ь с корабля!
     - Бросить за борт?
     Он тупо посмотрел на меня.
     - За борт - нет, в море - да, через сточную шахту.
     - Сточную...
     Он тяжело кивнул головой.
     - Это страшно...
     - Все страшно! Здесь он остаться не может!
     Я  знал,  куда  ведет главный  сток.  К  нему подсоединялись  стоки  из
камбуза,  умывальников  и  с  машинного  отделения.   Автоматические  насосы
отводили по нему воду, накапливающуюся в самом глубоком трюме.
     Но мы  должны были снова подняться  на этаж  выше, до самого  машинного
отделения. Шахта выходила в море у самой поверхности.
     - А комбинезон сними, - решительно сказал Гут. - Он слишком заметен.
     Трясущимися руками  мы  начали раздевать тело. Это был молодой мужчина,
может быть, лет двадцати пяти. Одежда под резиновым  комбинезоном напоминала
униформу,  но без  знаков  различия. Он  был мертв. Комбинезон Гут  поспешно
свернул и  спрятал  между  стальными  шпангоутами под лестницей.  Потом  мы,
каждый со своей стороны, ухватили тело  и потащили  его вверх.  Ступени были
узкими и крутыми, мертвец попеременно наваливался на нас всем своим весом, и
я чувствовал липкие струйки крови. У меня было желание бросить его и мчаться
отсюда вверх. Броситься через поручни в море. Но  вместо этого  я  судорожно
сжимал его и поднимался за Гутом.
     Знакомый высокий тон работающей на полных оборотах турбины напомнил мне
абсурдность  ситуации. Несколько часов  тому назад  мы  здесь еще ходили как
нормальные  люди,  а  теперь  убиваем. Мы  не были  в  здравом  уме.  За нас
действовал  кто-то  другой.  Другой  поднимал  с  отчаянной  нетерпеливостью
решетку, закрывающую шахту. Она была  страшно тяжелая  и надежно закреплена.
Нам  не удавалось ее поднять. Гут, с перекошенным  лицом, издавал бессвязные
звуки. Затем все бросил и  помчался обратно.  Я подумал, что он  убегает,  и
бросился за  ним,  а  мертвец остался лежать  перед решеткой. Но  Гут только
поднял тот страшный железный прут и снова вернулся. Лом! Нам нужен был лом!
     Мы уперлись, решетка поддалась, и из глубины  мы услышали шум  воды. Мы
начали  изучать  поперечник  шахты.  Достаточно   ли   он   широк?  По  всей
вероятности, достаточно. Мы схватили тело и спустили головой вниз.
     Исчез! Как будто его  никогда и не было. Ничего не случилось. Вода  все
также монотонно шумела.  Мы  установили решетку  и без единого слова побрели
обратно. Мы уже не думали о  складе с продуктами, даже о голоде, который нас
ожидает. Трап дребезжал под ногами. Мы прятались в темноту. Как крысы.
     Крысы!
     Что-то путалось у  меня под ногами. Это крысы кишмя  кишели вокруг нас,
они почуяли запах крови.  Я начал  орать.  Мы  понеслись еще  быстрей, потом
кинулись к лестнице, ведущей в  нашу спасительную западню. Я не мог пролезть
через отверстие внутрь. Гут неистово пинал меня ногами.
     Наконец-то!
     Защелка  крышки захлопнулась.  Мы еще укрепили ее тем страшным железным
прутом.
     Слепота!
     Пучина морская. Это бог наказал  нас. Свернувшись  в клубок на  полу, я
вслушивался  в  чей-то  голос.  Он  скулил  и хрипел, его  стон вырывался из
глубины  души.  Без  всякого  смысла.  Это  был  мой  голос.  Меня  затрясла
неудержимая  лихорадка,  как  тогда,  когда  меня покинула  Августа, когда я
понял, что ее уже не вернешь, что она уже махнула на все рукой.
     В  Гамбурге  она  пела   в   "Фюрстендорфе".  Действительно   пела,   и
"Фюрстендорф"  был  заведением  первого  класса. Тогда  ее еще  мог заметить
кто-нибудь  с  радио  или телевидения.  Тогда она еще  говорила о  том,  что
однажды запишет свой голос у Лиссако. Но потом  пришел  маленький и вежливый
голландец и предложил ей  пятьсот гульденов ежедневно за выступление. Я даже
не мог понять, много это или  мало. Августа была как  сумасшедшая, она чуяла
запах денег. Такой  гонорар  ей еще  никто не предлагал.  На родине она пела
скорее для удовольствия, чем ради денег.
