нут
годы,  прежде  чем  человек  заметит,  что,  в  сущности,  он  и  его  жизнь
изменились, что он идет по другой земле, очутился на другом берегу.
     Я   испытал  таких  этапов   несколько.  Первый  закончился,  когда   я
познакомился  с  Августой. С тех пор  все  делилось на "до Августы" и "после
Августы".  Разделительная  грань  микроистории.  Второй  этап  начинался  не
свадьбой  и не мгновением, когда мы пересекли границу. Начался он, бог знает
почему,   ослепительной   вспышкой   электрода,   коснувшегося   конструкций
пассажирского судна "Аугсбург"  на судостроительной верфи Кратцманна,  где я
начал, после  нескольких отчаянных месяцев  поиска вакантных мест, работать.
Тогда мне  пришло в голову,  что  именно в  это мгновение  исчезли детство и
юность, что у нас нет никого, кто бы нам помог, что только теперь мы созрели
и  предоставлены  сами  себе. Сколько,  интересно, километров  электродов  я
расплавлю,  прежде чем что-то  изменится,  прежде чем моя жизнь вернется  на
нормальные рельсы? Но на какие рельсы, если те, которые  за мной - взорваны?
Перед  собою  я  ничего   не  видел,  только  раскаленную  струйку  металла.
Бесконечную, мгновенно твердеющую  и  затягивающуюся  темным  стеклообразным
слоем окали-  ны. Но под ударами молотка слой  послушно  спадал, как белье с
тела Августы.
     Здесь был конец того удивительно короткого этапа, здесь у меня кончился
электрод,  и здесь я сделал последний сварной шов. На  "Гильдеборг"  - судне
жестокой  правды и познания - все кончилось. Как  только я ступил на палубу.
Нынешний этап наступил не в оглушающем залпе ракет, разрывающих спасательные
шлюпки,  не в стальном омуте, в  который мы погрузились,  как в  могилу, а в
"Де-Пайпе".  Там  началась моя  трагедия, трагедия прозрения.  Она  касалась
только меня.  Не тех  людей в шлюпках, не капитана Фаррины, которого сломали
террористы. Терроризм - мощное оружие, никто от него не защищен.  Бьет прямо
в  сердце, парализует  разум и  волю.  Августа была моей  террористкой,  она
уничтожила меня так же равнодушно и без колебаний, как  те два капитана, как
ракеты миноносца команду "Гильдеборг". Разорвала меня, принудила  отказаться
от  собственного  "я".  Иоганн  Фаррина  пожертвовал  всем,  чтобы спасти то
единственное, что имело для него цену.  Я не жертвовал  ничем, собственно, я
ничего и не имел, я только внутренне разложился.  Я ни  на что не годился, и
ничто для меня не играло роли. Подходящий человек для "Гильдеборг".
     - Мы должны его убить!  - сказал из темноты Гут. Его  занимали такие же
мысли.  -  Мы  должны  его  прикончить,  Ганс,  должна  же быть какая-нибудь
расплата. Он загребет денежки, а каково тем сорока парням и их семьям!
     Я  слышал,  как  он  переворачивается  и садится. Спиной  он  оперся  о
металлическую стену.
     -  Живыми  мы все равно  отсюда  не выберемся, - сказал  он  неимоверно
серьезно. - Не могу себе  представить, как мы  сможем  сойти с  корабля, как
попадем  на  мол.  При  выгрузке  будут  такие же меры безопасности,  как  в
Амстердаме. Очистят мол и всю округу. А  если нас поймают... Но ведь мы уж и
сейчас мертвы, -  проронил он с трудом. - Поэтому и думаю, что мы должны его
прикончить, это наша обязанность!
     -  По-видимому, ты прав, - вздохнул я, - но  действительный  виновник в
другом месте,  а капитану,  возможно, свернут  шею раньше, чем нам.  Но если
представится случай, можно это сделать.
     Из глубокого пессимизма Гута рождалось отчаяние. Отсюда не было дороги.
Мы только на минуту приостановили смерть. Ночью выйдем  отсюда, пролезем  по
шахтам и каналам, проникнем  на капитанский мостик и убьем капитана железным
прутом.
     Меня  не страшила фантастичность этого намерения. Я резко распрямился и
раскинул руки. Череп захрустел - снова я слышал этот кошмарный звук. Я начал
кричать. Чему помогает человек  криком? Кого  пытается прогнать и устрашить?
Или  это  только  голос  зверя,  дремлющего  внутри,   того  древнего,  чуть
цивилизованного зверя?
     Гут начал трясти меня.
