ратить  казенные
деньги... В валюте, кстати... Тратить казенные деньги на бессмысленное и
бесперспективное дело. Поймите вы, пожалуйста, несколько простых  вещей:
до нас здесь уже  работали.  По  горячим,  между  прочим,  следам.  И  -
ничего!.. А прошло уже два  года!  Любой  профессионал  вам  подтвердит:
время не способствует раскрытию. Это аксиома. Вот вы говорите:  пошукать
по позициям. Мы во время поездки в Глину видели,  какие  тут  "позиции".
Это же сотни окопов, траншей, воронок! Черт ногу сломит. Половина из них
осыпавшиеся, заваленные, заросшие. Да тут саперному батальону работы  на
год... или на два. Давайте же будем  реалистами.  Вы,  коллеги  дорогие,
зациклились на версии полусумасшедшего Бороевича... А кроме этого у  вас
ничего и нет.
   - Почему же Бороевич полусумасшедший? - спросил Джинн.
   - Вы кассету с его "разоблачениями" видели?
   - Видел.
   - Тогда сами делайте выводы, - сказал Зимин. - Бред. Чего стоит  один
пассаж о самодельном автомате?
   - В каком смысле?
   - В прямом. Вы, Олег, видели  когда-нибудь  Калашников  с  оптическим
прицелом?
   - Вот оно что, - сказал Джинн и рассмеялся.  Отсмеявшись,  сказал.  -
Видел, Илья Дмитриевич. И даже стрелял из него. Эта,  как  вы  говорите,
самоделка, изготовлена в Румынии и является гибридом из АКМ и СВД... Так
что ваш аргумент, извините, не катит.
   - Кхе, - сказал Зимин. - Это, однако, не меняет ситуации в принципе.
   Мукусеев закурил,  обвел  взглядом  коллег.  Все  молчали.  Павлин  в
вольере склевал кусочек желтоватой брынзы, распустил хвост.
   - Что ж, - сказал Мукусеев, - в словах  Ильи  Дмитриевича  есть  свои
резоны.   Думаю,   что   мы   обязаны   обсудить   ситуацию.   Предлагаю
высказаться... Олег?
   Джинн, глядя в сторону, ответил:
   - Я против того, чтобы свертывать работу. Считаю,  что  это  возможно
только тогда, когда исчерпаны все возможности.
   - Понятно. А ты, Игорь Георгиевич, что думаешь?
   Широков, кашлянув, ответил:
   - У вопроса есть две стороны. Одна - рациональная: тратить ли время и
деньги на работу по давнему делу с  неочевидной  перспективой?  Здесь  я
согласен  с  Ильей   Дмитриевичем:   шансы   на   получение   результата
минимальны... Другая сторона эмоциональная: имеем ли мы  право  прервать
расследование по меркантильным соображениям? Я думаю нет,  не  имеем.  -
Мукусеев улыбнулся и сказал:
   - Моя точка зрения вам всем известна. Ставить вопрос  на  голосование
смысла, видимо, нет. Впрочем, если Илья Дмитриевич захочет,  мы  оформим
наше импровизированное собрание протоколом и зафиксируем  особое  мнение
Ильи Дмитриевича.
   - Увольте, - недовольно произнес Зимин. - Бумажками сыт по горло,
   - Повестка  дня  исчерпана,  собрание  объявляю  закрытым,  -  весело
подытожил Мукусеев... Весело, впрочем, не было: а может, прав Зимин?