     - Такие денежки нигде не заработать! - кричала она грубо. - Я больше не
хочу перебиваться с хлеба на квас. Когда мне  еще предложат такую сумму? Мне
скоро тридцать, я потеряла слишком много времени. Признайся, наконец, что ты
ни на что не годишь- ся, да, ни на что! И потом, я ведь не представляла, что
здесь будет так...
     Я тоже себе это не так представлял. Ползал по корабельным  конструкциям
и сваривал. Мною тоже  овладела бешеная жажда денег.  Я должен зарабатывать,
чтобы она вернулась обратно.  Только  потом я  могу  сдать  экзамены,  чтобы
признали действительным мой диплом. Но пятьсот гульденов - такой возможности
мне никогда не представлялось.
     Временами  я  приезжал   в  Амстердам   или  она   ко  мне.  Однако  на
представление  она  меня  никогда  не  приглашала.  После  обеда  мы  шли на
прогулку, как порядочная супружеская пара, а вечером она  провожала  меня  к
скорому поезду.
     -  Как  заработаем  денежки,  устроим  себе порядочную  квартиру, сдашь
экзамены  и  начнем новую жизнь.  Еще немного  мы  должны выдержать.  Нельзя
упускать такой случаи.
     Треск словесной шелухи. Оба мы знали, что уже отдаляемся друг от друга:
она к своей  цели, а я, с шальными течениями, бог знает куда. Впоследствии я
начал чувствовать  облегчение,  непривычное ощущение свободы. Никто  меня не
контролировал, я мог думать и действовать как хотел. Мог вернуться домой - в
Гамбурге меня ничто не удерживало.  Но  это было бы,  конечно, бессмысленно.
Виделись  мы все реже и реже. Мы уже  махнули друг на друга каждый со своего
берега.
     Гут затряс меня.
     - Слушай, - шептал он. - Проснись!
     Я пришел в  себя. То было в прошлой  жизни. Теперь я живу иной жизнью -
если  называть  это  жизнью.  Тело  и  мозг  борются  за  существование,  за
физическое  бытие,  но  меня нет  тут  с ними. Я где-то вне этого,  я только
смотрю. Смотрю чужими глазами, а мои собственные - слепы.
     Снаружи за стальной стеной резервуара  послышались голоса и гул  шагов.
Осмотр судна! Ищут его!
     Через  минуту  и нас кто-то трахнет  железным  прутом и бросит в  сток.
Сколько смертей происходит в мире в каждое мгновение! Какой это имеет смысл,
какая  в этом закономерность? То, что я живу, воспринимаю, думаю и чувствую,
имеет  цену только для меня. Я  - рыба, выловленная из моря,  и с миллионами
других рыб путешествую на консервный стол.
     У меня перехватило дыхание. Сапоги  громыхали по ступенькам  лестницы к
верхней части батареи резервуаров. Гут судорожно сжал мне руку.
     -  Вода! - крикнул голос над нами, и мы услышали скрип и удар  поднятой
крышки вентиляционного люка.
     -   Вода,  вода,  -  повторял  голос,  и  сапоги  гремели  по  верхушке
резервуара.   Просматривали   всю   батарею,   секцию   за   секцией.  Через
вентиляционные люки светили вниз.
     Я чувствовал, что  мне делается плохо, что у меня разрывается сердце. Я
не мог дышать. Гут впился "мне пальцами в руку, это были не пальцы, это были
губки тисков.
     - Вода, вода, - выкрикивал кто-то на плохом  английском,  который я уже
когда-то  слышал.  Сапоги громыхали над  нами. Сталь звенела. Рывок запором,
снова и снова. Потом металлические удары по крышке.
     - Застопоренный запор, но по звуку - вода, - гаркнул  голос с высоты, и
шаги загудели к соседнему резервуару.
     - Вода, вода, - удалялись они.
     - Просмотреть  резервуары с нефтью!  -  приказал издалека другой голос.
Шаги и голоса удалялись.
     Тишина!
     Гудение вала, работа корабельных машин. Мы лежали  как мертвые, залитые
потом. Я чувствовал  огромную  усталость. У меня  было  такое состояние, как
будто  я  целый  день бросал уголь,  а  в действительности  все  это длилось
несколько  минут. Осматривали судно,  заглядывали  в  каждый угол.  Они  уже
знали, что тут кто-то скрывается, что кто-то все это пережил.
     - Капитан нас видел, - шептал хрипло Гут,
     - Он не должен был нас видеть, - сказал я. - Нам это только показалось.
     - Он мог свалиться за борт, почему его ищут  здесь? - сказал беспокойно
Гут.  - Время от времени случается, что кто-нибудь исчезает,  но всегда - за
бортом.
