лией Львовной невольно вспомнил все случившееся в  Новороссийской
бухте  и  отвернулся  к  окну,  не  боясь   показаться   невежливым.   После
Новороссийска он  вообще  перестал  чего-либо  бояться:  И  желаний  у  него
осталось очень мало, он стал холоден и равнодушен.
   Невеселая  получилась  у  господ  офицеров  компания.  Наконец  Колзаков,
пришедший от самогона или от усиленных воспоминаний  в  крайне  возбужденное
состояние, переглянулся с Борисом и спросил у капитана:
   - Господин Сильверсван, у вас на канонерке снаряды остались?
   - Снарядов достаточно, да пушки у нас допотопные.
   - Ну, это ничего. Буря кончилась, дождь стих, вода уйдет в песок, и скоро
станет сухо. Теперь пятый час, а около пяти к нам  обыкновенно  наведываются
гости - бронепоезд красных. Давайте, господа, дадим красным морской бой!
   Сильверсван заколебался. Тогда Колзаков для поднятия настроения влил  ему
еще самогона и пошел к берегу. Моряки шли за ним без энтузиазма.
   Увидев их корабль, Ордынцев понял причину такого  настроения.  Канонеркой
это судно можно было назвать только с большой натяжкой. Это  была  небольшая
самоходная баржа, на палубе которой установили две пушки "времен  Очакова  и
покорения Крыма". Таких  старых  орудий  Борису  еще  никогда  не  случалось
видеть.
   Даже у Колзакова немного убавился энтузиазм.
   Моряки показали Колзакову с Ордынцевым особенности своих орудий, и в  это
время на северном берегу  появился  бронепоезд.  Сразу  же  начался  обстрел
канонерки. Снаряды падали близко от корабля, поднимая фонтаны воды и  песка,
но  точных  попаданий  не  было.   Канонерка   в   ответ   молчала:   старые
сорокатрехлинейные пушки на большом расстоянии не смогли бы вести прицельный
огонь. На бронепоезде, видимо, решили, что  орудия  канонерки  испорчены,  и
захотели подойти ближе, чтобы окончательно ее уничтожить. Колзаков расставил
по местам номера орудийных расчетов. Он  дал  поезду  подойти  на  дистанцию
прицельного огня и махнул рукой. По его сигналу обе пушки  открыли  огонь  и
стреляли непрерывно, пока не кончились боеприпасы. Бронепоезд тоже стрелял в
ответ, но у красных, по-видимому, не было хорошего  офицера-артиллериста,  и
точных  попаданий  по  канонерке  не  случилось.  Дуэль  тянулась  несколько
мучительно долгих минут, потом бронепоезд  задымился  и  ушел  к  Геническу.
Наверно,  он  был  сильно  поврежден,  во  всяком  случае  больше   уже   не
показывался.
   Когда бой закончился, офицеры  осмотрели  корабль  и  окружающий  участок
берега. Весь песок был вспахан, палуба усеяна осколками, но никто из  людей,
как это ни  удивительно,  не  пострадал.  Борта  канонерки  были  пробиты  в
нескольких местах. Сильверсван поежился:
   - Впервые пришлось вести бой корабля с бронепоездом.  Если  бы  канонерка
была на плаву, а не на мели, она бы точно потонула.
   - Хорошо еще то, - добавил Колзаков, - что у вашего корабля очень  тонкие
борта. Снаряды бронепоезда пробивали их насквозь и взрывались  в  песке,  не
детонируя от удара о борт.
   К большой радости офицеров, после боя не пострадали даже ящики с вином.
   Это было прекрасное вино из царского удельного имения Абрау-Дюрсо.
   Солдаты-артиллеристы взяли ящики и потащили их  к  дому  Мусы.  Колзаков,
провожая ящики восхищенным взглядом, сказал:
   - Да, господа, это вам не татарский самогон! Отчего  бы  нам  сегодня  не
устроить с вами небольшой праздник - отпраздновать нашу встречу  и  успешный
бой... Как-никак обошлись без всяких потерь, а  красным  всыпали  по  первое
число.
   Борис понял  Колзакова:  после  долгих  унылых  дней  на  песчаной  косе,
заполненных  бесплодными  перестрелками,  ссорами  с  поручиком  Стасским  и
отвратительным тошнотворным самогоном, появление на косе новых людей,  среди
которых была красивая молодая женщина, само по себе было уже праздником. Сам
он был на Арабатской стрелке всего вторую неделю, и то прошедшее здесь время
казалось ему бесконечным из-за однообразия этих дней,  просоленных  горькими
испарениями Сиваша.

