Это  не была деревня сельскохозяйственных рабочих, здесь  обитало
примитивное племя. Какой это имеет смысл, кого наказали,  что от этого и кто
получит?
     Вспыхнула  сухая  трава,  машины  остановились,  полоса огня  прорезала
саванну. Степной пожар!
     - Да хватит, хватит уже! - кричал я.  Но я кричал по-чешски, никто меня
не понимал. Вердинг трахнул меня по спине так, что я согнулся.
     - Готово! - закатывался он от смеха.
     - По машинам! - приказал поручик жестяным голосом через мегафон. - Едем
дальше!
     Как загнанный, я упал на дно кузова. Моторы взревели.
     - Ликвидируем их в один прием!  -  выкрикнул  поручик и с картой в руке
определил направление. Я тяжело поднялся. Вертолеты летели  низко над землей
и  палили изо всех  стволов. Солнце  дрожало, окутанное  дымом. Я вытер себе
опаленное лицо, оно было отвердевшим и чужим. Я свинья, такая же свинья, как
и все  остальные. Я должен отсюда выбраться, выбраться любой ценой.  Перейду
на другую сторону и сдамся в плен. Но  я знал, что этого не сделаю:  здесь я
не в Европе, здесь меня ждет пуля. В этой форме - наверняка!
     Я увидел высохшее русло с лужами вонючей воды, а на другой стороне... Я
закрыл глаза.
     - Давай,  давай, парни, вперед! Удар  кулака  сбросил  меня  с  машины.
Беневенто спрыгнул за мной. Я несколько раз кувыркнулся и кинулся вперед.
     - Хочу пленного, приведите пленного! - орал поручик.
     Бок о бок мы продирались вперед. Взметнулись первые языки пламени.
     Я  уже  знаю,  как  горит деревня,  как воняет старое  болото и тлеющая
солома  что  такое смерть  и  как  умирают.  Видел  черных  голых  беглецов.
Несущихся  по горящей саванне, и тела под колесами машин. А солнце! Я где-то
потерял шляпу, волосы  у  меня поднялись  дыбом  от жары или, может быть, от
ужаса? Мне это все равно, мне на это наплевать!
     Я полз на животе по пепелищу. Я не  был способен встать и бежать. Перед
нами грохотали  автоматы и легкие пулеметы. Это был небольшой отряд, который
обнаружила авиационная разведка. Мы  настигли его. Транспортеры на мгновение
как  бы  удивленно  заколебались,  но только на секунду,  а  затем  ринулись
вперед.
     - Давай, парни, давай!
     Мы поднялись. Нас поглотила высокая трава, поглотила тоска одиночества.
Я  палил  в  пустоту.  Залезть  бы  в  стальной  омут,  свернуться  в  брюхе
"Гильдеборг". Погрузиться на самое дно, в вечную темноту.
     Пальба затихла. Транспортеры еще крутились туда-сюда.  Десять  трупов в
форме  мозамбикской армии. Это были  не похитители,  а  пограничный патруль.
Поручик Беневенто громко извергал проклятия и нетерпеливо вызывал вертолеты,
но их уже не было видно. Продолжительность полета определяет запас горючего.
     -  Погрузите мертвых,  здесь  мы их не  можем оставить!  - приказал  он
наконец.
     Мы побросали тела, оружие и снаряжение в  кузов грузовика и отправились
обратно.  Было  уже  послеобеденное  время.  В  бою представление  о времени
сжимается, как кожа раздавленной змеи.

     Несколько  ночей  после  карательной  экспедиции  я  не  мог  спать.  Я
постоянно чувствовал дым пепелища и слышал выкрики. С ужасом я ожидал, когда
над  лагерем  опять  зазвучит  сирена.  Но  ничего  не   происходило.  Жизнь
возвращалась в  нормальную колею.  Собственно говоря,  она с  нее вообще  не
сворачивала.  Регулярные патрульные  поездки  и ремонт  машинного парка. Это
только мне казалось, что произошло что-то чрезвычайное.
     Тела  солдат мы закопали примерно в двадцати  километрах от пограничной
зоны  на нашей территории.  В Мозамбике  об исчезновении  воинского  патруля
могли думать  что угодно. Доказательств  не  было: хотя сожженные деревни  и
жертвы в них не удалось устранить, но капитан над этим не ломал голову. Одно
дело - мертвый голый негр и другое дело - мертвый негр в форме. Нападение на
военный  патруль  было  бы  серьезным  инцидентом с  массой  расследований и
вопросов. В Солсбери ни в чем подобном не были заинтересованы, и капитан это
знал. Внутренних проблем было более чем достаточно.
