а  нынешней  явочной  квартире  собирались
впервые. Раньше  заседания  проходили  на  Екатерининской  в  доме  у  вдовы
околоточного Авдотьи Саламатиной. Домишко ее стоял в глубине сада, к тому же
одна калитка выходила на Екатерининскую, а другая - в  небольшой  безымянный
переулок, откуда без труда можно было проскочить на совершенно другую улицу,
Варваринскую. И  хотя  сама  вдова  в  силу  своего  положения  бывшей  жены
околоточного доверия у комитета  не  вызывала,  дом  ее  располагался  очень
удобно, так что подпольщики пользовались бы этим местом для встреч и дальше,
если бы не случилось досадной неприятности, а именно: в доме напротив по той
же Екатерининской улице открылся бордель.  Теперь  поздним  утром  скучающие
девицы в неглиже выглядывали из окон и задевали прохожих, а  также  пялились
на окна напротив, и, разумеется, от их нахальных глаз не ускользнул  бы  тот
факт,  что  в  домике  вдовы  собираются  раза  два  в  неделю   посетители,
преимущественно нестарые мужчины. Девицы могли бы заподозрить конкуренцию. А
вечером на Екатерининской творился  и  вовсе  форменный  кошмар:  подъезжали
экипажи, слышались крики пьяных офицеров, визг девиц и  хлопки  шампанского.
Словом,  тихая  Екатерининская  улица  совершенно  перестала  подходить  для
опасного дела, и пришлось срочно  менять  квартиру,  чему  вдова  Саламатина
безмерно  огорчилась.  Решили  перебраться  к  Парфенюку,  который  в  целях
конспирации отправил жену в деревню.
   Верхушка членов большевистского подполья состояла из девяти человек.
   Необходимо было иметь нечетное число членов, так как решения  принимались
голосованием.
   Собирались  поодиночке,  петляя  и  оглядываясь  по  сторонам,  чтобы  не
привести хвоста. В качестве пароля сапожник выставил в одном из окон  горшок
жениной пышно цветущей герани.  Если  герань  спокойно  розовела  на  мягком
мартовском солнышке - значит, все в порядке и можно заходить.
   Пятеро членов комитета были в сборе, дожидались  четверых,  в  том  числе
председателя  товарища   Макара.   Хозяин   на   кухне   разжигал   самовар,
хозяйственный Семен Крюков - рабочий из портовых доков, который занимался  в
основном агитацией, - вынимал из  буфета  чашки  и  колол  сахар  на  мелкие
кусочки. Двое, что заведовали подпольной типографией - Гольдблат и  Якобсон,
- держались в сторонке. Гольдблат рассматривал фотографии на стенке в  одной
общей рамке, а Гришка Якобсон - молодой кудрявый парень в  черной  сатиновой
косоворотке, скорчившись на стуле, читал книжку. Последний присутствующий  в
комнате  -  бывший  унтер-офицер  Иван  Салов,  он  считался   руководителем
разведывательной работы среди военных, - скучал у окна, изредка  посматривая
на улицу сквозь щелочку в занавеске.
   - Что-то скучно мне! - Салов встал  и  потянулся  с  хрустом.  -  Ты  бы,
хозяин, водочки, что  ли,  на  стол  поставил,  а  то  с  ума  сойти  можно,
дожидаючись.
   Сапожник буркнул из кухни что-то неодобрительное и неразборчивое.
   Остальные никак не отреагировали на слова Салова,  только  Гриша  Якобсон
оторвался от книжки и подумал про себя, что таким, как  Салов,  сумасшествие
не грозит, им сходить не с чего. Но вслух ничего не сказал.
   Раздались легкие шаги, кто-то потоптался в  сенях,  и  в  комнату  вошла,
разматывая платок,  Антонина  Шульгина  -  товарищ  Тоня,  как  звали  ее  в
подполье.
   Она держала связь с другими организациями, с Ялтой и Симферополем.
   - Здравствуйте всем! - весело проговорила она, блестя голубыми глазами.
   Салов оживился, взгляд его подернулся масляной  поволокой,  он  подскочил
было к девушке, намереваясь помочь ей снять пальто, но  глаза  ее  при  виде
Салова мигом потемнели не  то  от  гнева,  не  то  от  какого-то  нехорошего
воспоминания, она твердо отвела его руку и отошла к столу, бросив мимолетный
взгляд в осколок зеркальца на комоде, который, как и пышно цветущая  герань,
говорил о том, что в маленьком домике  на  Николаевской  улице  в  недалеком
прошлом жила женщина, и следы ее  пребывания  еще  не  успели  исчезнуть.  В
зеркальце отразились два синих Тониных глаза, чуть вздернутый нос  и  пухлые
розовые  губы  на  чистом  лице.  Чтобы  мужчины  не  подумали,   что   Тоня
легкомысленная кокетка, она поскорее нахмурила брови и отошла от зеркальца.