     - Проснись, перестань же орать!
     Я открыл глаза,
     Темнота?
     Сон или действительность?  Разговаривал ли я минуту тому назад с  Гутом
или это мне показалось? Жара была невыносимой, невозможно было дышать.
     -  Не выдержу я этого, не  выдержу, - шептал я, - через  минуту сойду с
ума, разобью себе голову!
     Снова этот звук!
     Нет, это Гут освободил затвор  вентиляционного перекрытия. Я карабкался
за ним. Исчезнуть из этого страшного склепа.
     Жара в трюме была еще больше,  чем в изолированном стальном резервуаре.
Мы открыли выпускной кран, поток воды хлынул.
     Возрождение!
     Облегчение!
     Выдержать! Прошел еще один  день  или два? "Гильдеборг" когда-то должна
пристать, конечно, должна.
     -  Это бессмыслица - убить капитана, - сказал я счастливо, держа голову
под струйками воды. - Это страшная глупость.
     - Ты хочешь его убить? - спросил Гут.
     - Я - нет, это ты предлагал... - Я оторвался от краника, здесь мрак был
слабее и прозрачнее. Мы видели лица друг друга.
     - Что-то тебе показалось, я не самоубийца.
     - Может быть, может быть, ты прав, что-то мне показалось.
     Только не спорить, мы не должны начать ссориться. Галлюцинации. Сами не
знаем, что мы говорили, что нет. Мы должны сосредоточиться  и контролировать
себя.  Не спать!  Разработать  план и  обсудить, как отсюда  исчезнуть,  как
выбраться с этого корабля. Не ждать случайности, начать строить мост.
     -  Мы должны  взвесить все способы, как  покинуть судно, - сказал  я. -
Найти такой, который даст наибольшую надежду на успех.
     - Есть только один путь, - усмехнулся  Гут, - с  палубы  по трапу  - на
мол. Но пока трап спущен, у него стоит стража. Днем и ночью.
     - Прыгнуть в море и плыть!
     - В порту? Мы даже не знаем, где пристанем. Днем это исключено.
     - А ночью?
     - Ночью...  Их целью будет как  можно  быстрее  разгрузиться, и снова в
море. Через пару часов  судно  поплывет дальше. По-видимому, ночью стоять на
якоре не будет.
     Мы крепко затянули выпускной кран.  Вода нас освежила.  Да, есть только
один путь. По трапу  - на мол.  Мол будет выделен где-то в  конце  порта.  В
самом отдаленнейшем конце!
     Мы молчали.
     Нам не  хотелось возвращаться  обратно в  стальной омут.  Мы  стояли  у
лесенки и смотрели на далекие аварийные огни.
     Судно вибрировало и качалось.
     - Приближается буря, - сказал Гут. - Возможно, пару дней будет паршивая
погода, вот уж нам достанется!
     - Зато станет прохладнее.
     -  Нет,  только  повысится  влажность.  Держу пари,  что мы уже в южном
полушарии.
     Для меня было  все  равно.  Южное или северное. У меня в голове  сейчас
были другие мысли. Как бежать с корабля, как выйти на палубу, сойти по трапу
и через пустой мол пройти в порт?
     - Сколько людей будет на разгрузке? - спросил я.
     Гут пожал плечами.
     - Бригада в трюме, бригада в вагонах, крановщик и офицер, который несет
вахту. Достаточно для того, чтобы нас поймали.
     - А остальные?
     - Возможно, получат увольнительные, возможно, будут  вести подготовку к
отплытию, не знаю, - пожал он плечами.
     Я  представил  себе,  как грузчики  наваливают  контейнеры  на  широкую
платформу, как ее поднимает кран и уносит к вагонам на молу. Что будет, если
какой-нибудь контейнер  упадет?  Вероятно, ничего,  эта  возможность учтена.
Конечно, если он  не разобьется,  ударившись  о стену вагона,  и не засыплет
грузчика порошком окисла.
     И тут мне пришло в голову! Искра из глубин, ассоциация!
     Если  действительно  произойдет  авария  и  повредится  контейнер,  все
сбегут.  Костюмы не  обеспечивают  надежной защиты.  Дозиметры  проснутся  и
включат сигналы тревоги... Я представил себе панику и услышал рев сирен.
     Неожиданно для меня все стало ясным. Для нас это единственный путь.
     -  Нашел!  -   выпалил  я.  -   Мы  должны  вызвать  тревогу.  Повысить
радиоактивность,  вызвать радиацию, чтобы сигнальные устройства подняли шум.
