ить за смерть любимого человека. Господи!  И  ее
порыв потом, ночью, что ни говори, а она вела себя  странно...  Хотела  меня
спасти... О любви в ту ночь не сказала ни слова... Но,  -  тотчас  устыдился
Борис, - она действительно вернула меня к жизни, а что того подонка  нет  на
свете, так туда ему и дорога. Но все же, хладнокровно всыпать  яд  в  стакан
человеку и спокойно  смотреть,  как  он  умирает...  -  это  просто  Шекспир
какой-то!"
   - Борис Андреевич, - внимательно глядя на него, спросил  Горецкий,  -  вы
ничего не хотите мне сказать?
   - Нет! - закричал Борис, вставая и опрокидывая стул. - Не ждите  от  меня
никаких рассказов! - И добавил, не в силах сдержаться:
   - Вам нравится мучить людей?  Для  этого  вы  затеяли  все  это  дурацкое
расследование, чтобы изучать поведение личности в экстремальных условиях?  Я
видел, с каким интересом вы расспрашивали  Колзакова!  Вы  просто  смаковали
подробности!..
   - Поручик!!! - гаркнул полковник Горецкий. - Вы  забываетесь!  Немедленно
прекратите истерику!
   Пенсне его соскочило с носа и болталось на шнурке. Снова профиль его  был
чеканен, а взгляд пронзителен.
   - Пойдите и приведите себя в порядок, - строго сказал полковник, -  водой
холодной облейтесь, что ли... - Слушаюсь! - Борис крутанулся на  каблуках  и
вышел.
   Сразу за дверью он столкнулся с Юлией  Львовной,  сопровождаемой  Саенко.
Она стояла напротив, выпрямившись, высоко подняв голову, и от этого казалась
еще выше ростом. Она заглянула Борису  в  глаза.  Определенно,  эта  женщина
умела читать в человеческих душах, во всяком случае  с  Борисом  это  у  нее
получалось.
   Она поняла все, что Борис думает  о  ней,  и  вздохнула.  Глаза  ее  чуть
сощурились,  возле  губ  выступили   две   презрительные   морщинки.   Борис
посторонился, и она молча, отведя взгляд, прошла мимо.
   - Может перекусить чего, ваше благородие? - сердобольно предложил Саенко.
   Борис молча мотнул головой.
   - Все говорят и говорят, - бурчал Саенко,  идя  следом,  -  цельный  день
сплошные разговоры разговаривают. А покойник лежит  и,  между  прочим,  всем
мешает. Нет бы как люди, закопать скорей по-христиански с Богом да и поминки
устроить. Так нужно людей морочить, и покойника томить. Чай Не вобла,  чтобы
на жаре вялиться! Вот татаре, так за своего Мусу сразу  взялись.  Фатима  не
бегает да не ищет - кто да за что? Потому как у ней - первое дело  мужа  как
положено, проводить... Нет, я так скажу, хоть и подлый народ татаре,  а  про
покойников лучше нашего понимают...

Глава 5

   Юлия Львовна села на предложенный полковником Горецким стул  и  закурила.
Он украдкой посматривал на нее из-под пенсне. Красивая женщина, даже сейчас,
здесь, в простом сером платье, с коротко остриженными волосами,  без  всяких
этих женских безделушек, видна ее благородная породистая красота.  Но  также
проницательна и умна. Сочетание красоты и ума  вообще  редко  встречается  в
женщине, а эта еще обладает сильной волей и  здравым  рассудком.  Не  боится
смерти, раз видела ее столько  раз,  работая  медсестрой.  Опять  же,  могла
достать где-нибудь яд... - Скажите, полковник, вам очень хочется, чтобы  это
сделала я? - прервала затянувшееся молчание Юлия Львовна.
   - Что? - От неожиданности Горецкий не нашелся что ответить.