     И  все-таки, когда  две  недели спустя  в центре  базы совершил посадку
армейский вертолет "ВАСП" с  районным комиссаром и  двумя его сотрудниками в
штатском,  нам стало  ясно, что  дело  не  прошло гладко. Поручик  Беневенто
мгновенно  созвал младший командный состав, принимавший  участие в  акции, и
кратко приказал:
     -  Держите  язык за зубами,  ребята. Никогда мы с  военным  отрядом  не
встречались  и  границу  не переходили! Похищение  Шипперов  и  нападение на
деревни - провокационная акция Патриотического фронта, стремящегося ухудшить
взаимоотношения между Родезией и Мозамбиком. Разойдись!
     Только после этого он направился к штабу. Это была обычная мотивировка,
которую  ни  опровергнуть,  ни доказать. Мы медленно  расходились. Пятнистый
армейский "ВАСП" угрожающе стоял в  центре лагеря, и теплый ветерок с севера
тихо проворачивал лопасти. Настала  подходящая минута, чтобы воспользоваться
этим посещением и исчезнуть в душевой.
     Я  сбросил одежду, повернул кран  и подставил тело  тропическому дождю.
Прелесть! В  голове у меня  было пусто, не о чем было  думать. Я воспринимал
только  поток  воды. Гости у шефа меня не  интересовали. Конечно, они его не
рассердят,  скорее  всего, будут  совместно  искать еще  более  убедительное
объяснение. Правительство Смита не могло позволить себе разрыв с Мозамбиком,
но и не могло себе позволить разойтись с Гофманом.
     Того, что я пережил за эту пару месяцев, в изобилии хватило бы на целую
жизнь. Если  выберусь  отсюда  когда-нибудь невредимым,  буду больше  ценить
покой и нормальную  жизнь. Вернусь домой - ничто меня не остановит. Я уже не
способен представить себе, что можно  беззаботно идти по улице и не  бояться
того, что  принесет  завтрашний день.  Снова  обрести  когда-нибудь  чувство
уверенности. Напрасные сны!
     Меня  пробудил грохот  вертолета.  В окно я видел, как он отрывается от
утрамбованной земли и поднимает облака красной пыли. Надолго не задержались,
поручик напрасно  беспокоился.  Что  зависит от  двух  сожженных деревень  и
нескольких десятков мертвых? Более крупные вещи  поставлены на  карту. Уран,
вольфрам, золото.
     Я выключил душ и отряхнулся, как мокрая собака. Ощущение жары мгновенно
вернулось. Я  натянул рубашку и брюки на мокрое тело. Надо бы еще постирать,
проделать  всю эту неприятную работу, не могу же  я ее вечно откладывать.  Я
глубоко  вздохнул. Возьмусь,  пожалуй, хоть как-то использую  время.  Я влез
мокрыми  ногами  в  ботинки и вышел  из  душевой, оставляя  за собой большие
темные следы.
     - Сержант! - закричал мне от штабного барака Беневенто. - К шефу!
     Его  голос  звучал  неестественно, лицо  было  бледным  и  неподвижным.
Видимо, получил нагоняй, разнесли его в пух и прах. Пока я поправлял на себе
форму, зашнуровывал ботинки, поручик стоял и безучастно смотрел на меня.
     - Идите, идите, быстрее! - он не орал, не  приказывал, а только загонял
меня внутрь барака.
     Когда я  вошел в кабинет капитана, Гофман сидел за  письменным столом и
копался  в бумагах. Не говоря ни слова, он  кивнул мне на  плетеное кресло и
продолжал  что-то искать.  Комната была  полна сигаретного дыма, а  на столе
стояли   недопитые  рюмки   с  коньяком.   Густая  сетка  против  насекомых,
вставленная в  открытое окно, не пропускала  воздух ни наружу, ни внутрь. На
одной  стене -  специальная  карта с обозначенными  патрульными  трассами  и
заштрихованными зеленым опасными  зонами. На  другой - плакаты с красотками.
Нет  ничего ужаснее,  чем жизнь  на базе среди  саванны.  И  он, видимо, это
почувствовал.
     Наконец он нашел то,  что  искал.  Твердую коричневую обложку с гербом.
Мгновение он перебирал пальцами императорские бакенбарды и испытующе смотрел
мне в лицо.
     -  Знаете этого человека? - спросил он  тихо и  протянул мне фотографию
размером с открытку. В меня впились светлые, бесцветные глаза.