***

   Они переоделись и умылись соленой водой, потому  что  пропахли  пороховой
гарью и орудийной  смазкой.  Юлия  Львовна  не  появлялась.  Колзаков  бурно
занимался приготовлениями к вечернему ужину, препирался с хозяином, отправил
солдата в деревню за продуктами. В самый разгар, пробегая по двору, Колзаков
вдруг остановился и застыл на месте.
   - Вот оно что! Как же это я забыл-то!
   Он обежал дом, увидел закрытое ставнями  окошко  комнатки,  где  поселили
Юлию Львовну, потоптался неуверенно под окном, бросился было  в  дом,  чтобы
постучать в дверь, но укротил себя, оглянулся и тут заметил высокую  женскую
фигуру, что стояла под орехом. С этого места открывался вид  на  море.  Юлия
Львовна курила и смотрела вдаль невидящими глазами. Колзаков  отмахнулся  от
солдата, обратившегося за решением какого-то  мелкого  хозяйственного  дела,
пригладил волосы и решительно зашагал к  ореху.  В  глазах  у  него  застыло
упрямое выражение.

***

   Незадолго перед этим выходившая Юлия Львовна  столкнулась  с  Борисом  во
дворе.
   - Говорят, что вас можно поздравить? - с улыбкой обратилась она к нему. -
Задали перцу красным?
   Он смотрел на нее  совершенно  спокойно.  Женщина  его  круга,  умница  и
красавица, явно предпочитала его общество всем остальным. Борис  видел,  что
он ей нравится. То есть  возможно,  она  чувствовала  себя  виноватой  из-за
Новороссийска и обрадовалась, что он жив, потому  что  считала,  что  они  с
Алымовым погибли, но, так или иначе, она явно выделяла его  из  всех.  Борис
прислушался к себе. С некоторых пор его не посещали даже мысли о женщинах.
   Причем он был уверен, что физически остался совершенно  нормален,  просто
ему стало все неинтересно. Это со времени  Новороссийска.  Проклятый  город!
Проклятая эвакуация! Черное облако выпустило его из глубины, но забрало себе
часть его души. Он никого не хотел любить,  а  просто  пользоваться  удобным
случаем ему было противно. Не такая  это  была  женщина,  чтобы  можно  было
провести с ней некоторое время и выбросить из головы. Она бы  никогда  этого
не позволила.
   А возможно, сказал себе Борис, он все усложняет. Может, она выбрала  его,
чтобы он  своим  присутствием  отвадил  таких  назойливых  поклонников,  как
Стасский.
   Кстати, что-то его  не  видно...  -  Юлия  Львовна,  -  тотчас  откуда-то
выскочил Стасский, как чертик из табакерки.  -  Юлия  Львовна,  дорогая,  по
этому случаю нас посетила свежая мысль!
   Позвольте нам устроить  сегодня  торжественный  праздничный  ужин.  И  вы
будете его украшением!
   Она слушала его спокойно, но Борис, наблюдая за ней отстраненно, заметил,
как чуть дрогнули губы, стараясь удержать недовольную усмешку, и глаза  чуть
сощурились. Определенно, дама не любила Стасского, причем это  чувство  было
настолько  сильным,  что  не  могло  быть  вызвано   назойливостью   бывшего
гусарского поручика, его  настойчивыми  ухаживаниями.  Корни  этого  чувства
лежали гораздо глубже. Они встречались раньше... Чем  он  успел  вызвать  ее
неприязнь?
   Борис все смотрел на нее, как на портрет. Все вокруг  говорили,  что  она
красива, но только сейчас он заметил, что это так и есть. Но красота ее была
особого свойства - очень строгая, какая-то суровая. Такие  женщины  привыкли
повелевать. Черты лица ее были безупречны, никакой самый строгий ценитель не
нашел бы в них ни малейшего изъяна. Но от худобы и от  перенесенных  лишений
они казались суше и строже.
   Услышав от Стасского  о  задуманном  празднике,  Юлия  Львовна  ничем  не
показала своего отношения, только легкая тень пробежала по ее  лицу.  Однако
она ничего не возразила, сухо кивнула Стасскому, более приветливо - Борису и
ушла.
   Борис проводил взглядом  ее  стройную  высокую  фигуру  и,  отвернувшись,
встретил злобный взгляд Стасского.
   - Послушайте, Ордынцев! - проговорил тог тихо, так чтобы не услышала Юлия
Львовна, которая не успела отойти  далеко.  -  Давайте  договоримся:  вы  не
будете мне мешать.
   И, видя, что Борис насмешливо вскинул брови, рассвирепел:
   - Я прошу одного: не путайтесь под ногами. Мы с этой дамой... гм...  были
знакомы еще раньше... - И поэтому вы полагаете, что у вас есть  передо  мной
преимущество? - холодно осведомился Борис, Стасский начинал его  раздражать.