   Хлопнула дверь так, что домик содрогнулся, и, едва протиснувшись в низкую
дверь, вошел человек, обветренное красно-бурое лицо которого и старый бушлат
говорили о том, что человек этот имеет отношение к морю.
   - Кого ждем? - гаркнул он.
   - Товарища Макара и этого, нового... - Салов  поморщился,  -  как  его...
которого прислали... - Борщевский - назвала Тоня, - Антон Борщевский.
   - Что за птица? - пробасил матрос.
   - Прислали неделю назад из Симферополя для подпольной работы, - объяснила
Тоня. - Ты, товарищ Кипяченко, на прошлом заседании не был, вот и  не  видел
его.
   Мандат у него от  Крымского  подпольного  комитета,  от  самого  товарища
Мокроусова.

***

   - Фу-ты ну-ты! - фыркнул матрос, но заметил, как неодобрительно посмотрел
на него пожилой Семен Крюков, рабочий из доков, и замолчал.
   Оставшиеся двое подошли  одновременно.  Пока  товарищ  Макар  неторопливо
снимал в сенях свой белый полушубок, Антон  Борщевский,  достаточно  молодой
человек, смуглый, с черными  длинными  волосами,  вбежал  в  комнату  и,  не
здороваясь, напустился на хозяина.
   - Вы что - с ума сошли?
   - А что? - оторопел тот.
   - Что вы сделали с окнами?
   - Выставил опознавательный знак в виде цветка, как вы говорили на прошлом
заседании.
   - А занавески, зачем вы задернули занавески?
   - Как зачем? Чтобы не было видно, чем мы занимаемся!
   Борщевский сел на стул и сложил руки на груди.
   - А вы, простите, по профессии - сапожник?
   -  Так  точно,  -  отвечал  Парфенюк,  хоть  ему  и  очень  не   нравился
издевательский тон Борщевского.
   - Так, стало быть, об эту пору, то есть днем, вы должны работать, то есть
сапоги тачать?
   - Оно конечно, - не мог не согласиться Парфенюк.
   - А как, простите, вы можете работать, если все окна наглухо завешаны?
   - Ну, мил человек, - лениво протянул Салов, - что ты к нему пристал?  Ну,
может, он сегодня не работает, может, он в запое... -  А  что  тогда  делаем
здесь мы - вся компания? - рассердился Борщевский. - Стало быть, вот как это
выглядит со стороны: в домик сапожника поодиночке собираются люди  и  что-то
делают там при задернутых среди бела дня занавесках.
   Да тут не то что филер из контрразведки, тут самая глупая соседская  баба
сообразит, что дело нечисто!
   В это время в комнате  появился  руководитель  севастопольского  подполья
товарищ Макар. Росту он был невысокого, но плечи достаточно широкие, и  это,
вкупе  с  неторопливыми  движениями  и  негромким  разговором,   производило
впечатление какой-то скрытой силы. Чувствовалось, что  человек  этот  твердо
знает, чего хочет, но вот чего он на самом деле хотел, знал только он  один,
и никого в свои тайные  мысли  товарищ  Макар  посвящать  не  собирался.  Он
спокойно разглядывал горячившегося и разговаривающего  на  повышенных  тонах
Борщевского, и в маленьких близко посаженных глазках его  стояло  непонятное
выражение.
   - Товарищи! - воскликнул Борщевский. - По-моему,  вы  недооцениваете  всю
важность подпольной работы. Осторожнее надо  быть  и  аккуратнее,  соблюдать
конспирацию. Не нужно недооценивать контрразведку, там  работают  отнюдь  не
дураки!
   - Ты к чему это клонишь? - вдруг зарокотал  матрос.  -  В  контрразведке,
говоришь, не дураки, а мы, значит, - дураки?
   - А вы, собственно, кто, товарищ? - оглянулся Борщевский. - По-моему,  мы
раньше не встречались... - Не встречались, -  протянул  матрос,  разглядывая
его в упор. - А жаль. И я, значит, буду Федор Кипяченко.
   - Товарищ Кипяченко у нас руководит всей подрывной  работой,  -  вставила
Тоня, и от ее свежего звонкого голоса разошлись облака тревоги и  неприязни,
что начинали сгущаться в комнате.