   - Вам очень хочется  доказать,  что  поручика  Стасского  отравила  я?  -
повторила она свой вопрос и продолжала:
   - Красивая женщина - убийца, месть... в  общем,  леди  Макбет  в  деревне
Ак-Тыкыр.
   -  Действительно,  вы  похожи  на  шекспировских  героинь,  -  согласился
полковник, - в этой бедной обстановке вы выглядите как опальная королева.
   - Вы, господин Горецкий, романтик, - протянула она, улыбаясь.
   - Вы удивлены? - рассмеялся полковник,  но  сообразил,  что  она  нарочно
уводит разговор в сторону и собрался с мыслями. - Сударыня, давайте  оставим
разговор о моих желаниях. Я беседую со всеми, вот дошла очередь и до вас. Вы
уж простите, но господин Колзаков рассказал мне о последнем вашем разговоре.
   Примите мои соболезнования по поводу смерти вашего жениха.
   - Это было давно. - Она отвернулась, помолчала немного  и  снова  подняла
глаза на Горецкого.
   - Итак, вы выяснили, что у меня был мотив для  убийства  Стасского.  Ведь
если бы он передал мне письмо вовремя, возможно, Борис не попал бы в плен  и
не погиб.
   - Борис? - переспросил полковник.
   - Ну да, мой жених,  поручик  Борис  Юрьевич  Богуславский.  Стало  быть,
по-вашему, я узнала от Колзакова про это и сразу же вечером насыпала в бокал
Стасского яду.
   - Теоретически это мог сделать любой, и  вы  в  том  числе,  -  поддакнул
Горецкий.
   - Возможно, - согласилась Юлия Львовна, - но я этого не делала. Не скрою,
я ненавидела и презирала Стасского еще со времени нашего с  ним  знакомства.
Он привез мне письмо от жениха и тут же принялся грубо за мной  ухаживать...
Я не знала тогда, что он нарочно задержался в дороге, чтобы мне было  поздно
ехать к Борису... И если бы ценой  его  смерти  я  могла  Бориса  спасти,  я
задушила бы Стасского собственными руками. Но... Бориса давно нет на  свете,
больше трех лет.
   Какой вы сказали мотив - месть?
   - Возможно, - неуверенно пробормотал Горецкий.
   - Полковник, я - фаталистка. Я считаю, что смерть и  так  собрала  с  нас
обильную жатву. Мой долг - помогать жизни, а не отнимать ее. И если  человек
заслуживает смерти, то рано или поздно она его найдет.
   - Ну, если так рассуждать, то  все  мы  когда-нибудь  умрем,  -  возразил
Горецкий.
   - Вы - не так уж скоро, - Юлия Львовна  улыбнулась,  -  поручик  Ордынцев
рассказывал вам, что я умею угадывать смерть?
   - Нет, - в полном изумлении ответил Горецкий.
   - Вот как? Ну ладно. Вы,  Аркадий  Петрович,  живете  рассудком,  и  даже
романтизм ваш какой-то книжный. Профессорский академизм слишком сильно в вас
развит. Люди интересуют вас, как биолога интересуют какие-нибудь насекомые.
   Горецкий нахмурился,  вспомнив,  что  точно  такие  слова  прокричал  ему
недавно Ордынцев в этой же комнате.
   - Хм, сударыня, давайте перейдем ближе к делу. Допустим, я верю вам,  что
вы не убивали Стасского. Кто в таком случае это сделал?  Я  не  говорю:  мог
сделать, я спрашиваю: кто сделал?  Вы  сидели  весь  вечер  и  наблюдали  за
мужчинами, вы ничего не заметили?
   - Я заметила, что все присутствующие терпеть не могли Стасского,  но  это
неудивительно, он вел себя так, что у каждого  вызывал  только  ненависть  и
раздражение.
   - У вас и Колзакова - понятно почему, Ордынцев поругался с ним из-за вас,
а почему Стасского недолюбливали моряки?
