элите. Она считала себя белой, теперь мне это
было  ясно.  Как, интересно, выглядят  негритянские  поселения, удаленные от
городов?
     Я повернулся  и поплелся  обратно.  Мне  показалось, что  я  уже  зашел
слишком далеко. Около уличных колонок стояли очереди женщин с ведрами. Здесь
не знали ни  водопровода, ни канализации.  Я  прибавил  шагу и возвращался к
благоустроенному центру. Лучше не буду лишний раз показываться.
     В одной из соседних улиц я увидел что-то похожее на торговый дом. Может
быть,  там смогу купить сигареты. Но когда я  вошел внутрь и  с любопытством
осмотрелся, кто-то положил мне руку на плечо.
     - Что здесь делаете, господин, не знаете правил?
     Я  медленно повернулся,  и по спине  у меня, в спертой духоте магазина,
пробежал мороз.  За мной  стоял цветной  полицейский  и указывал  на большую
надпись:
     "ТОЛЬКО ДЛЯ ЦВЕТНЫХ!"
     Я притворился непонимающим и ответил по-немецки.
     - Документы, господин!
     Обращение было ясным, прикидываться не имело смысла.
     Зачем  я  сюда  лез, было  мне  это нужно?  Я подал  ему  удостоверение
"Анти-Террористической  Унии". Мгновение он  изучал  его, а потом  указал на
двери.
     - Вернитесь в квартал для белых, здесь вам нечего делать!
     Не возражая,  я вышел. Рубашка на спине взмокла  от пота. Лезу прямо  в
руки полиции. В цветном квартале для белых те же правила, что  и для цветных
- в  квартале  для  белых. Нечему  удивляться, это  естественно.  И  незачем
выходить на улицу, случайная проверка  может быть опасной.  Теперь я  уже не
плелся, а решительно шагал к главному перекрестку, образующему центр города.
     Было  предобеденное время,  и улицы неожиданно переполнились машинами и
людьми.  Меня  обступила пестрая смесь  красок  и  лиц,  запахов  и  звуков.
Неприязненные взгляды. Временами меня кто-то больно  толкал. Через  всю  эту
суматоху пролетали переполненные автобусы. Я забрел слишком далеко, здесь не
было  даже и следов  покорной вежливости цветных. Вежливость  была  обманом.
Лицемерие - спасительный щит униженных.
     Вдруг  завыла  сирена,  толпа  брызнула  во все  стороны,  и  на  шоссе
показалась  полицейская  машина.  Я  втиснулся  в  кучку  людей  в  подъезде
какого-то дома. Машина прижалась к противоположному тротуару и остановилась.
Из  машины  выскочили трое полицейских  и потащили  какую-то  женщину.  Двое
немилосердно колотили ее длинными дубинками, напоминающими  ореховые трости.
Она  упала на  землю,  но  ее  тянули дальше  по грязному  тротуару  к дому.
Светло-голубое пятно на мостовой.
     Сердце у меня остановилось. Это же... ведь это же...
     Гледис!
     Сирена умолкла. В  диких зарослях  за мной гнался хищник. Переполненный
автобус  закрыл  на миг полицейскую  машину.  Я  чувствовал  на  шее горячее
дыхание  хищника и слышал, как его лапы касаются земли. Нет, я ему не дамся!
Я выскочил из подъезда и прыгнул на ступеньку автобуса.
     Гледис, схватили Гледис! Как я мог думать, что они не доберутся до нее,
что ее не арестуют?
     Уис  дал  показания, он  продержался  достаточно долго,  скорее  всего,
сдался,  когда наступило  утро,  когда  его  порядочно исколотили, когда ему
пригрозили бог знает чем. Затем  он  вспомнил о бедной Гледис, и  они были у
нее дома, а потом поехали за ней прямо на завод. Где ты была вчера, где тот,
второй...
     Я  висел  в воздухе, судорожно вцепившись в латунную ручку. Я не  знал,
куда еду, я только чувствовал дыхание хищника и удары его лап.
     ТОЛЬКО ДЛЯ ЦВЕТНЫХ!
     Люди, висящие на подножке, поняли, что я  не цветной, что не отношусь к
ним. Медленно и упорно они начали  меня выталкивать. Мы были  уже далеко  за
перекрестком, и  вокруг  - только  убогие низкие домики,  хибарки из досок и
жести.  Меня  не  отважились сбросить или  оторвать  руку  от ручки,  однако
давление их тел было направлено  не внутрь, а наружу. У меня все улетучилось
из головы. Я должен удержаться. Когда же будет остановка, когда уж, наконец,
будет остановка...