   Борщевский протянул матросу руку, и тот пожал ее, чуть помедлив.
   -  Правильно  говорит  товарищ   Борщевский,   -   донеслось   с   порога
неторопливое, - аккуратнее нужно к работе  относиться.  Враг,  товарищи,  не
дремлет. А сейчас, раз все в сборе, то закрой,  товарищ  Парфенюк,  двери  и
занавески отдерни. Пусть все знают, что нам скрывать нечего.
   Когда  все  расселись  и  отхлебнули  чаю,  председатель  комитета  обвел
присутствующих внимательным взглядом  маленьких  близко  посаженных  глаз  и
начал негромко:
   -  Положение,  товарищи,  в  городе  очень  тревожное.  Работа   комитета
проводится успешно. Наши воззвания к войскам и населению печатаются часто  и
расклеиваются аккуратно на видных местах. Рабочие,  товарищи,  должны  знать
правду о положении на фронте, о наступлении красных. Вот, товарищ Гольдблат,
- он достал из кармана и протянул  руководителю  типографии  свернутый  лист
бумаги, - это последняя оперативная сводка белых о положении на  фронтах.  В
ней сообщается, товарищи, о том, что  на  сторону  красных  переходят  целые
дивизии Колчака, о взятии его в плен. Как всегда, товарищ Гольдблат, сделай,
пожалуйста, специальное добавление к сводке от нашего подпольного  комитета,
где разъясняется вся бесцельность дальнейшей борьбы с красными.
   - Сделаю, - кивнул Гольдблат.
   - Дальше, Семен Ильич, как у тебя в доках, какие настроения у рабочих?
   - По-разному, - хрипло ответил  Крюков,  -  но  работаем,  агитируем,  на
морском заводе есть толковые люди... Но надо бы оратора какого поголосистее,
а то в прошлый раз прислали какого-то жидковатого.
   - Вот Антонину возьми, у нее голос звонкий, - предложил Салов.
   - Нет уж, - отмахнулся Крюков, - ты, дочка, не обижайся, но в порту  тебе
делать нечего, там народ уж больно охальный... Вот в рабочем клубе,  что  на
Базарной, тебе можно, там люди посолиднее,  будут  слушать...  -  Давайте  я
пойду! - предложил Борщевский. - А то, я вижу, хромает  у  вас  агитационная
работа.
   - Это можно, - согласился Крюков, оглянувшись на председателя.
   - Теперь, товарищи, о главном,  -  продолжил  Макар,  -  о  подготовке  к
вооруженному  восстанию.  Обстановка  сейчас  для  этого   сложилась   самая
подходящая.
   Белые озабочены обстановкой на фронте, гарнизон в городе немногочисленный
и состоит в большинстве из мобилизованных и пленных красных, среди них  есть
у нас проверенные товарищи и много сочувствующих. Салов, как  у  тебя  дела?
Формируешь проверенную группу, которая будет потом ядром гарнизона?
   - Нормально все, - откликнулся Салов.
   - А ты, товарищ Кипяченко, был на дредноуте "Воля", говорил с матросами о
восстании?
   Матрос всю предыдущую неделю посвятил общению с моряками, для  этой  цели
он прочно обосновался в  портовом  кабаке.  Приходили  туда  и  матросики  с
"Воли", Кипяченко пил с ними и заводил беседы. В ходе этих бесед выяснилось,
что на флоте очень много недовольных, потому что от водки языки  у  матросов
развязывались и море становилось по колено.
   - Теперь плохие новости, - продолжал товарищ  Макар.  -  Наш  человек,  с
которым мы посылали бриллианты в Новороссийск, для того  чтобы  нам  достали
оружие, пропал.
   То есть известно, что он прибыл на место, но  вот  что  с  ним  произошло
дальше - никто не знает. Я,  товарищи,  далек  от  мысли,  что  он  оказался
предателем и скрылся с камнями. Думаю, что он попался в руки  контрразведки.
Так или иначе, но мы остались без оружия, а без оружия, сами понимаете, ни о
каком вооруженном восстании не может быть и речи. И  тогда  мы  переходим  к
запасному варианту нашего плана.
   - А я давно говорил, - поднялся со своего места  Салов,  -  есть  у  меня
верный человек, может помочь.
   - Кто такой? - оживился Борщевский.
   Он  прямо  подался  вперед  и  не  заметил,  как  блеснули  недовольством
маленькие глазки товарища Макара. Впрочем, он быстро  опустил  их,  так  что
перехватить его взгляд успела только Антонина, потому что смотрела на  него,
не отрываясь.