В этой панике мы сможем убежать.
     - Как ты ее хочешь вызвать? - спросил Гут непонимающе.
     Я начал  смеяться.  Дорога  была открыта. Вынырнуло  решение -  не знаю
откуда, но оно было здесь, и это было единственно возможное решение.
     -  Нарушим  поверхность  одного  из  контейнеров. Как  только  начнется
выгрузка, мы пробьем свинцовый кожух, и излучение начнет струиться наружу. В
эту минуту включатся  сигналы тревоги.  - Я безумно рассмеялся. - А мы будем
удирать,  как остальные.  Мы должны  раздобыть еще  один противорадиационный
костюм  и  инструменты,  но прежде  всего подготовим контейнер. Оттащим  его
сюда!
     Нас  охватила   такая   лихорадка,  будто  мы   вот-вот  пристанем.  Мы
направились  к  складу.  Голова  у  меня была полна  новыми вопросами. Каким
способом закрыты контейнеры, какой толщины кожух? Какую  дозу радиоактивного
излучения можем мы получить? Но об этом я заботился меньше всего. Радиация -
так радиация. По всей вероятности, это будет не более чем несколько десятков
рентгенов. Если переживем  это  плавание,  переживем  и облучение.  В  белых
костюмах  мы  проникнем  на  мол,  а  потом  в  порт.  Я  остановился.   Что
предписывает  инструкция   по  технике  безопасности?   Покинуть  угрожаемое
пространство, а  что дальше?  Кто производит  ликвидацию очага излучения? Не
экипаж  ли  судна? Или  вызовут  специалистов?  Я  не  знал.  Никто  нас  не
инструктировал.  А  что  будут  делать люди,  которые заняли  корабль,  даже
приблизительно  невозможно  было определить.  Но  мы  будем бежать. Бежать и
пытаться исчезнуть. Никто нас не остановит!


        ГЛАВА III

     А потом началось!
     "Гильдеборг" задрожала  и застонала, перевалилась с  боку на  бок и так
резко провалилась, что у нас захватило дыхание, а потом снова была выброшена
гигантской силой вверх. Буря настигла нас и ударила!  В  одно мгновение! Она
разразилась  в тот  момент, когда мы бежали к складу.  Шпангоуты вокруг  нас
трещали, и удары волн были так страшны, что я в ужасе ухватился за ближайшую
траверсу, сполз на вибрирующий пол из рифленого стального листа, и уж только
потом меня вывернуло наизнанку.
     Не  сознанием,  а всем  существом воспринимал я, как  корабль работает,
трещит,  напрягается.  В  мгновения  тишины,  которые наступали,  когда  нас
бросало вверх или швыряло в пропасть, я слышал сухой скрип стальных траверс.
Выдержат сварные  швы  или  не выдержат? Перед  глазами у  меня текла тонкая
струйка   расплавленного   металла.  "Гильдеборг"   стала   ничем,  даже  не
скорлупкой, разве что жалкой щепкой  на гигантской беспредельной поверхности
одичавшего океана. То, что мы все еще плыли, было случайностью, не более чем
случайностью.  Когда  волны поднимали корму, я повисал в пустоте и  отчаянно
впивался   пальцами  в  стальные  укосины,  ошеломленный  ревом  работающего
вхолостую корабельного винта.
     Я лежал  на шершавом  листе железа и судорожно всхлипывал. Я забыл, что
существует Гут, и  не понимал, почему я здесь. В голове  у меня было  пусто,
она была как чужая. "Я не хочу умирать,  я не хочу умирать, господи боже,  я
не хочу умирать!"  Это  была единственная  мысль, которая владела мной.  Все
остальное  было мне безразлично:  окисел  урана, взорванные шлюпки, вся  моя
судьба. Последнее желание:  лежать, уснуть, забыться. Окутаться изоляционной
ватой. Тело лежит на полу в кромешной тьме самого нижнего трюма, но меня уже
в нем нет. Я исчез. Сошел с этого проклятого судна и блуждаю по водам. Ничто
меня не касается. Бессмысленная суета человеческих стремлений, мошенничества
и убийства,  выкрики агитаторов, шепот тайных советчиков или  нагота женщин.
Ничто!  Отныне я сам нагой, нагой и свободный.  "Гильдеборг"  - мой  корабль
прозрения. Оттуда, из темноты, я постигаю мир, где все - наоборот. То,  чему
мы  придаем вес,  никакого веса  не имеет, что, кажется,  должно быть ничем,
является чем-то. Человек должен время от времени побалансировать  на границе
меж жизнью и смертью, одновременно увидеть обе стороны - тогда он, возможно,
поймет себя...