     В  окне  автобуса я  заметил  табличку: "ИСКОР".  Автобус направлялся к
сталелитейному заводу. Сколько еще это может продлиться? Свободной рукой я в
отчаянии обхватил вокруг пояса мужчину, стоящего передо мной. Если  я упаду,
то  и  он  упадет  тоже!  Скрытый  поединок  ненависти  продолжался.  Раньше
существовал только белый расизм, но в наше время расизмом заражены  и черные
и цветные. Ненависть вызывает ответную ненависть.
     Мы давно уже выехали из поселения. Лицо мне жгло  ослепляющее солнце. Я
почувствовал, что руку  начинает  сводить судорогой,  что  уже  не удержусь.
Может,  решиться  соскочить? Однако скорость была слишком велика, и инстинкт
самосохранения   был  сильнее  судороги.  Я   продолжал  висеть   дальше  на
переполненной  подножке  до  тех пор, пока  автобус не снизил скорость перед
въездом   на  широкую   асфальтированную  автомагистраль,  ведущую  прямо  к
сталелитейным заводам. Тут  я соскочил.  Негры  довольно захохотали. Автобус
снова набрал скорость и исчез вдали.
     Я  растерянно шагал по краю  шоссе, сам не  зная куда. Схватили Гледис,
ехали за мной. Я вытер разгоряченный лоб. Солнце било в висок. Я должен уйти
как  можно  дальше отсюда,  теперь  меня,  вероятно, ждут,  перевернули  всю
квартиру  вверх ногами. По  законам полицейской логики, я должен  вернуться.
Вышел  только на прогулку.  Но на сколько  хватит у  них  терпения,  сколько
пройдет времени, прежде чем они поймут, что я не вернусь?
     Я шел вдоль бетонного забора, за которым тянулись корпуса сталелитейных
заводов и батареи  градирен. Потом вдалеке я заметил  автовокзал с колоннами
автобусов, ожидающих окончания смены.
     ТОЛЬКО ДЛЯ ЕВРОПЕЙЦЕВ!
     За перегородкой из алюминиевых прутьев  стояли белые могучие  машины  с
широкими  окнами и  удобными  сиденьями. Никаких  старых, давно  отслуживших
драндулетов. Один  автобус только что тронулся с места. Я побежал  и замахал
рукой. Шофер заметил меня и остановился.
     - В Преторию, господин? - спросил он с услужливой улыбкой.
     - В Преторию, - и я подал ему двухрандовую банкноту.
     Мне оставался только  один  путь,  другого  выхода не  было.  Я  должен
попасть на вокзал раньше, чем раскачается  полицейский аппарат, прежде,  чем
начнут  прочесывать город. Вернуться к Тони,  обратно  в Порт-Элизабет.  Это
последняя надежда.


        ГЛАВА V

     Кондиционеры  работали  безупречно. Вошел  черный  проводник в  зеленом
пиджачке, накрыл столик  и поставил  передо мной холодное  пиво.  Потом тихо
закрыл двери. Монотонный стук колес. За окном африканская ночь. Чужая земля,
о которой я ничего не знаю.
     Гут сидел напротив меня  и дремал. Его  лицо в сумерках расплывалось. У
него был продавлен череп и выпучены глаза. Так, значит, мы не убежали, ни от
чего не убежали. Только  без- рассудно метались  по замкнутому кругу.  Когда
два куска урана соединятся  и образуется критическая масса, то уже  никто не
убежит.  Взрыв  заразит  местность на  протяжении нескольких сот километров.
Здесь все было заражено прежде, чем  дело дошло до взрыва.  Гут был одной из
первых жертв. Я еще дышал, еще пил пиво. Отупевший и подавленный.
     Детекторы   Гейгера  -   Мюллера  молчали.  Экспресс  уносил   меня  от
смертельной  волны. Светло-голубое пятно лежало на  тротуаре, а те,  вокруг,
колотили дубинками.  Это были не белые полицейские, а цветные, такие же, как
и она.
     Я оставил там Гледис. Еще никогда мне не было так стыдно.  Теперь из-за
меня ее осудят  на  каторжные работы.  Она заслонила меня своим  телом.  А я
бросил ее в такой момент, думал только о себе, плевал на нее!
     "Ты всегда был идиотом!  - сказал Гут недовольно из  темноты. Как бы ты
смог ей помочь? Будь доволен, что остался цел и  невредим. Но только не будь
самоуспокоенным. Она все им выложила, у них есть твое подробное описание".