***

   Прошло еще три дня. Они не принесли никаких успехов. Удалось, правда,
встретиться с трактористом, который плющил машину наших  ребят.  Сделать
раньше это было невозможно, потому что тракторист Зоран Младич  лежал  в
больнице с аппендицитом... Однако встреча с Младичем ничего не дала.  Он
был явно напуган, отвечал путано: да, он оттащил сгоревшую машину. Когда
это было? Два года назад, первого сентября.
   - Ваши  окна,  Зоран,  выходят  как  раз  на  то  место,  где  сожгли
автомобиль. Вы видели, как это происходило?
   - Н-нет.
   - Постарайтесь вспомнить. Может быть, все-таки видели?
   - Нет, нет, не видел я ничего. Я и машину-то не  хотел  трогать.  Мне
приказали.
   - А кто вам приказал?
   - Не знаю... Военный. Но я ни в чем не виноват.
   - А вас никто ни в чем не обвиняет. Как имя этого военного?
   - Не знаю.
   - А звание?
   - Тоже не знаю.
   - Описать его можете?
   - Военный и военный... мужчина.
   - М-да, мужчина - это ценная примета. Серб?
   - Не знаю.
   - Зоран, побойтесь Бога!
   - Кажется... Кажется, серб... Не помню.
   - Ладно, а куда вы оттащили сожженную машину? Можете показать?
   - Да, могу.
   Они проехали тем же маршрутом, каким Зоран тащил  "опель"  Виктора  и
Геннадия. Показал, где  сбросил  машину  в  реку.  В  этом  его  рассказ
совпадал с показаниями Бороевича.
   Они стояли на  берегу  реки,  за  спиной  тарахтел  "Беларусь",  а  в
зарослях вдоль берега  щебетали  какие-то  пичужки.  Скрежета  сминаемой
ударами ковша крыши "опеля" слышно, конечно, не было. В воде  отражались
облака.  Мукусеев  подумал   вдруг:   если   бы   вода   умела   хранить
изображение!.. Вода течет как пленка. Почему,  черт  возьми,  ее  нельзя
"отмотать" вспять и посмотреть, что же она отражает?
   - Вот здесь, - сказал Зоран. - Здесь я сбросил ее в воду.
   - Здесь глубоко?
   - Нет, крыша торчала над водой.
   - Что вы сделали дальше?
   - Я? Я - ничего. Я сидел в кабине и пил ракию.
   - А кто же плющил крышу машины?
   - Мне приказали. Я не хотел... я хотел уехать,  но  военные  сказали:
так не пойдет. Нужно спрятать... Я сказал: можно  ковшом  углубить  дно.
Выкопать яму. Но они сказали: долго возиться, придави  ее  ковшом.  И  я
стал молотить ковшом. Я не хотел. Я, честное слово, не хотел. Эта машина
была вроде как могила... Но я боялся. Застрелят - и все! Кому  мои  дети
нужны? Кто их кормить будет? Вы меня понимаете?
   - Понимаем. А что было потом?
   - Потом мы уехали.
   - Я не про это, Зоран. Я спрашиваю: как  машина  потом  оказалась  на
берегу?
   Зоран молчал, мял в руке сигарету. Потом нехотя ответил:
   - Я ее вытащил.
   - Почему?
   - Мне  приказали...  Пришел  тот  же  военный,  сказал:  заводи  свой
броневик, нужно ТУ тачку из реки вытащить.
   - А зачем ему нужно было вытаскивать машину из реки?
   - Я не знаю.
   - После того, как ты вытащил машину - что вы с ней сделали?
   - Оттащил волоком вдоль реки на полкилометра. Там бросил.
   - Место показать можешь?
   - Примерно.
   Они пошли пешком по грунтовке вдоль реки. Постоянно встречались окопы
- заросшие травой и даже мелким кустарником. Под ногами валялись  ржавые
осколки  и,  изредка,  стреляные  гильзы.  На  опушке  стоял   сожженный
бронетранспортер.
   - Здесь ты тащил машину?
   - Здесь, друже... Скоро уже то место, где ее оставил.
   Пришли на место. Зоран покрутил головой:
   - Вот здесь я ее оставил.
   - Точно?
   - Точно.
   - А почему она оказалась в  другом  месте?  -  подозрительно  спросил
команданте Живич. Зоран посмотрел с испугом:
   - Я не знаю. Мне сказали: здесь. Еще сказали: вали отсюда, да  языком
не трепли, а то укоротят язык-то... А больше я ничего не знаю.
   Трактористу  задали  еще  полтора   десятка   вопросов,   но   ничего
конкретного не добились... Мукусеев все чаще спрашивал  себя:  а  может,
прав Зимин?
   Он снова сходил в церковь. Батюшку на этот  раз  застал  в  церковном
облачении.  Выглядел  святой  отец  гораздо  более   солидно.   Встретил
приветливо:
   - Здравствуй, сын мой.
   - Здравствуйте, батюшка.
   - Что привело тебя в храм нынче?
   - Я пришел напомнить о нашем разговоре...
   - Я помню его.
   - Вы обратились к прихожанам с просьбой помочь нам?
   - Нет, я не обращался к пастве с этой просьбой.
   - Но почему, батюшка?
   - Не дело церкви вмешиваться в дела мирские,  сын  мой.  Любовь  выше
ненависти, прощение выше мести. И каждому еще воздается по делам его.
   Горели несколько лампад и  свечей  перед  алтарем,  смотрели  с  икон
большие глаза святых. Золотились оклады. На одной из икон был  изображен
старец в шитых  золотом  ризах.  В  руках  он  держал  раскрытую  книгу.
Красными буквами там было начертано:
   Претерпвый же до конца, той спасенъ будеть.
   Вот так! "Претерпвый же до конца?..."
   - Спасибо, батюшка, - сказал Мукусеев.  -  Спасибо  вам  огромное  за
помощь. Аминь!
   - Ступай з Богом, сын мой. Не ожесточай сердце свое.
   Владимир вышел из храма - больше здесь делать нечего... Аминь!