     По моему лицу стекала вода и струилась за воротник комбинезона.
     -  Тебе  порядочно  досталось! - вздыхал  надо  мною Гут.  - Зачем тебя
понесло в море, слабак! Поднимайся, мы  должны исчезнуть  прежде, чем придут
проверить склад!
     Я ощутил  вкус виски  из  капитанских  запасов.  Разбитый,  подпираемый
Гутом,  еле передвигаясь, я  потащился к омуту. Виски было  отвратительное -
конец света!
     - Такие бури  бывают только под тропиком Козерога, - сказал  Гут, когда
мы забрались в  свое убежище.  -  Налетят внезапно и так же быстро исчезнут.
Возможно, мы  плывем в  Бразилию  или  Аргентину. Это значит, что  мы  можем
пристать со дня на день.
     Что означает день?  Стрелки часов, слепо кружащиеся  вокруг циферблата.
Мы уж давно перестали следить за ними, для нас они ничего не значили.
     Я догадался, о чем думает Гут.
     - Контейнер  подготовим сразу  же, как только  немного придем в себя, -
сказал я.  - Можешь пока поискать что-нибудь, чем  пробить  свинцовый кожух.
Возможно,  будет достаточно  большого  гвоздя,  вобьем  его  в кожух, как  в
дерево. Лучше всего было бы, конечно, долото.
     - И это все? - спросил недоверчиво Гут. - Это возможно?
     -  Может быть, хотя я этого  никогда не  делал. Все  зависит от толщины
кожуха. Если найдем подходящий инструмент, то должны бы его пробить.
     Я даже не заметил, когда исчез  Гут. Я дремал,  убегал,  а "Гильдеборг"
все плыла  на самой  высокой скорости.  Тряслась  и раскачивалась. Я пытался
представить себе солнце. Не получалось. Оно угасло. Только тьма, бесконечная
тьма,  канун сотворения  мира.  Но возможно, что это  обман.  Несовершенство
чувств и  глаз. Ведь  вещество в контейнерах  испускает  лучи, хотя мы  и не
видим их сияния.
     Окрашенные  черной  и  желтой  краской  свинцовые  контейнеры с  белой,
неопределенно предостерегающей  надписью:  "РАДИОАКТИВНЫЙ  МАТЕРИАЛ". Ничего
более. Ни формулы,  ни  фирмы-изготовителя  или  адреса  получателя.  Только
желто-черный  полосатый  контейнер.   Невидимые  лучи,  которые   мы  должны
освободить.

     Аварийные огни  тускло освещали  тщательно выровненные  и  закрепленные
ряды контейнеров. Мы лежали на стальном полу вне пределов досягаемости огней
и  ждали.  Долго,  терпеливо, не  покажется  ли со стороны  труднообозримого
пространства патруль.  А пока я приблизительно определял количество вещества
и  вес  контейнеров.  Само по  себе  содержимое  не  могло  быть тяжелым.  Я
предполагал,  что там  килограммов сорок. Однако меня  беспокоила  свинцовая
оболочка.  Какой  толщины ее стенки?  Не  обработан ли свинец еще каким-либо
способом? Нет ли внутри другого стального кожуха? Этого я не знал.
     После  долгого   ожидания  мы   отважились   встать.  Осторожно  начали
осматривать контейнеры. Крышки были  герметически закрыты. По-видимому,  они
открываются специальным ключом. Я ткнул наконечником  сломанного напильника,
который нашел  Гут, в кожух. Краска отвалилась,  и остался серебристый след.
Нормальный  свинец, мягкий и  податливый. Я попытался углубить царапину. Это
удалось. Гут вопросительно смотрел на меня. Я кивнул,
     - Обломок напильника вобьем наконечником внутрь.
     Но что, если наконечник лопнет? Какой толщины может быть кожух?  Десять
миллиметров, двадцать или больше? Гут заметил мою нерешительность.
     - Мы должны раздобыть приличный инструмент, с этим ненадежно, -  сказал
он.
     Я согласился.
     - Прежде всего оттянем контейнер!  Напрягая все силы, мы перевалили его
через  ограждение,  отделяющее  эту  часть  склада  от  остальных  складских
помещений.  Он был  страшно тяжелым.  Потом мы потащили его  в темноту. Огни
удалялись. Пот лился у нас изо всех пор.
     - Хватит, спрячем его между  пустыми  баками от смазки, здесь его никто
искать не будет.
     - И мы должны раздобыть второй антирадиационный костюм.