     С трудом я пришел в себя. Сиденье было пустым, Гут куда-то исчез. Вышел
на полдороге. Я был в купе один. Только не спать, я должен выдержать, только
не  поддаться  сновидениям.  Меня начало  охватывать  чувство  безвыходности
положения.  Гут, будучи моряком, объехал весь  свет.  Всюду он  хоть немного
ориентировался и во всем мог  разобраться. Против него я был младенцем. Этот
мир для меня был чужим, я не знал его законов и не мог с ними свыкнуться. Он
обманул меня.  Он  не был таким, каким я его желал видеть, каким я его хотел
ощущать. Все сильнее я  осознавал,  что  не имею к нему никакого  отношения.
Ошибку я сделал не сегодня или вчера, это была уже простая сумма ошибок. Та,
самая  главная,  ошибка  произошла  тогда,  когда  я  сказал  Августе -  да.
Когда-то, ужасно  давно,  может быть, целый  век  назад. Но  только теперь я
начинал действительно понимать и видеть взаимосвязи. Поздно! Выбросил я свою
жизнь и  тщетно  хочу  вернуть  ее  обратно.  Я с досадой  потянулся. Вечная
карусель, не  буду об  этом думать!  За окном была  жаркая  темная ночь. Что
будет завтра?  Я не мог представить. Человек - это соринка, пыль, не имеющая
понятия, куда  его в следующее мгновение занесет  космический  ветер,  и  не
способная понять свою беспомощность,  поверить  в  нее. Я тоже  тороплюсь по
намеченному пути, но не знаю, кто и почему его определил, и  никогда  это не
узнаю. "Гильдеборг", купе,  в котором  я  сижу, мертвый Гут и светло-голубое
пятно на  тротуаре  - все это лишь вехи  на пути, приметы нашего  абсурдного
мира, так же, как и я сам.
     Что  я  могу сделать  в  этой  ситуации? Вероятно, ничего, предоставить
экспрессу  южноафриканской железной  дороги  уносить  меня  дальше и на  все
наплевать. "Только для европейцев!" Счастье, что я не черный.

     Сутки спустя, поздно вечером, я сел в такси с белым шофером. Но я знал,
что он  не белый, что это обман.  Здесь нет белых  шоферов  такси. Я  назвал
адрес и  приготовился к дальнейшим ударам судьбы. Как встретит Тони блудного
сына?  Меня обдало  влажным  дыханием  океана, мы  мчались вдоль побережья к
пригороду. Никто нас не остановил, нигде не было полицейского патруля. Может
быть,  я  вижу  все в  черном свете? Трусливый европеец! Заплатив, я  прошел
через  железные ворота. Фред как раз поливал тщательно подстриженный  газон.
Он вытара- щил на меня глаза, а поток воды бил прямо в цветочную клумбу.
     -  Где вы болтались,  парни?! -  заорал  он бешено.  - Вечером прилетит
самолет, я должен позвонить Тони!
     Он бросил  шланг и полетел в бунгало. Я глубоко вздохнул.  Все  прошло;
вечером прилетит самолет,  и я исчезну из этой проклятой страны. - Все равно
куда. Хоть немного  пожить как нормальный человек, пусть в униформе, пусть в
корпусе Макса Гофмана. Я не должен бояться.
     Примерно через пятнадцать минут примчался "ситроен" Тони Шефера.
     - Вы свиньи, вы проклятые свиньи! -  орал он из машины. Открыл дверцу и
выскочил. - Где вы так долго шлялись...
     Ударом кулака он  свалил меня  на каменный  пол террасы  и начал пинать
ногами.  Меня  охватило бешенство, яростное, неудержимое, во мне пробудились
все ужасы, которые я пережил.  Я бился  за жизнь. Я безжалостно схватил Тони
за ногу, скрутил ее и рванул. Он упал  да спину и головой ударился о камень.
Я размахнулся кулаком...
     - Довольно!  - заорал Фред. - Или  я прихлопну тебя! - И в  руке у него
блеснул пистолет. - Вечером прилетит самолет!
     - Куда ты дел Сейдла, прохвост?  Где  остался  тот, второй? -  застонал
Тони  и  тяжело стал подниматься. - Болваны, я уже о дезертирстве сообщил  в
полицию, что теперь с этим делать?
     Я вытер разбитое лицо и уселся в плетеное кресло.
     - Сейдл не придет, - сказал я. - Несчастный случай, его уже закопали.
     Ярость улетучилась.  Они неподвижно  смотрели  на меня. Я сунул  руку в
карман и подал им удостоверение.
     - А деньги? - выдохнул Фред.
     - Остались с ним, можете вычесть их у меня из первой зарплаты.
     Тони доковылял к другому креслу и вытер носовым платком разбитый рот.
