все
сложно. Все, что совершается и происходит вокруг. Она знала, что ей многое
ясней, чем ему, но не хотела оказывать на него давления.
   - Солнце уходит, - сказал Квейль.
   Солнце было теперь позади, в стороне; оно уходило к западу, за  море  и
невысокую горную гряду.
   - Надо идти, - прибавил он.
   Они встали и, легко ступая, пошли вниз по склону.
   - Здесь, конечно, не то, что там, - продолжал Квейль, когда  они  вышли
на дорогу.
   - А в Афинах очень плохо?
   - Да, примерно то же, что и раньше. Ждут немцев.
   - Фашисты что-нибудь предпринимали в городе?
   - Мне кажется, все это одна болтовня. Не думаю, чтобы в самом деле были
какие-нибудь беспорядки. Их прекратили бы.
   - Мы сами прежде так думали. И в результате получили Метаксаса.
   - Это другое дело, - возразил он.
   - Так говорит отец.
   Она нарочно сказала неправду.
   - Идем, - прервал Квейль, и они направились к лагерю.



33

   На другой день он приехал в лагерь только к вечеру.
   - Прости, что так поздно, - сказал он, когда увидел ее.
   Она спросила, что произошло.
   - Я хлопотал о том, что должно произойти.
   Она расстелила одеяло на солнце; он сел.
   - Со мной, как видно, не спешат расстаться, - продолжал он.
   - Ты будешь летать?
   - Вероятно. Патрулировать. Можешь ты поехать  со  мной  сегодня  в  тот
конец города? Я нашел священника. Годится?
   - Что?
   - Священник. Я знаю, как это тебя беспокоит.
   - Очень мило, - ответила она и громко засмеялась. - А в общем разве это
так важно? Для тебя это имеет значение?
   - Нет. Может быть, имело бы, но сейчас не такое время.
   - А не пожалеешь? - спросила она улыбаясь.
   - Черт возьми! Ты, кажется, издеваешься?
   - Нет. - И она опять засмеялась. - Мило. Очень мило.
   - Ты можешь поехать сейчас?
   - Да.
   Она  чисто  по-женски  наклонилась,  подчеркнуто  звонко,  с   усмешкой
поцеловала его в губы и потерлась носом о его лоб в том месте, где не было
ссадин.
   - Это зачем? - спросил он.
   - Разве все бывает зачем-нибудь?
   - Обычно такие вещи - да.
   - Как ты себя чувствуешь?
   - Очень хорошо, - от