   - Он все время приставал к капитану Сильверсвану, коверкал  его  фамилию,
называл Зильбершваном. Не понимаю почему, но  это  страшно  выводило  Ореста
Николаевича из себя. Он, разумеется, человек воспитанный, морской  офицер  -
выдержанный и галантный,  но  я  замечала,  что  ему  стоит  больших  трудов
удержаться от резкого ответа.
   - Какое он вообще произвел на вас впечатление?
   - Самое хорошее, - не колеблясь ответила Юлия Львовна.  -  Он  из  чистой
любезности взял меня на канонерку и во время плавания всячески меня  опекал,
но делал это ненавязчиво и тактично. Мы много разговаривали, он  рассказывал
мне о детстве. Он родом из  Вильно...  -  Как  вы  сказали?  -  встрепенулся
полковник Горецкий. - Из Вильно?
   - Ну да, а что?
   - Ах, вот теперь я вспомнил... Вильно,  аптекарь  Зильбершван...  Но  это
было давно, почти тридцать лет назад... А вы знаете, что  покойный  Стасский
тоже был родом из Вильно? Там много поляков.
   - Не знала.
   Юлия Львовна рассеянно глядела в окно и вдруг заметила  во  дворе  Бориса
Ордынцева. Он понуро бродил, обходя попадавшихся на  дороге  татар,  которые
собирались на похороны Мусы. Почувствовав ее  взгляд,  он  поднял  голову  и
посмотрел на нее жалко и беспомощно. Она поняла, что  он  подозревает  ее  в
убийстве Стасского, что волнуется за нее, что хотел  бы  ей  помочь,  но  не
представляет, как это можно сделать.  Еще  она  поняла,  что  он  ничего  не
рассказывал полковнику Горецкому о прошедшей ночи, а если старый лис  сам  о
чем-нибудь догадался, то пусть и остается со своими догадками, от  Бориса  и
от нее он ничего больше  не  добьется.  То,  что  произошло  прошлой  ночью,
касается только их двоих, и нечего несносному полковнику совать нос в  чужие
дела. Борис вздохнул и отвернулся. Светлые волосы,  этот  поворот  головы...
Сердце сдавила привычная тоска.
   - Господин полковник, вы удовлетворены моим рассказом, - подчеркнуто сухо
спросила она, - могу я быть свободной?
   - Да, конечно, но  вы  не  рассказали  мне,  что  вы  думаете  по  поводу
лейтенанта Ткачева?
   - Я мало общалась с ним во время пути. А потом уже здесь видела,  что  он
со  Стасским  тоже  на  ножах.  Стасский  умел  и   любил   говорить   людям
отвратительные вещи. Так и с  Ткачевым:  когда  он  после  тоста  подошел  к
Стасскому и просил выпить с ним из одного бокала в знак примирения  и  того,
что все их разногласия забыты, Стасский усмехнулся так неприятно  и  сказал,
что побоялся бы пить с ним из одного бокала, но раз Ткачев уже отпил, то  он
тоже отважится. Странно, он как будто предчувствовал, что его  отравят...  -
удивленно произнесла Юлия Львовна.

***

   - Вы точно помните, что он так сказал? - заинтересовался Горецкий.  -  Вы
хорошо слышали?
   - Ну да, я сидела с бокалом, а Стасский все вертелся возле меня, и  когда
лейтенант подошел, они оказались рядом. И Стасский  ответил  на  предложение
выпить... сейчас я вспомню точно... ах да: "Не люблю пить с кем-то из одного
бокала, но с вами, лейтенант, выпью. Потому что вы сами уже из него отпили.
   Учитывая события в Новороссийске, так оно будет спокойнее".
   - Вот как? - Брови полковника Горецкого  сегодня  так  часто  поднимались
вверх, что изрядно устали. - Благодарю вас, сударыня, у вас отличная память.