***

   Вечером Мукусеев рассказал Джинну про беседу  со  священником.  Джинн
выругался, ответил:
   - Вот святоша! Молится он за души грешные, видите ли... Терпеть попов
не могу - лицемеры.
   - Всех-то под одну гребенку не надо.
   - Надо. Я ведь и в Афгане с муллами немало пообщался. Намаз пять  раз
в день совершают, а  взятки  берут  вообще  безостановочно.  За  хороший
бакшиш четки свои сожрут... Ты вот  спрашивал,  что  со  мной  случилось
тогда, в Афгане. Хочешь узнать?
   - Конечно, хочу, - живо отозвался Мукусеев.
   - В общем, добыл я информацию,  что  из  Пакистана  идет  караван  со
"стингерами". Через муллу,  кстати,  добыл.  Дефицитом  расплачивался  -
лекарством от желтухи... Ну, добыл я информацию. "Стингеры"! Они тогда в
новинку были. Первый "стингер" наши ребята взяли  в  январе  восемьдесят
седьмого. В бою. Всех сначала сгоряча хотели к  Героям  представить,  но
потом, конечно, все Герои достались генералам. А тут мне мулла на  ушко:
"идет  караван,  везет  сотню  "стингеров"..."  Что-то  мне   сразу   не
понравилось, но я  Фаридову  доложил:  "Так,  мол,  и  так".  Он  сразу:
"Берем". Я говорю: "Сомнения у меня". - "Какие, Джинн?" -  "А  хрен  его
знает, какие. Но чувствую - что-то не то". "Ладно,  -  говорит  Батя,  -
если у тебя сомнения - не ходи. А караван со "стингерами" упустить никак
нельзя"... Но я не пойти  не  могу,  не  имею  такого  права.  Пошли.  И
напоролись на засаду. Потом уже выяснилось, что  весь  сыр-бор  как  раз
из-за меня. За мою голову, оказывается, награду объявили.  Вот  мулла  и
решил "приподняться" - и с меня получить, и за меня. В общем,  подловили
нас хорошо. В таком месте, где мы были, как мишени в  тире.  Пять  минут
огня, и взвода нет... И ведь знали, что в ловушку лезем,  но  "стингеры"
перевесили. Решили рискнуть... Ушел только я и старший сержант  Морозов.
Уйти-то мы ушли, но не к  нашим.  Ходу  назад  не  было,  отрезали  нас,
погнали к Пакистану. В общем, месяц мы по горам шлялись, потом  все-таки
вышли. Вот тебе и все кино. А к тому мулле я в гости  наведался.  Сказал
"спасибо" за караван... Да что толку?
   Джинн умолк. Закурил. Впалые щеки при затяжках западали  еще  глубже.
Мукусеев понял, что Джинн сейчас там, в Афганистане...
   Джинн в несколько затяжек добил сигарету, криво улыбнулся и сказал:
   - Не люблю я попов, Володя. Ни хрена им не верю. И вот  этого  попищу
взять  бы  да  прижать  как  следует...  Ведь  наверняка  что-то  знает,
наверняка кто-нибудь на исповеди язык распустил. В Афгане я бы его...
   - Здесь не Афган, Олег.
   - Точно, не Афган. В Афгане было легче.