     - Что вы здесь, черт возьми, делаете? - сказал твердо Гут Сейдл, смотря
в упор на  секретаря посольства.  - Ведь дело  идет о  немецком  судне  и  о
немецких моряках, у меня немецкое гражданство...
     Затаив  дыхание,  я смотрел Гуту в лицо.  Это  был он, точно  встал  из
мертвых, прилетел на базу!
     -  Нет,  капитан, не знаю!  -  мой голос  даже  не дрожал,  это отвечал
автомат, кто-то проигрывал магнитофонную ленту.
     - А этого? - спросил он снова и вытащил другую фотографию.
     Что мы еще могли  желать?  Стройная длинноногая блондинка непринужденно
влетела в кабинет  секретаря, взяла нас, погрузила  в открытый "мерседес"  с
дипломатическим  номером  и   обрушила   на  нас  водопад  смеха,  дружеских
расспросов  и  кокетливых  взглядов.  Теперь  мы  могли,  наконец,  свободно
вздохнуть. Мы были спасены...
     - В жизни его не видел, - сказал я твердо. Тот  олух на  фотографии был
я! Нас сфотографировали  сразу же, в  посольстве. "Гильдеборг" встала передо
мной как  стальная стена. Призрак  с того света. О! Вот  оно,  добрались  до
меня!
     - Я тоже нет!  - холодно  кивнул капитан и спрятал оба снимка. - Никого
из этих людей я никогда не видел. В моем корпусе они не служат и не служили.
- Он легонько  постучал  ребром  обложки  о крышку  стола, не спуская с меня
глаз.  - Я  до сих  пор никого из  своих людей не выдал,  это принцип  нашей
профессии, - добавил он медленно. - Не выдам, конечно, и вас. Мне совершенно
все равно, почему вас разыскивают родезийские разведчики...
     Он  уже  мне не  "тыкал",  не  называл  сержантом, говорил  с  холодной
беспристрастной вежливостью и смотрел мне прямо в глаза.
     - Я ни о чем не спрашиваю и ничего не хочу знать. Однако в связи с тем,
что я им сказал, мне придется расторгнуть с вами договор.  Они ухватились за
след и  придут снова.  Они почти убеждены, что вы здесь,  у  меня. Вы должны
исчезнуть, это в ваших  и моих  интересах! Ничего другого я для вас  не могу
сделать. Не хочу, чтобы возникло впечатление, что я выдал своего  парня. Как
устроитесь дальше, это уже ваше дело. Сдайте обмундирование, а утром  ребята
высадят вас  на  главном  шоссе, которое  ведет  к  Умтали.  Направление  на
Солсбери  -  не рекомендую.  У  меня  еще  не  было  подобного  случая:  вас
преследует   не   "Интерпол",  не  полиция,   которые   мне  безразличны,  а
разведывательная  служба  государства, с которым  я заключил  контракт. - Он
пожал плечами. - Мне вас жаль, мы хорошо с вами ладим.
     Я  был не  в  состоянии произнести ни слова.  Меня  уволили,  нет, меня
просто выбросили... Не выдадут меня, а только подбросят львам. Высадят среди
саванны где-то на дороге к Умтали, и делай что хочешь!
     - А жалованье? - спросил я удрученно. Без оружия я, возможно, обойдусь,
но без денег?
     - О  жалованье и не думайте, - сказал он строго. - Благодарите бога  за
то, что они прежде всего пришли сюда,  что не искали  в  ведомостях  выплаты
жалованья. Решились бы вы ждать жалованье до конца месяца?
     Он открыл ящик стола и вынул пачку банкнот.
     - Мне, конечно, не пойдет на пользу, если вы станете говорить всем, что
Гофман - свинья. Помогу вам из своих...
     Он   отсчитал   пятьсот   родезийских   долларов.   Это   была   только
незначительная  часть суммы, которую  я  должен получить, но логика капитана
была  неумолима. Ждать я не  мог. Если  бы  меня разорвала граната, я бы  не
удивлялся,  с  этим  человек должен считаться, но он меня уволил, расторгнул
договор, вернул свободу. Только что с ней делать?
     Как мне  действовать, имея за спиной армейскую разведку и полицию? Могу
я попытаться  перейти  на другую сторону? Перебежать в  Мозамбик? Я вспомнил
слова Тенсера. Как  откроется, что ты служил у Гофмана, получишь пулю в лоб.
Правда, он говорил об Анголе, но в Мозамбике будет, очевидно, то же самое.
     Капитан молчал  - конец аудиенции. Только обложкой все еще постукивал о
крышку стола. Я встал и взял деньги; медлить не имело смысла, все было ясно.