   Полковник взял ее тонкую руку и почтительно поцеловал. Рука не дрожала  и
не была холодной - если Юлия Львовна и беспокоилась, то хорошо умела держать
себя в руках. Горецкий выпрямился и встретил ее  насмешливый  взгляд  -  она
прекрасно поняла, зачем он поцеловал ей руку.  Усилием  воли  он  сдержался,
чтобы не покраснеть. Нелегко иметь дело с такой незаурядной дамой. А  может,
он стареет?

***

   После беседы с Юлией Львовной в разговоре  с  Сильверсваном  Горецкий  не
стал ходить вокруг да около.
   - Вы,  господин  капитан,  будете  слушать,  а  я  буду  рассказывать.  И
поправьте меня, если я ошибусь. В одна тысяча восемьсот восемьдесят  девятом
году в городе Вильно случилась такая  история.  Некий  аптекарь  по  фамилии
Зильбершван вступил в сожительство с женой  одного  торговца  антиквариатом.
Купец был богат и стар, а жена у  него  была  молода  и  легкомысленна.  Она
вскружила голову аптекарю с самой очевидной целью. - получить  от  него  яд,
чтобы отравить старого и постылого мужа. У самой же у  нее  был  на  примете
молодой красивый офицер, который готов был скрасить существование богатой  и
нестарой вдовы. Дамочка к тому же была недурна собой. Но, как я уже говорил,
легкомыслие ее доходило до глупости.
   Влюбленный аптекарь же, как свойственно людям его  профессии,  головы  до
конца не потерял и заподозрил неладное. Он проследил за своей дамой сердца и
вычислил ее поклонника-офицера, после чего, движимый праведным негодованием,
решил отомстить.
   Он уверил жену антиквара, что яд, который она получила, действует  быстро
и не отставляет следов в организме, сам же подсунул ей обыкновенный мышьяк.
   Смерть от мышьяка никогда не наступает сразу, несчастный  антиквар  долго
мучился, так что доктора успели сообразить, что дело нечисто. После вскрытия
выяснилось, что покойный съел с  супом  огромное  количество  мышьяка.  Было
очень громкое дело, не сходившее со страниц газет целый месяц.  Дошло  и  до
столицы.
   Вдову приехал защищать сам Плевако - кстати, именно от него я и знаю  все
подробности этой истории, то, чего не было в газетах.
   Рыдающая  привлекательная  вдовушка,  которой  очень  шел  траур,  сумела
разжалобить присяжных  и,  представьте  себе,  ей  дали  меньший  срок,  чем
аптекарю Зильбершвану! А юный поручик оказался вообще ни при чем, он даже не
знал, что мужа собираются отравить!
   Горецкий заметил, что капитан сжал кулаки и сверкает глазами.
   - Орест Николаевич, правильно ли я изложил эту незабываемую историю?
   - Правильно, -  глухо  ответил  капитан.  -  Эта  отвратительная  история
преследует меня всю жизнь.
   - Кем вам приходился аптекарь Зильбершван?
   - Двоюродным дядей, черт бы его побрал! - воскликнул капитан. - Не  такое
уж близкое родство... Просто уже давно наша ветвь пишется как  Сильверсваны.
А Стасский был тоже из Вильно, он, разумеется, всю историю знал. Так и  ждал
я, что он начнет взахлеб рассказывать, да еще при Юлии Львовне!
   - И решили Стасского устранить? - невинно задал вопрос Горецкий.
   - Ах, оставьте! - Капитан закричал, как кричал он, должно быть,  в  шторм
на своей канонерке. - Я его терпеть не мог, это верно,  но  не  боялся.  Ну,
рассказал бы он, посмеялся бы надо мной еще раз, а что еще  он  мне  сделать
мог? Да стал бы я из-за такого мелкого мерзавца грех на душу  брать!  А  что
вам сразу не рассказал, то виноват, струсил. Думаю - аптекарь, яд,  -  сразу
меня и заподозрят.