***

   - Мне, - сказал Зимин, -  в  Узбекистане  было  легче  работать,  чем
здесь. Этот депутат народный с своим упрямством меня достал.
   - Да уж, - согласился Широков. - Характер у Владимира Викторовича тот
еще.
   - Куда там. Я же с ним уже  дважды  пытался  по-хорошему  поговорить:
Володя, говорю, это же все мудовые страдания. Не найдем ни хера.
   - А он?
   - А он: Илья Дмитрич, я вас здесь не держу. Вот оно как...  Он  меня,
видите ли, не держит. Я, извините, следователь по особо важным. А с  кем
он работать будет?
   Широков усмехнулся и сказал:
   - Да он и один работать будет. Кремень!

***

   Утром пошли к Здановичу -  с  телефона,  установленного  в  Скупщине,
можно было через Глину связаться с Белградом. С остальных -  нет.  Линии
связи были  разрушены,  коммутатор  в  Глине  взорван  и  только  сейчас
восстанавливался. Телефон был привилегией.
   Зданович как будто обрадовался, сразу выставил бутылку с ракией, стал
живо интересоваться делами... Постучал в стену, пригласив таким  образом
"Анискина". Пока ждали, когда телефонистка в Глине  даст  связь,  прошло
около часа. За это время выпили вшестером литр ракии. Гостеприимство!
   Связь была плохой, из трубки доносился  треск  и  шипение.  Мукусееву
приходилось напрягать слух,  чтобы  услышать  собеседника,  и  напрягать
голос, чтобы в посольстве услышали его. Вокруг Мукусеева  сидели  пятеро
мужчин  и  жадно  слушали  разговор.  На  лице  Здановича   было   очень
значительное выражение - из  ЕГО  кабинета  депутат  "Русской  Скупщины"
говорит с русским посольством!
   - Никаких  новостей,  Сергей  Сергеевич,  у  нас  нет,  -  докладывал
Мукусеев. - Все живы, здоровы,  с  местной  властью  отлично  ладим,  но
больше похвастаться нечем... Але, слышите меня?
   - Слышу. Слышу вас, Владимир Викторович... У  нас  новости  есть,  но
скверные, - пробивался  сквозь  треск  голос  Сергея  Сергеевича.  -  Мы
получили ответы на наши запросы. Взвод Бороевича действительно  стоял  в
районе Костайницы в период с двадцать пятого августа  девяносто  первого
вплоть до начала наступления. Конкретные позиции, которые занимал взвод,
указать они не могут. Нет таких данных, не сохранилось.
   - Плохо.
   - Это не самое плохое, Владимир Викторович. Хуже другое. В  живых  из
взвода почти никого  не  осталось.  Половина  погибла  во  время  боевых
действий. Еще несколько человек убиты или пропали позже.  Троих,  как  и
сообщил Бороевич, расстреляли в декабре девяносто второго в  Баня  Лука.
Преступники не установлены. В  живых  из  двадцати  человек  осталось  в
лучшем случае двое. Но один эмигрировал в Австралию,  а  местонахождение
другого неизвестно.
   - Худо. А тот человек, с которым Стеван встретился в тюрьме -  Драган
Титович? Удалось выяснить, где он и что с ним?
   - Удалось.  Его  зарезали  прямо  в  тюрьме.  В  результате  разборки
уголовников между собой.
   - Понятно, - устало сказал Владимир, но в Белграде его не услышали.