Я даже не встал по стойке "смирно", а только, не говоря ни слова, вышел.
     Меня ударила жара  пополуденного  солнца. Я  вынужден был  опереться  о
деревянную стену  и  остановиться.  Вероятно,  это была не жара,  а  тяжесть
познания. Понимание действительности. Я  не мог  перенести  эту  тяжесть.  Я
сполз  на бетонную ступеньку  и в  отчаянии  сел.  Что дальше? Что я  должен
делать? Поручик Беневенто плелся от  столовой. Вероятно, он  там  даже и  не
был,  а  только ждал, когда я  выйду. Он остановился  надо мной  с руками за
спиной и молчал. Я уже не был членом корпуса и меньше всего зависел от него.
     -  Послушайте,  Краус,  - сказал  он, наконец, на  своем  английском  с
итальянским акцентом. - Можно вам кое-что посоветовать?
     Я поднял голову. Что мне может посоветовать этот проклятый итальянец?
     Пусть оставит свои советы при себе!
     - В  Умтали живет  один  мой приятель, земляк, он  тоже служил у нас до
того,  как заработал себе на жизнь. Бенито  Гуцци - запомните  это  имя, оно
может вам пригодиться. Мы,  итальянцы, держимся всегда вместе, а вы ко мне и
к бедняге Маретти относились прилично, никаких идиотских намеков и насмешек.
Можете передать от меня  Гуцци привет, надеюсь, он сможет что-то сделать для
вас.  Хотя  бы  найти  работу  на  какой-  нибудь  отдаленной  ферме, где не
требуются  документы,  потому  что без документов...  - Он покачал  головой,
повернулся и пошел дальше.
     Я тупо смотрел ему вслед. Вездесущая красная пыль, поднятая его ногами,
медленно  оседала.  Попаду ли  я  когда-нибудь в  Умтали...  Не будет  ли на
главном шоссе ждать меня полицейская машина...
     В моем мозгу замигал красный огонек. Предостережение! С этой минуты я в
бегах. Нечего ждать до утра, уеду с вечерним патрулем.  Обо мне уже никто не
заботится, все  решаю я сам. Надо  исчезнуть раньше,  чем это разнесется  по
отряду,  прежде,  чем  меня  продадут.  На  обдумывание  времени  будет  еще
достаточно.
     Когда я сдавал обмундирование и оружие, сержант  Бюссинг пригласил меня
на рюмочку. Приемку обмундирования  и оружия он проводил так же халатно, как
проводили  здесь все учетные и административные  работы.  Униформу, одеяло и
оружие  он  оставил лежать на столе и побежал за бутылкой виски. У меня было
достаточно времени, чтобы вынуть из кобуры  пистолет и пустую кобуру вернуть
обратно. Об удостоверении "Анти-Террористической Унии" он даже не спросил. Я
оделся  в свою старую порт-элизабетскую одежду: серо-зеленые брюки и рубашку
такого  же  цвета. Одежда пахла дезинфекцией, применяемой  против  муравьев.
Когда муравьи селились в  каком-нибудь из бараков, проще  всего было  снести
его и сжечь. Но это меня уже не касалось.
     Бюссинг  налил виски  в грязные рюмки,  мы выпили. Час тому  назад я не
имел  понятия,  что  меня  ждет. Человек не может  заглянуть  даже  в  самую
ближайшую минуту, не  может проникнуть в глубину  души  другого,  распознать
истинный смысл мыслей и слов.
     - Что  случилось? - спросил Бюссинг  с удивлением. - Я  не знаю случая,
чтобы шеф кого-нибудь выбросил. Ты работал  на  красных? Или  на партизан? -
добавил он с хохотом. Я только отрицательно покачал головой. Мне  было не до
смеха, приходилось напрягать все силы. Я  еще был в безопасности, за колючим
забором, не должен был заботиться о пище и ночлеге,  но этому вот-вот придет
конец, собственно говоря, с этим уже покончено.
     - Так почему? - настаивал он. - Нет ли в этом какой-либо подножки?
     - Когда-то я видел то, что не  должен был видеть, - сказал я. - Пережил
сам себя, браток, в этом все дело. Я должен был сдохнуть, но ты не ломай над
этим голову.
     Я допил  рюмку, и мы пожали друг  другу руки. Я поспешно вышел. Прежде,
чем он посмотрит в кобуру,  прежде, чем вспомнит об удостоверении. Я  должен
как можно быстрее исчезнуть, затеряться, не оставить следов!