   - Ну что ж, Орест Николаевич, я все понял, спасибо вам за разъяснение,  -
вздохнул Горецкий, - вы свободны.

***

   Похороны устроили под вечер. Два  солдата  вырыли  могилу  неподалеку  от
татарского кладбища, положили тело  в  самодельный  дощатый  гроб  и  забили
крышку.
   Капитан Сильверсван прочел молитву и сказал несколько слов о том, что все
мы смертны и что нельзя об  этом  забывать.  Помолчали  немного,  всем  было
неловко.
   - Давайте, ребятушки! - махнул Колзаков солдатам с лопатами.
   Земля гулко  стучала  о  крышку  гроба.  После  солдаты  поставили  грубо
сколоченный  крест  и  ушли.  Полковник  Горецкий  в  похоронах  участия  не
принимал, Саенко  тоже  куда-то  запропастился.  Юлия  Львовна  держалась  в
сторонке и старалась не встречаться с Борисом взглядом.
   Горецкий провел это время, сидя в полутемной комнате, куря и размышляя.
   Наконец он решился, собрал в стопочку листки с записями и вышел в большую
комнату как раз, когда унылая компания вернулась с похорон.
   - Господа! - обратился Аркадий Петрович к вошедшим. -  Я  знаю,  что  эта
история вам порядком надоела. Мне тоже есть чем заняться.  Но  я  прошу  вас
посвятить расследованию еще один вечер. Дело в том, что я нахожусь в тупике.
Я долго беседовал со всеми вами,  выслушал  всех  и  пришел  к  выводу,  что
отравить Стасского в принципе мог каждый из вас. Мотив во всяком случае  был
у  каждого,  Стасский  всем  был  неприятен.  Теоретически  у  каждого  была
возможность всыпать яд в вино Стасскому, потому что  он  с  бокалом  в  руке
кружил по комнате, даже ставил его на  стол  и  находился  иногда  вне  поля
зрения.  Итак,  я  призываю  вас  мобилизоваться  и  помочь   мне   устроить
следственный эксперимент.
   - Что еще такое? - недовольно заговорил Ткачев.
   - Мы воссоздадим обстановку вчерашнего ужина, каждый  припомнит,  где  он
находился, что делал и говорил. И, возможно, тогда я смогу понять, кто же из
вас говорит не  правду,  кто  отравил  Стасского...  Вы  согласны,  господа?
Обещаю, что если эксперимент не удастся, я оставлю вас в покое.
   - С трудом верится, - пробурчал Борис.
   - Я согласна, - неожиданно произнесла Юлия Львовна, внимательно глядя  на
Горецкого.
   Он поспешно отвернулся.
   - Я тоже согласен, - поспешил Сильверсван.
   - А я - как все, - улыбнулся Колзаков.
   Остальные только кивнули. Горецкий подозвал невесть  откуда  появившегося
Саенко и стал тихо с ним совещаться.
   - Нет нигде... трудно искать... татар в  деревню  понаехало  на  похороны
Мусы... всех не проверишь... - донеслось до Бориса бормотанье Саенко.
   Он отошел  в  сторону,  потому  что  ему  надоели  интриги.  Украдкой  он
поглядывал на Юлию Львовну и все думал: она или не она? И если  не  она,  то
кто же?

***

   - Итак, - начал Горецкий, - первыми в комнату пришли покойный Стасский  и
лейтенант. Как я  уже  говорил,  роль  Стасского  буду  играть  я.  Господин
лейтенант, где вы стояли? Примерно здесь? - Горецкий встал рядом с  Ткачевым
и окликнул Бориса:
   - Борис Андреич, когда вы вошли, что вы наблюдали?
   Ордынцев вошел в комнату, окинул ее взглядом.
   - Стасский стоял чуть левее... так, правильно.  А  господин  лейтенант  -
вполоборота к нему. Когда я вошел, они разошлись. Да, примерно так.