     - Видимо, у них есть причина...
     - Думаешь, следы крови?
     - Возможно.
     - С этим ничего нельзя было поделать!
     Я знал, что невозможно. Было излишне о том спорить. Нас не нашли. Пока.
     - Но что будем жрать? - сказал тихо Гут. - Ты еще не голоден?
     Я был голоден, я уже начинал это чувствовать. А что будет через неделю,
две или три?
     -  Ночью попытаемся  снова, - сказал он. - Иначе нет смысла скрываться.
Сдохнем тут от жары, когда приблизимся к экватору.
     - Мы  должны  были  взорвать  этот проклятый  уран,  достаточно было бы
обычной гранаты!
     Вздор,  сумасбродные  слова,  пустой  звук.   Звуки  и  голод,  взгляд,
устремленный во тьму. С каждым мгновением мы откуда-то удалялись и к чему-то
приближались.  Я  еще  никогда  не  чувствовал  себя   таким  беспомощным  и
ничтожным.  Всего-навсего песчинка. Ее уносит ветер,  и нет силы, которая бы
ее  удержала. Бог  забыл людей:  забыл того  человека,  которого мы  ударили
железным прутом, забыл о всей команде "Гильдеборг". Как бы он не забыл нас -
на  дне  этого  омута. Некоторые вещи человек  не понимает. Ему  не  хватает
вместимости мозга. Он ограничен своим существованием. Не способен  исчезнуть
из тела, избавиться от него.  Хорошо еще, что нервное  истощение так велико,
что мы можем спать, что проваливаемся из внешнего во внутренний омут, а он -
бездонный.  Не имеет стен, обложенных  нейтральным  материалом, нельзя в нем
свернуться  клубочком и положить лицо на  прохладное  дно.  Он  безразмерен,
проваливаешься, отдаляешься и блуждаешь! В иной стране, в ином времени...

     Мама сказала:
     -  Вы еще  не  пойдете  спать? Вам нужно  отдохнуть.  Такая дорога, бог
знает, что вас ждет.
     Она  ни о чем  не  знала. Мы  уезжали всего  лишь  в  отпуск,  но  она,
вероятно, о чем-то догадывалась. Я  не хотел понимать скрытый смысл ее слов,
видеть  слезы предчувствия. Уже конец, сынок, ты меня уже покинул. Я был так
же  тверд,  как  и  Августа.  Вечная  безжалостность  молодости.  Ничего  не
случилось, мы скоро вернемся обратно! Мы вернемся.
     Я осознал, что не смогу уже и представить себе лицо матери. Вижу только
фотографию,  оставленную  в  гамбургской  однокомнатной  квартире на  ночном
столике.  И  лицо Августы  исчезло  из  памяти, остались расплывчатые черты,
которые могли принадлежать каждой из женщин...

     - Пойдем, Ганс,  - настойчиво шептал Гут. - Проснись, время, мы  должны
попытаться достать еду.
     Все время я что-то должен делать, нет ни минуты покоя. Мы открыли дверь
в  мир и пролезли  сквозь щель. Прежде всего  мы отвернули выпускной  кран и
долго, захлебываясь, пили. Было около полуночи, крысы еще не вышли на ночной
грабеж.  Скрип   корабельного  вала.  Вдоль  переплетений  трубопроводов  мы
отправились знакомой дорогой на корму.  Вдалеке появились огни. Мы отчетливо
ощущали, как все  судно сотрясается и вибрирует. Турбина все еще работала на
самых высоких  оборотах.  Меня  вдруг охватило страшное  желание выбежать на
палубу, надышаться  свежим воздухом  и увидеть звезды.  Звезды над  годовой.
Тайну вечности.
     -  Осторожнее,  ты! - зашипел Гут и посмотрел вверх в  темноту. - Здесь
первый стояк.
     Один  трубопровод  отходил  здесь  от главной  линии  вверх.  Мы  снова
зашагали.  Аварийные  огни  приближались.  Лестница  и  освещенный  дозиметр
Гейгера  - Мюллера. О своих  дозиметрах мы забыли, они были не нужны. Но все
еще послушно висели на лацканах комбинезонов.
     - Осторожно!
     Мы, окаменев, остановились. У лестницы, ведущей в первый трюм, появился
часовой. Парень  в белом антирадиационном костюме  с  автоматом  в  руке. Он
вынырнул из тени и уселся на ступеньку. Костюм был, конечно, не лишним, хотя
против сильной радиации  он  не  защищал,  а  был нужен  при манипуляциях  с
контейнерами. И по-видимому, придавал уверенности. Здесь была опасная зона.