        ГЛАВА VII

     Солнце  немилосердно  жгло  лицо.  Открытая  печь. Я без  устали  шагал
посреди   широкого,   безупречно  асфальтированного   шоссе,   пересекающего
ослепительной   прямой  волнистое  плоскогорье  и  кончающегося,  где-то   в
необозримой дали.
     "УМТАЛИ - 150 км",
     Пустота  и одиночество. Со  вчерашнего вечера  туда  не проехала еще ни
одна автомашина. Горный  хребет Иньянгани остался далеко за  моей  спиной, и
саванна, разрезанная дорогой  на две  части,  выдыхала сухой горячий  аромат
сожженной земли.
     Ночь я  продремал  с  пистолетом на коленях на краю  дороги,  чтобы  не
пропустить   ни   одной   машины.   "Терпение,   -   сказал   мне   командир
бронетранспортера,  когда  перед  самыми сумерками меня  высадили на обочине
безлюдного чуда цивилизации,  соединяющего Солсбери с Умтали. - Не менее чем
раз  в два  часа  кто-нибудь проедет,  это  статистика, а  зверей  можешь не
опасаться. Сюда отважится зайти самое большее антилопа либо газель, их здесь
всюду масса. Ни  лев, ни  леопард к  шоссе не  приблизятся.  Будь  осторожен
только со змеями. Достаточно поднять руку, и любая машина остановится".
     Но ночь  прошла,  а шоссе было все еще таким  же пустым, как и вчера. Я
очутился  вне действительности и вне вселенной. Только отдаленные  перископы
жирафов напоминали, что я иду через  самый большой зоологический сад в мире.
Может  быть,  именно эта оторванность и  одиночество воспрепятствовали тому,
что я сразу же, с самого начала, не поддался панике. Я был брошен в пустоту,
и чувство опасности  перестало  иметь  значение.  Хотя оно  существовало как
результат прошлого опыта,  но ему не подчинялись  защитные центры. Во мне не
было  страха.  Я шел и наблюдал сам  за собой,  за  тем, как я шагаю в самой
абсурднейшей  ситуации,  какую  только  человек может  себе  представить.  Я
очутился в  незнакомой части света,  на незнакомой дороге, с голыми руками и
не имел малейшего  представления, что  будет  дальше. В  сущности,  от этого
можно было сойти с ума.
     Одиночество, в котором я очутился, как ни странно, было одиночеством не
внутренним, а внешним. В округе не менее сотни километров, очевидно, не было
ни одного человека.  Однако  внутри меня шумела целая толпа. Я слышал голоса
капитана Фаррины,  Гута  и  Гледис. Снова я  перебирал в памяти  мгновения в
посольстве.  Когда нас  сфотографировали  и для чего?  Возможно, это обычная
практика, и  каждый посетитель  должен оставить оттиск своего  лица? Или  им
было с самого начала ясно, кто мы и что они с нами должны сделать?
     Но  потом  я  подумал,   что  не  должен  считать  вещи  кажущиеся  уже
доказанными. Что, если мы были сфотографированы  только потому, что посетили
посольство  и это  привлекло  внимание местного правительства?  Во всем мире
контрразведчики  тщательно следят  за посетителями  посольств. После  смерти
Гута они начали обдумывать, куда  я мог исчезнуть. Шли по прямой дороге, как
и я, и она их привела к цели. Иначе и быть не могло.  И теперь так же выйдут
на меня - это логика робота, вычислительной машины. А у меня нет возможности
действовать иначе, чем сейчас. Это обстоятельство вызывало тревогу, но и оно
не  слишком меня  задевало. Солнце, безжалостно  сжигающее  лицо, было более
реальным.
     Этап!
     Шоссе, прорезающее плоскогорье, образовывало  границу.  Я  с изумлением
уяснил себе это обстоятельство и  остановился. Впервые  я  видел эту границу
совершенно отчетливо.  Вот оно,  это мгновение, в которое  что-то  меняется.
Новый  рубеж в моей жизни. Я знаю, что было на этой стороне, но не имею даже
и  представления,  что  будет  на другой. Что произойдет,  когда  я  перейду
границу, когда?  пройду  по  этой  дороге до конца?  Пока  я двигаюсь где-то
посредине - между прошлым и будущим. И не принадлежу ни тому, ни другому.
     Однако  сколько  времени  это  может длиться? Эта  мысль вернула меня к
действительности: дело идет обо мне, о  моей жизни, это не игра. Она  стерла
чувство  непричастности.   Вдали  появилась  красная  туча.   Облако   пыли