   Полковник и лейтенант изобразили мимическую сцену и остановились в разных
концах горницы.
   - Так, вы стояли там же, где сейчас? - уточнил Горецкий и сделал  пометку
на своем листе. - Теперь вошли Колзаков, Сильверсван и Юлия Львовна.  Прошу,
входите!
   Все трое вошли друг  за  другом.  На  открытом  лице  Колзакова  читалась
неловкость оттого, что он занят таким глупым несерьезным делом.
   Горецкий сверился со своими записями и громко сказал:
   - Фатима-ханум, прошу!
   Фатима, как обычно закутанная до глаз, вошла в  горницу,  внесла,  как  в
роковой вечер, хлеб и изюм. Сама ее поза, наклон  плеч,  Кроме  традиционной
покорности, выражали скорбь  и  недавно  перенесенное  горе.  Она  поставила
тарелки и вышла. Колзаков,  вспомнив  свою  прежнюю  реплику,  повернулся  к
гостям и произнес:
   - Извините, господа, у нас только два... теперь уже только один приличный
бокал. Для самогона и кружки  подойдут,  а  хорошее  вино  из  них  пить  не
годится.
   Горецкий заглянул в свои записи и сказал:
   - Сейчас Стасский сделал очередной  свой  выпад...  Борис  Андреевич  его
одернул... - Да, я  сказал:  "Найдите  себе  другой  объект  для  насмешек".
Стасский сделал вид, что ни над кем не насмехался... - Потом  подошел  черед
реплики Ореста Николаевича. - Горецкий снова справился со  своими  записями,
затем подошел к Ткачеву и, взяв его за плечо, осторожно повернул:
   - По-моему, Владимир Антонович, вы стояли немного не так.
   Ткачев удивленно взглянул на него, пожал плечами, но подчинился.
   - Орест Николаевич, ваша реплика! Сильверсван, наморщив  лоб,  постарался
припомнить свои слова:
   - Господа, сейчас не время  ссориться.  Наш  долг  забыть  разногласия  и
объединиться перед лицом красной опасности... После моих слов Стасский снова
сказал колкость... - Да, и затем капитан Колзаков открыл  бутылку  и  разлил
вино в бокалы. Я попрошу вас, господин капитан, сделать все так же, как и  в
тот вечер, только вино налить для Юлии Львовны в кружку,  -  простите  меня,
сударыня, второго бокала нет, а для нашего эксперимента особенно  важен  тот
бокал, из которого пил Стасский.
   Юлия Львовна согласно кивнула. Колзаков открыл бутылку и разлил вино.
   - Теперь, господин лейтенант,  вы  должны  начать  свое  прочувствованное
выступление, - обратился Горецкий к Ткачеву, -  если  вы  не  вспомните  его
дословно - не страшно, но постарайтесь двигаться примерно  так,  как  в  тот
вечер... А вы, господа, поправляйте его, если что-то будет не так.
   - Господа, - неуверенно, без прежнего воодушевления  начал  Ткачев,  -  в
этом году мне не удалось отпраздновать Рождество. На самый праздник пришлась
эвакуация из Новороссийска, это было так  страшно...  Впрочем,  вы  все  это
знаете.
   - Еще бы, - подтвердил Борис.
   - Так вот, - продолжил Ткачев, и голос  его  постепенно  окреп  и  набрал
почти такую же силу,  как  в  роковой  вечер,  -  я  предлагаю  вам  сегодня
отпраздновать  Рождество.  Конечно,  это   несвоевременно,   совершенно   не
соответствует календарю, но прежде я никогда не пропускал этот  праздник.  В
мирное время вея семья собиралась вокруг  елки...  В  этом  был  такой  уют,
покой, такое счастье... Так давайте отпразднуем Рождество  сегодня,  вопреки
календарю! У нас есть хорошее вино