   - Не слышу вас. Не слышу, повторите.
   - Понятно. Все, говорю, понятно. Зачистили все хвосты.
   - Мы говорим по открытой связи, - сказал Сергей Сергеевич,  -  будьте
осторожны в оценках, Владимир Викторович.
   - Я постараюсь.
   -  Каковы  ваши  дальнейшие  планы?  -  спросил  издалека   секретарь
посольства.
   "А действительно, - подумал Мукусеев, - каковы наши дальнейшие планы?
Пить каждый день ракию и заниматься опросом "свидетелей"? А может,  прав
Зимин?"
   - Я не готов дать конкретный ответ,  Сергей  Сергеевич,  -  сказал  в
шипящую трубку Мукусеев. - Посоветуемся на месте с коллегами.  Возможно,
примем решение о свертывании расследования.
   Зимин ухмыльнулся и покосился на почти пустую бутылку с ракией.
   - Но два-три дня мы еще здесь пробудем, - закончил Мукусеев.
   - Хорошо, понял вас... Какие-то задания для нас есть?
   - Заданий, Сергей Сергеевич, нет. Но есть просьба.
   - Да, слушаю вас.
   - Позвоните в Москву,  нашим  семьям.  Сообщите,  что  все  у  нас  в
порядке, скоро вернемся.
   - Это не проблема, Владимир Викторович. Сделаю сегодня же  лично.  Я,
кстати, сделал бы это и без вашей просьбы.
   - Тогда конец связи.
   - Ждем вас. Желаем удачи.
   Мукусеев положил трубку на аппарат. Зданович подмигнул  и  достал  из
сейфа третью бутылку ракии.
   Потом продолжили в  бильярдной.  Хорошо  продолжили  -  по-славянски.
Широков и Зимин сразились на бильярде.  Оба  играли  хорошо,  но  Зимин,
значительно более нетрезвый, чем полковник СВР, все равно лучше. Загоняя
шар, он приговаривал: "Хорошо яйцо к христову дню..." Потом пели  песни.
Русские  и  сербские.  И  все  отлично  понимали  друг  друга...   Потом
перебрались на природу. Ехали на милицейской "заставе".  Как  уместились
внутри вшестером - непонятно. У реки жарили шашлыки и опять пили.  Марко
предложил пострелять по пивным бутылкам  из  его  табельного  пистолета.
Пистолет, как и автомобиль,  назывался  "застава"  и  по  габаритам  был
близок к ПМ.
   Шериф Марко расставил  пять  пустых  бутылок  на  бревне,  отошел  на
пятнадцать шагов, взвел курок и подергал себя за ус.
   - Сейчас, - сказал солидно, - посмотрите, как пуцают сербы.
   Ствол "заставы" ходил вверх-вниз. Бабахнул выстрел... второй, третий,
четвертый... седьмой. Затвор пистолета замер  в  заднем  положении.  Все
бутылки стояли на бревне.
   - Иди сюда, друже Марко, - позвал его  Зданович.  -  Тебе  нужно  еще
выпить, чтобы стала тверда твоя рука.
   Шериф  сменил  обойму  и  протянул   пистолет   Мукусееву.   Владимир
отказался. Отказались Зимин и Широков, а Джинн взял "заставу". Он  встал
с земли, взвел курок и  несколько  раз  вскинул  пушку,  прицеливаясь...
Потом открыл огонь. Он тоже расстрелял весь магазин - семь патронов - но
две бутылки все-таки снял. Третьей засадил под донышко.
   - Иди сюда, друже Олег, - позвал его Зданович. - Твоя рука тверда. За
это обязательно надо выпить.
   - Давно не стрелял, - сказал Джинн, принимая стопку с ракией.  Банкет
продолжился.