   Салов неодобрительно покосился на Борщевского и продолжал:
   -  Сотрудник  артшколы  прапорщик  Василий  Губарь.   Имеет   возможность
раздобыть документы, по которым нам выдадут на артиллерийском складе  оружие
и боеприпасы.
   Сам он из поповского сословия, но нашему делу сочувствует. Проводил  я  с
ним беседу  и,  в  принципе,  предварительную  договоренность  имею,  -  для
придания веса своим словам Салов употреблял солидные обороты речи.
   - А как вы с ним познакомились? - расспрашивал настырный Борщевский.
   - Как-как, - помрачнел Салов, - известно как. Барышня  одна  меня  с  ним
познакомила... - Что за барышня, как зовут? - не отставал Борщевский.
   - Слушай, может, тебе еще и адресочек дать барышни  этой?  -  рассвирепел
Салов. - Барышню Лелей зовут и, между прочим, человек она мне непосторонний,
жена вроде. А этот Василий - ее брат двоюродный. - А  раньше  вы  с  ним  не
встречались? - продолжал Борщевский,  ничуть  не  смущаясь.  -  Все  же  это
как-то... ну, настораживает, что ли... Значит, как только вы  упомянули  при
жене, что хотелось бы найти человека, который имеет связь с  артиллерийскими
складами, у нее сразу же обнаруживается сочувствующий нашему делу двоюродный
брат, который готов помочь... Я правильно излагаю?
   - Ну и что здесь такого странного? - вступил матрос Кипяченко. - В городе
много сочувствующих коммунистам.
   - Тут еще  вот  какой  вопрос,  -  смущенно  как-то  заговорил  Салов.  -
Помочь-то  он  поможет,   но   вот   следует   ему   за   это   заплатить...
"Колокольчиками" возьмет. Три тысячи рублей.
   - Какой же  это  сочувствующий,  ежели  он  за  помощь  денег  просит?  -
недовольно высказался рабочий Семен Крюков.
   Но Борщевский, услышав  про  деньги,  совершенно  успокоился  и  перестал
задавать  провокационные  вопросы  Салову.  Зато  товарищ  Макар,  до  этого
молчаливо куривший, пошевелился и  откашлялся,  чем  привлек  к  себе  общее
внимание.
   - Положение, товарищи, очень серьезное. Оружие нам нужно, как  воздух.  И
при таком раскладе мы не можем отмахнуться от предложения товарища Салова. А
что деньги для этого нужны, то и в Крымском крайкоме это  понимают.  Не  зря
они посылали нам деньги  вместе  с  документами.  -  Он  сделал  паузу  и  в
наступившей  тишине  поглядел  на   Антона   Борщевского.   Тот   беспокойно
задвигался, привстал было с места, но сел, твердо глядя в глаза Макару.
   - Товарищ Борщевский, повтори вот  тут  для  ранее  отсутствовавших,  как
случилось, что деньги, которые тебе дал крайком, пропали.
   -  Повторяю  еще  раз,  -  вздохнул   Борщевский.   -   Мы   выехали   из
Екатеринослава.
   Там сейчас Крымский краевой  партийный  комитет  размещается...  -  А  ты
сам-то,  товарищ,  давно  в  партии  состоишь?  -   подозрительным   голосом
поинтересовался товарищ Макар.
   - Я, товарищи, раньше состоял в партии левых эсеров, но убедился, что  их
соглашательская  политика  отдаляет  скорейшую   победу   пролетариата   над
капиталом, поэтому порвал с эсеровской партией. Так что я  с  восемнадцатого
года в партии большевиков.
   - Понятно, - протянул матрос.
   - Значит, выехали мы из Екатеринослава. Я и еще двое товарищей -  Голубев
и Слободяник. Красноармейцы довезли нас до перешейка, дальше мы должны  были
пробираться пешком через линию фронта. Бумаги  были  у  Голубева,  деньги  у
Слободяника. Я запомнил  наизусть  адреса  явочных  квартир  в  Симферополе,
Севастополе и Ялте, а также инструкции для подпольного комитета.
   Мы долго шли ночью, разрезали  колючую  проволоку,  после  по  тому,  что
осветительные ракеты стали рваться позади нас, мы поняли, что фронт  остался
позади. Чтобы не привлекать внимания в прифронтовой полосе, мы  трое  решили
разделиться и встретиться в Симферополе, потому что документы, которыми  нас
снабдили в  Екатеринославе,  в  прифронтовой  полосе  были  недействительны.