     Не  двигаясь,  мы  наблюдали  за охранником. Он  временами  недоверчиво
посматривал в темноту, боялся.
     - По лестницам не  пройдем, -  тяжело проронил Гут. -  Мы  должны найти
другой стояк, он, скорее всего, прямо за лестницей.
     Парень встал, потянулся и зевнул.
     Мы снова двинулись. Неуверенно, по острию ножа. Граница между жизнью  и
смертью. Она проходила здесь. Примерно после десяти минут опасного ползания,
поисков и возвращения  мы нашли  другое  место, где трубопроводы поднимались
вверх.  Караульный  с автоматом  кружился, как бабочка  в  освещенном кругу,
около дозиметра.
     В  темноте мы нащупали упоры  для  ног  и начали по трубам  карабкаться
вверх. Приблизительно после пяти  метров пространство сузилось, и мы вползли
в  трубу. Караульный и круг света  исчезли.  Удивительный  мир. Мы ощупывали
кожу  судна и  его  мясо  изнутри, пролезали  по  артерии.  Только на уровне
первого  трюма  мы  отважились  включить  фонарь  мертвеца.  Связки  кабелей
электропроводки  тянулись к машинному  отделению.  Там, где водо-  проводные
трубы изгибались,  нам показалось, что в этом душном спертом воздухе повеяло
ветерком. Вентиляция. Где-то, вероятно, подсоединялась вентиляционная шахта.
Мы  держались за связки кабелей.  Если  на одном из них окажется  нарушенной
изоляция, нам конец. Останемся здесь, сожженные, до тех пор, пока это  судно
не потонет или не будет разрезано на металлолом.
     Здесь  уже явственно  сквозило. Может  быть,  мы уже  в  вентиляционном
канале? Может  быть, он служит и для  электропроводки, и для  воздухообмена?
Что находится за  стеной,  около которой мы  ползем  вперед?  Как  выполнена
вентиляция в складском помещении? Скорее всего, есть отверстие в потолке, но
какого оно размера?
     А  потом  я почувствовал  запах  моря. Труба поднималась  прямо  вверх,
вероятно, на палубу. Главный вентиляционный  канал!  Внизу, в полуметре ниже
уровня отдушины,  к которой  мы лезли, в  железной  обшивке было  отверстие,
забранное проволочной  решеткой. Я сел  Гуту на ноги, он глубоко  нагнулся и
посветил внутрь.
     Склад! Мы  были у цели.  Теперь  оставалось только  проникнуть внутрь и
вернуться  обратно.  Гут начал яростно  трясти  решетку. Она  поддалась.  Он
перелез  через вентиляционную  шахту,  которая  начиналась где-то  глубоко в
трюме, и  спустился через отверстие  в склад. Я светил ему. Видны были  ряды
полок,  ящиков и бочек.  Мешки с  мукой и  рисом,  коробки с консервами.  Он
схватил один из пустых мешков и начал набивать в него то, что попало ему под
руку.
     - С мешком не пройдем, не пролезем через шахту, - закричал я ему.
     Он повернулся и  посмотрел на фонарь. Я видел его лицо. Сосредоточенное
и напряженное.
     -  Да,  не пролезем,  - крикнул он мне. - Бросим его  в  вентиляционную
шахту вниз. Мы - на корме под кубриками команды, потом найдем это место.
     - Брось  его  куда хочешь, -  сказал  я сердито,  -  но  возьми  только
консервы и сухари, а на остальное наплюй!
     - А спиртное! Его здесь  полно,  мы хорошенько прополощем себе горло из
капитанских запасов!
     Наконец  он  наполнил мешок, придвинул к стене несколько ящиков и подал
его мне вверх к вентиляционному окну.
     - Спусти его вниз, ничего не случится. Виски у меня в карманах.
     Мешок был так тяжел, что я его едва-едва протащил через отверстие.
     - Бросай его, не бойся!
     Я  спустил мешок в  шахту. Слышал, как он несколько раз тупо ударился о
стены, и потом все замолкло. Гут протягивал ко мне руки, он хотел, чтобы все
это уже кончилось, хотел скорее исчезнуть отсюда. Мы отдохнули только тогда,
когда  защитная решетка снова  закрыла  отверстие.  Только теперь  мы  снова
почувствовали  холодный воздух, тянувшийся  через вентиляционную  шахту.  По
стояку я начал карабкаться вверх. Я не  мог устоять. Мне страстно захотелось
увидеть небосвод и отблески волн. Гул машин остался  глубоко под нами. Шахта
выходила  на  палубу  и против потока волн была защищена обычной  дымоходной
заслонкой.  Я  услышал удары  волн, чей-то  голос  близко от  нас  отчетливо
сказал:
     - Завтра  мы должны начать покраску.  Когда пристанем, краска не должна
выглядеть как  новая. И еще кое-что, капитан. Мне не верится, что Кормак мог
свалиться за борт. Море  спокойно, а к спиртному никто не имеет доступа.  Вы
действительно убеждены, что все из старого экипажа сели в шлюпки?