***

   Владимир проснулся ночью. В первый момент он не понял, где  находится
и как тут оказался. Он приподнялся на кровати, понял, что ночь,  что  он
лежит одетый, а в окно льется  лунный  свет  и  надсадно,  звеняще  поют
цикады... Он снова рухнул в подушку и закрыл  глаза.  И  вдруг  вспомнил
все. Вернее, не совсем все. Например, как вернулся в  пансионат,  он  не
помнил. Но начало  пьянки  с  мэром  и  шерифом  он  вспомнил.  Игру  на
бильярде. И совместное хоровое пение. И шашлыки на пленэре. И  Джинна  с
пистолетом в руке, и брызги разлетающихся бутылок... Дальше -  провал...
Да-а, товарищ депутат Верховного Совета, вы  достойно  представили  свою
страну! Куда как здорово! Бр-р-р...
   Болела голова, во рту дышала зноем Сахара. Хорошо бы принять таблетку
анальгина, но где его взять посреди ночи?..  Который,  кстати,  час?  Он
посмотрел на левую руку и не  увидел  часов.  Посмотрел  на  стол,  куда
обычно клал часы... и увидел бутылку пива. В дурном свете она  выглядела
айсбергом. Не веря себе до  конца,  Владимир  протянул  руку.  "Айсберг"
никуда не  делся  и  даже  оказался  холодным  на  ощупь.  Он  взял  эту
лунно-ледяную бутылку, зажигалкой сорвал пробку  и  припал  к  горлышку.
Вспомнил  старушку  в  Псковской  области:  как  боженька  босичком   по
горлышку... Вот это, мать, верно. Это правильно.
   Через несколько минут стало легче. Он закурил сигарету  и  подошел  к
окну. Луна  заливала  светом  округу:  виноградники,  поле  подсолнухов,
казавшихся в ее свете не желтыми, а зелеными, реку... В реке происходило
какое-то движение. Сначала он не понял, какое. Потом присмотрелся и  все
понял.
   Он стоял и смотрел как завороженный, не в силах  отвести  взгляд.  Он
смотрел до тех пор пока сигарета не обожгла пальцы. Он выронил сигарету,
матюгнулся и нагнулся поднять ее. А когда выпрямился, они  уже  выходили
из воды. Они шли, взявшись за руки, и обнаженные тела сверкали в  лунном
свете.
   - Ай, Джинн! - пробормотал Владимир. - Ай, везунчик!
   Он допил пиво и пошел в душ,  включил  воду  и  распахнул  окно.  Оно
выходило в торец здания,  и  реки  отсюда  не  было  видно.  Были  видны
виноградники и спящие за ними дома Костайницы. Владимир глубоко  вдохнул
теплый ночной воздух, наполненный ароматом садов.
   В вольере закричал павлин, а  на  дворе  метнулась  какая-то  длинная
тень. Владимир присмотрелся, но ничего не увидел.  Он  зевнул  и  решил:
показалось. Он быстро разделся и встал под холодный душ.
   Через пять минут он лежал  под  одеялом,  согревался  умиротворенный.
Звенели, звенели, звенели цикады.  Но  он  не  обращал  внимания  на  их
предупреждающий голос.

***

   Проснулся Владимир на удивление свежим и отдохнувшим. В первый момент
он даже подумал: а не приснилось ли  ему  ночное  пробуждение  с  пивом,
случайно  подсмотренной  сценой  в  реке  и  лунным  светом?..  Нет,  не
приснилось. Вот и бутылка пустая на столе... Но что же  дальше?  Похоже,
что все концы отрублены. Нужно признать правоту Зимина и "бери шинель  -
пошли домой". Он подошел к окну и (не поминай  черта  -  он  не  явится)
увидел Зимина, моющего машины у реки.
   Серьезный  важняк  Генпрокуратуры  курил  сигарету  и  кое-как  возил
мыльной тряпкой по капоту... Не,  ночью  вид  из  окна  был  интересней.
Обнаженное тело Сабины в лунном свете  смотрится  несколько  лучше,  чем
Зимин с тряпкой в руке.
   Зимин увидел Мукусеева в окне и приветственно поднял  руку.