     - С этим подождем до выгрузки. Теперь мы вызовем подозрения.
     Мы возвращались в  свой  омут. Даже  у  лестницы  уже  не  было охраны.
Нервозность  прошла,  ничего  не  происходило,  мы  обрели уверенность.  Мне
доставлял  заботу  только   инструмент.  Где  найти  пробойник,  который  не
сломается,  не  прогнется и будет способен проникнуть через свинцовый кожух?
Залезть в машинное отделение мы не можем  отважиться, в  ремонтное отделение
тоже нет. Единственная  возможность - это искать  в  трюме или... Я  нащупал
руку Гута и легонько ее сжал.
     - Ты не видел в продуктовом  складе ломик для открывания ящиков? Должно
же у них там что-то быть. Нам надо еще раз посмотреть внутри.
     И опять мы поднимались вверх по трубам и кабелям. Нам требуется лом или
долото,  нам  нужно  ощутить  дуновение  свежего воздуха. Нас лихорадило  от
возбуждения.  Фонарь  мертвеца светил уж  едва  заметно. Батарейка  была  на
исходе.  А  потом  неожиданно   мы  увидели  свет.  Была  не  ночь,  как  мы
предполагали. Был  солнечный день,  и волны  горячего  раскаленного  воздуха
переливались по  шахте. Вентиляционное отверстие  склада  было  почти рядом.
Можем ли  мы  рискнуть  сейчас?  Не  войдет  ли кто-нибудь  внутрь? Но  наше
нетерпение  было  слишком  сильно.  Гут  высадил  металлическую  решетку,  я
прислонил ее к стенке канала и  смотрел,  как он спускается с  фонарем вниз.
Бледное сияние уже не достигало дна.
     В шахту временами проникал с палубы звук голосов, и мне казалось, что я
слышу  шум  моря.  В  нескольких  метрах  над  нами  бился  пульс будничного
матросского дня.  Я всегда  любил будние дни. Сияло солнце, сменялись вахты,
экипаж работал. Непонятно и невообразимо. Для нас все это кончилось, наш мир
развалился. Но сейчас я  осознал, что эта  трагедия разыгрывается  только  в
нас,  внутри.  Только  мы отметили акт  насилия.  Мир в своем движении  ушел
намного дальше  и  ни  о  чем  не  хотел  знать.  Ведь  ничего  страшного не
случилось. Нам осталось одно -  лежать в могиле. Мы списаны, и там, наверху,
нам нечего  делать. Мертвые  должны остаться  под  землей, никто не  ждет их
возвращения. Их время прошло, отжило. Они угасли. И мое время прошло.
     Мною  овладело безразличие. Если  побег  с  корабля  нам  удастся,  что
дальше? Похищение "Гильдеборг" дело не одного человека или небольшой группы.
Тут  замешано  целое государство. Ракетоносец был  доказательством этого.  А
теперь мы  окажемся в этом  государстве. Без  документов  и  без  средств  к
существованию. Какие  мы имеем  шансы?  Явиться  к властям  значило  идти на
собственные похороны.  Не  будут ли  мгновения свободы на земле многим хуже,
чем дни, проведенные на судне? Здесь мы не должны хотя бы принимать решения.
Судно плывет, независимо от  нас. Если мы однажды выйдем на берег, то должны
будем  все решать сами. Свободно  принять решение, как умереть.  Вряд ли  мы
сможем надолго ускользнуть от внимания властей.  Ни в  каком государстве это
нереально. Я не мог себе представить, что окажусь где-то в Южной Америке. Не
мог  этому  поверить.  Мною начала овладевать  ярость.  Какое  мне  дело  до
сумасбродных диктаторских  режимов, до их стремления  получить уран и до  их
бомб? Какое мне дело до этого судна, я не принадлежу к его команде,  я здесь
чужой, я здесь по ошибке.
     Но язвительный голос внутри сказал: "Здесь ты не по ошибке, здесь ты по
логике причин и  следствий, по  воле Августы. Ты всегда делал  все  по  воле
Августы. Ты принадлежишь судну в равной мере со всеми остальными. Ты или кто
угодно.  Бомба  не  выбирает,  а мир сегодня принадлежит  бомбе. Для каждого
заготовлена соответствующая доза облучения. Бомбы, которые хотят изготовить,
касаются  тебя в одинаковой мере так  же, как и те, которые уже изготовлены.
Бомба - любовница мира, каждый хочет с ней спать".
     Гут  чем-то   твердым  ударил  о   металлическую  раму  вентиляционного
отверстия.