     - Я  это знал, мне сразу  же пришло в голову,  что  вы приехали кого-то
прикончить.  Но  я думал, что вы это уже сделали, что  уже бежите... - и  он
тупо посмотрел на меня. - Ужин, Фред, - сказал он, наконец, усталым голосом.
- У нас еще есть час времени.
     Солнце   стояло   над  горизонтом.  В   бесконечной   дали  переливался
карминово-пылающий  океан.  Конец  света!  В  тот  момент,  когда  я  покину
побережье,  для меня настанет конец  све- та. Никогда  я  не вернусь  домой.
Здесь -  дорога,  по  которой  я  приплыл,  отсюда  я  и должен возвращаться
обратно. Палитра красок потускнела. Меня охватила  ужасная  тоска; исчезну в
глубинах континента, и никто  не  узнает, как я кончил. Никому это  неважно,
мое существование перестало иметь смысл, меня уже нет. Как бы я сейчас хотел
идти по Либеньскому мосту и смотреть на мутную Влтаву!
     Фред накрывал  на  стол. Холодная  закуска  из  сыра и консервированной
ветчины. Все, что было в  доме.  На скорую руку.  Потом  он  принес  бутылку
южноафриканского  виски,  и,  не  говоря  ни  слова, мы  начали  напиваться.
Возможно,  они  хотели   придать  мне  храбрости,  вероятно,  знали,  как  я
расстроен. Мы выпили бутылку  еще раньше, чем закончился ужин, но настроение
не улучшилось. Нам не о чем было говорить. Виски было плохое.
     Потом Фред проводил нас к машине, Тони сел за руль,
     - Ладно, всего  хорошего, - сказал Фред и подал свою единственную руку.
- Там лучше, чем в каталажке.
     У  меня было такое  чувство,  будто  я покидаю родной дом и уже никогда
сюда не вернусь. Море, по которому я приплыл, растаяло. И Гут не сел со мной
в машину. Он покинул меня окончательно. Я остался один.
     В  половине  восьмого  вечера  на  самой отдаленной  посадочной  полосе
порт-элизабетского   аэродрома   приземлился   транспортный  "Висконт"   без
опознавательных  знаков. Тони подвез меня  в машине с  погашенными фарами  к
самому его фюзеляжу.  Из самолета спустили металлическую лесенку. Тони подал
кому-то вверх мои документы и с облегчением сказал:
     - Присмотрите за ним, это еще тот бандит.
     Беспомощно  я  смотрел  на  незнакомый небосвод,  на  котором  сверкали
большие чужие звезды. Бежать! Но бежать было некуда. Вместо этого я полез по
лесенке вверх.
     На полу между  ящиков  и  объемистых  бесформенных  мешков  развалилось
несколько парней, которые при свете матового плафона на потолке без интереса
рассматривали  меня.  Потом  двери  захлопнулись, свет  погас,  и  "Висконт"
двинулся на старт.

     -   Давай,  парни,   давай!  -   горланил  без   устали   из  открытого
бронетранспортера сержант Маретти, - Не халтурьте, поднажмите!
     Задыхаясь,  мы  неслись в  высокой  траве и стреляли  короткими частыми
очередями.  Где-то справа сопели Кюллов, Джоел  и Вердинг, слева - Пальмер с
Тенсером.  Но я никого не видел. Трава  саванны была  высотой не  менее двух
метров,  и только Маретти,  стоящий  у пулемета на транспортере,  возвышался
перед нами, как маяк.
     - Вперед, вперед! Вы должны успевать за машиной, иначе вас укокошат!
     В глазах у меня  рябило,  солнце хлестало  по спине, и изо всех пор лил
пот. Нестерпимая жара саванны накаляла автомат, как утюг. Я продирался через
травянистые джунгли, облепленный мухами  и насекомыми. Они чуяли пот и кровь
и тучами стлались за нами. Холмистое плоскогорье трескалось от жары. Вдалеке
колебалась и трепетала в мареве вершина Иньянгани. Прочесывание саванны. Уже
три недели  мы  ежедневно тренировались.  На ходу спрыгнуть с транспортера и
развернуться в цепь. Стрелять очередями веером, не целясь. Без устали бежать
и гнать "неприятеля". С утра до вечера, целый день и снова до упаду.
     Я был размолот, помят и ободран. На мне не осталось, живого  места, но,
несмотря на это, я  пробирался через траву  и густые заросли. Маретти  орал,
горланил и подгонял нас  бешеными очередями из пулемета. Я не мог  о  чем-то
думать. Не мог ничего соображать.  Наконец, когда транспортер остановился  в
тени акаций или брахистеций, мы  упали на растрескавшуюся землю и лежали как
убитые.