     Сердце  у  меня  остановилось. Откуда слышались  эти голоса? С  палубы?
Капитан  вышел  на  ночную прогулку? Или  они доносятся прямо с капитанского
мостика? Я не отваживался даже вздохнуть. Если мы слышали их, то и они могли
услышать нас. Мне  казалось, что в узкой шахте опять  становится  неимоверно
жарко.
     - Вниз! Немедленно вниз! - шептал подо мною Гут.
     - Если вы не убеждены, то выкладывайте сразу, - сказал снова бесцветный
голос. - Мы  должны покончить с  этим, пока мы еще  в море. Когда пристанем,
нам обоим это может стоить жизни,
     - Терпеть  не  могу угроз, - проворчал Фаррина. - Будьте осторожны, как
бы вы сами тоже не свалились за борт. Тот  ваш приятель  никогда  в жизни не
был  в море. Вы нарушили договорен- ность,  соглашением было  предусмотрено,
что я обеспечу эвакуацию экипажа, а не то, что вы их расстреляете!
     - Сожалею, капитан, за это я извиняюсь, но морской флот  получил другие
инструкции. Я не был информирован.
     -  Так  катитесь  подальше   и  не  трепите  языком!  Я  ведь  тоже  не
информирован, - сказал насмешливо Фаррина. - Вы взяли на себя  командование,
а я забочусь только о технической стороне плавания.
     - Но вы должны гарантировать, что тут никто не остался!
     Голоса  удалялись.  Те  двое  уходили  по  палубе. Мы осторожно  начали
спускаться вниз.  Гул корабельного  вала и  машин  оглушал.  Наш новый  мир,
расположенный ниже  уровня  моря. Здесь  все было иное: мышление, взгляды  и
даже наши лица. Мы превратились в хищных зверей. Были готовы убивать.
     В ссадинах и порванной одежде, мы наконец спустились обратно. Мы уже не
отваживались засветить  фонарь. Вдали желтели  аварийные огни, и  человек  в
белом сидел на лестнице. Спал  ли  он  или только  отдыхал, определить  было
невозможно.  Мы ползли на корму, куда выходила вентиляционная  шахта,  через
которую я спустил мешок.  Но прошло  еще  немало  времени, прежде чем мы его
нашли.  Только потом мы побежали  в укрытие. Сегодня мы будем чудесно спать.
Мы спасены, мы не умрем от голода.

     Понемногу мы стали терять  понятие  о времени.  Дни и ночи  сливались в
ничем не нарушаемый поток темноты. Духота в трюме превратилась в жару. Мы не
могли определить, как долго мы плывем, и не пытались думать об этом. Отупело
лежали на дне стального склепа, погруженные в себя. Ничего нас не связывало,
нам было не  о чем говорить,  а каждое движение изнуряло. Было очевидно, что
судно  приближается  к экватору и все дальше и дальше  уходит в  бесконечные
просторы океана. Но куда и как долго еще нам плыть, этого мы не знали.
     Ужас опасности миновал. Невозможно постоянно жить в страхе. Страх - это
мгновенное  состояние, которое, если  длится  долго,  неизбежно переходит  в
безразличие, апатию.  Человек привыкает к страху, создает защитную оболочку.
Но  возник  иной  страх,  страх  ожидания.  В укрытии  мы  можем  сколько-то
пережить,  но как  попадем на берег,  когда судно  пристанет? Какая-то  сила
вынуждала нас обдумывать, искать выход, пробуждала нас от летаргии.
     Никогда я не имел  столько времени  на  размышления.  Все  заботился  о
пропитании,  о сиюминутном.  И вдруг  погоня за деньгами и жизненным успехом
кончилась.  Надежды  рассеялись,  и  ничто   не  имело   цены.  Суета  сует,
бессмыслица существования.  Человек -  бренное  создание.  Я начал постигать
иное измерение окружающего мира.
     Обычно каждый наперед различает отдельные  этапы своей жизни. Готовится
к ним  и ждет их. Изменение не происходит в единое  мгновение,  иногда ми