Однако когда я с большим трудом добрался до Симферополя, то  никаких  следов
своих товарищей там не  нашел.  Явочная  квартира,  чей  адрес  мне  дали  в
Екатеринославе, показалась мне  ненадежной  -  слишком  людно  было  вокруг,
толклись какие-то подозрительные личности. По дороге туда у  меня  проверили
документы и даже обыскали, но ничего не нашли.
   - А как же мандат за  подписью  товарища  Мокроусова?  -  поинтересовался
матрос.
   Борщевский расстегнул пиджак и вытащил откуда-то из  подкладки  маленькую
прямоугольную   тряпочку,   на   которой   неразборчиво,   но,   несомненно,
типографским  способом  было  напечатано,  что  предъявитель  сего  является
представителем  Крымского   краевого   комитета   партии,   обладает   всеми
полномочиями и так далее, а внизу стояла подпись тов. Мокроусова.
   - Она была зашита в подкладку и не шуршала при обыске. Далее я отправился
на вторую, запасную  квартиру,  там  нашел  товарищей,  предупредил  их,  но
поздно, потому что первую явочную квартиру в тот же день разгромили.
   - Угу, - проговорил товарищ Макар, и  непонятно  было,  одобряет  он  все
услышанное или осуждает. - Стало быть,  товарищи,  деньги  для  того,  чтобы
достать оружие, придется добывать самим.
   - Разберемся! - крякнул матрос.
   - Пора расходиться, товарищи, скоро комендантский час.
   Все задвигали стульями, поднимаясь.
   - Товарищ Тоня, я тебя провожу! - подскочил Салов к Антонине.
   - Я с дядей Семеном пойду, - отшатнулась она и обожгла его взглядом синих
глаз.
   - А я, товарищи, -  обратился  Борщевский  к  типографским,  -  хотел  бы
взглянуть, как у вас дело обстоит в типографии. Вы не против?
   Гольдблат молча пожал плечами, что означало согласие.
   Оставшись втроем, потому  что  сапожник  немедленно  удалился  на  кухню,
Макар, матрос и Сапов сели в кружок за стол и долго  беседовали  вполголоса,
сдвинувшись голова к голове.
   - Значит, как договорились, завтра и сделаем, - подвел итоги Макар.
   - Что-то мне этот Борщевский не нравится, нет у меня к  нему  доверия,  -
пожаловался Кипяченко.
   - Много спрашивает, во все суется, - с готовностью согласился Салов.
   Товарищ Макар разговора на эту тему не поддержал, но в глазах  его  снова
возникло то непонятное выражение. Товарищ Макар твердо знал, чего он  хочет,
но в некоторые свои планы он никого не посвящал.

***

   Тоня с Семеном Крюковым шли молча. Семен глядел себе под ноги и  думал  о
чем-то важном, потому что  иногда  вздыхал  тяжело.  К  вечеру  подморозило,
растаявшие днем от южного мартовского  солнца  лужи  затянуло  ледком,  Тоня
поскользнулась и засмеялась, уцепившись за куртку Крюкова. Он  посмотрел  на
нее ласково и взял под руку.
   - Давай уж пойдем с тобой, как буржуи, под ручку, а то лоб расшибешь.
   Они пошли, не торопясь, вдыхая свежий холодный воздух.
   - Что это ты, дочка, как я  примечаю,  от  Ивана  Салова  шарахаешься?  -
спокойно спросил Крюков.
   - Так... - отвернулась Тоня.
   - Ну, раз это дело личное, то я вмешиваться не буду, - смутился Крюков.
   - Да нет у меня с ним никаких личных дел! - вспыхнула Тоня.  -  Просто...
нехороший он человек, вот что! Смотрит всегда так нагло, рукам волю  норовит
дать... - Эка беда, что смотрит! - рассмеялся Семен. - Ты вот  у  нас  какая
раскрасавица уродилась, отчего ж на тебя мужику и не поглядеть!  А  Салов  -
мужчина молодой, в самом соку... - Да, а раз подкараулил меня, а сам  пьяный
был. Да как давай приставать!
   Все в полюбовницы к себе звал. Я, конечно,  за  себя  постоять  могу,  да
только противно очень,  не  по-товарищески...  Он  сегодня  вон  Борщевскому
сказал, что Леля -  это  жена  его,  а  мне  тогда  про  Лельку  эту  такого
наговорил. И шалава-то она подзаборная, и бросит-то он ее сразу же,  если  я
соглашусь... Нешто можно такое про жену-то говорить?
   - Да уж, - вздохнул Семен. - Ну, ты не думай о нем.
   - Да я разве думаю, когда вокруг такое творится! - воскликнула Тоня. - Ты
представь, дядя Семен, вот скоро победим мы белых