     -  "Противник" прострелил бак  с питьевой водой, - хохотал  Маретти, до
вечера вы должны выдержать, так что пить будете на базе.
     Каждый второй день  "противник простреливал"  бак с питьевой  водой. Мы
сходили с  ума  от жажды. Все те  новички,  которых сборный самолет  высыпал
среди  ночи на аэродроме в Умтали.  Немцы,  англичане,  французы, швед  Кейт
Пальмер.  У  него была та- кая же белая, обесцвеченная кожа, как у  меня,  и
теперь мы оба обгорели одинаково. Клочки кожи висели у нас на лице и  руках.
Мы не решались даже на минуту снять рубашки.
     - Давай,  парни,  давай!  -  орал снова  сержант. -  Конец  отдыха! Кто
выбьется  из темпа - тот списан,  я  ничего не  хочу слышать!  Закройте рты,
тренировка считается боевой акцией, получите доплату. Все в машину! Атака на
"противника" в густых зарослях!
     Мы двинулись. Стальная обшивка транспортера была  как раскаленная печь,
тени деревьев исчезли, саванна выдыхала, душный, пряный аромат,
     - Давай, парни, давай!
     Один за  другим  мы покидали кузов транспортера. Прыжок, падение, и тут
же  на  ноги! Автоматы веером разбрызгивали огонь.  Только не отклоняться от
цели, не  попадать в сектор  обстрела.  Окровавленные,  мы пробивались через
непроходимую  саванну. Над  гористой полосой накапливались  тяжелые дождевые
тучи.
     ...Августа  даже  не успела открыть  зонтик. Ливень налетел неожиданно,
затопил нас. Мы бежали  по  лесу, через кусты, и потом  увидели кормушку под
навесом с остатками прошлогоднего сена...
     Густые заросли кончились,  в глазах  у меня  были слезы. Ноги  и руки -
сплошной кровавый шрам. Транспортер врубался в стену сожженных солнцем трав.
     - Все в машину! Кто опоздает, того прикончат!
     Выхлопной газ бил мне в лицо.  Я прыгнул на ступеньку и упал в открытый
кузов. Сержант пнул меня ногой:
     - На место! Займи свое место, болван!
     Тучи над Иньянгани как невероятный сон.
     ...Мы с Августой упали на сено. Тогда она впервые  овладела  мной, не я
ею,  а она мной. Перед  этим  у  меня никогда не было  девушки. Под губами я
чувствовал упругость ее кожи. Какой я был в то время глупец!..
     - Назад, на базу! Возвращаемся! - горланил Маретти.
     Дождь  рассеялся, клубы  пыли  закрывали обзор.  Мы ехали  по  песчаной
калахарской полосе, тянущейся, как  свежий шрам,  вдоль  подножия холмов  до
самого лагеря.  Эрозия подтачивала  саванну  и  превращала ее  в пустыню.  В
двадцати  километрах  к  востоку  лежала   граница  с  Мозамбиком.  Там  был
расположен наш корпус. Отборная армия Гофмана, пятьсот готовых на что угодно
парней  с самым  современным оружием.  Транспортеры  и вертолеты  "Алоетте".
Суровая служба! Но и плата тоже  соответствующая.  Я не слышал, чтобы кто-то
из парней  жаловался.  Разговор  шел на  немецком,  английском,  польском  и
сербском,  но  более всего  на африкаанс. Расовые  преграды не существовали.
Здесь  были и  цветные  американцы с опытом  войны  во  Вьетнаме,  французы,
прошедшие Алжир, но костяк составляли англичане и голландцы.
     После интенсивной месячной  тренировки нас  должны были распределить по
отдельным отрядам. Капитан  знал каждого наемника  лично и знал, кто  на что
способен.
     Политическая и военная  ситуация  обострялась не только  на границах  с
Замбией  и  Ботсваной, куда  проникали партизанские  отряды  ZAPU* и ZANU**,
против которых вводились в бой регулярные воинские части, все чаще инциденты
происходили и  на  вроде бы  спокойной границе  с  Мозамбиком. Белые фермеры
толпами покидали богатые усадьбы, продавали их, когда находился покупатель -
даже  если  он  был черный или цветной.  Или просто  бросали их и уезжали  в
Европу.

     ------------ * ZAPU (ЗАПУ) - Союз  Африканского народа Зимбабве. **ZANU
(ЗАНУ) - Африканский Национальный союз Зимбабве. ------------

     Задачей  корпуса Гофмана являлась  охрана пограничных  обла