- И кстати, с чего вы взяли, что будете иметь у нее успех? Насколько  я  мог
заметить, она не очень-то к вам благоволит. Так что прошлое ваше  знакомство
ничего не решает.
   - Если бы не появились тут вы... - с ненавистью процедил Стасский.  -  Вы
все время рядом с ней так и рыщете!
   Это было заведомой ложью, так что Борис рассердился.
   - Послушайте, Стасский! - вполголоса заговорил он. - Я не сторож вам и ей
не нянька! Не собираюсь оберегать ее от ваших  ухаживаний.  Хоть  я  и  мало
знаком с Юлией Львовной,  но  убежден:  эта  женщина  сама  сумеет  за  себя
постоять. А также отвадить нежелательных поклонников. Так что совершенно вам
незачем смотреть на  меня  зверем.  -  Борис  оглянулся  и  добавил  не  без
сарказма:
   - Тем более что в данный момент дама увлечена беседой не  со  мной,  а  с
Колзаковым.
   Действительно,  судя  по  жестам  двоих  возле  ореха,  их  беседа   была
достаточно бурной.
   - Черт! - вгляделся Стасский. - Этого еще не хватало! Этот смазной сапог,
этот пень стоеросовый! Да как он смеет! А знаете что, Ордынцев!  -  Стасский
повернулся к Борису, глаза его азартно блестели. - Давайте заключим  с  вами
пари! Кто быстрее  добьется  благосклонности  очаровательной  Юлии  Львовны!
Ставлю свой портсигар против... против того, что  вы  научите  меня  бросать
нож!
   В  свободное  время  Борис,  чтобы  разогнать   скуку,   бросал   нож   в
прикрепленную к стене сарая старую телячью шкуру, которая скоро превратилась
в лохмотья.
   Этому научил  Бориса  прошлым  летом  греческий  мальчишка-контрабандист,
когда они плыли из Батума в  Феодосию.  Умение  это  в  жизни  очень  Борису
пригодилось. Он достиг в нем большого совершенства, и  Стасский  очень  этим
заинтересовался.
   - Подите к черту с вашим пари! - Борис рассердился не на шутку.
   - Ах, так! - Голос Стасского сорвался  на  фальцет.  -  Скажите,  как  мы
благородны! Может, устроим по поводу прекрасной дамы дуэль?
   Прежде чем он успел продолжить, Борис схватил его за обе кисти и сжал их.
   Стасский попробовал вырваться, но Борис держал крепко.
   - А теперь слушайте  очень  внимательно,  господин  поручик.  Если  я  не
защищаю капитаца Колзакова, когда вы подло нападаете на него  с  насмешками,
это не потому, что я поддерживаю  вас.  Просто  я  считаю,  что  Колзаков  -
здоровый крепкий мужчина, офицер, он воевал еще в Первую  мировую,  так  что
способен постоять за себя сам. Иное дело - Юлия Львовна. Но с некоторых  пор
я взял себе за правило не делать того, о чем меня не просят.  Вот  если  она
обратиться ко мне с просьбой - тогда я  с  удовольствием  померяюсь  с  вами
силами. Потому что, откровенно говоря, вы мне порядком надоели.
   Они так увлеклись разговором, что не заметили подбежавшего Колзакова.
   - Господа, господа! - удивленно воскликнул он. - Что это вы делаете?
   Борис отпустил кисти Стасского и отступил на  шаг.  Стасский  усмехнулся,
поймал взглядом Колзакова и проговорил с плохо скрытым сарказмом:
   - Поздравляю, господин Колзаков! Наслышан о вашей сегодняшней победе! Как
говорил Наполеон - в ранце каждого солдата лежит маршальский жезл, так что у
вас еще все впереди.
   Не дав Колзакову времени на достойный ответ, он злобно оглядел  Бориса  и
ушел скорым шагом проверять посты своих пexoтинцев.
   - Ох, до чего же он утомил меня! - пожаловался Колзаков.
   - Сами  виноваты,  -  не  утерпел  Борис,  -  не  можете  себя  правильно
поставить.
   И что он к вам прицепился?
   - Они, видишь ли, дворяне, белая кость, а я - солдатский сын, до капитана
вот дослужился, - вздохнул Колзаков. - Он понять никак не может, почему я не
у красных. А я объяснить не умею. Хотя что тут объяснять, ежели  присягал  я
государю-императору? Привык воевать, куда пошлют. Но  ведь  как  пружину  ни
дави, а ведь когда-нибудь да лопнет!
   - Очень может быть, - согласился Борис.
   - Я, знаете  ли,  не  силен  в  разговорах-то,  -  расстроенно  продолжал
Колзаков, - вот и сегодня не в добрый час с Юлией Львовной беседу начал.
   Борис оглянулся на женскую  фигуру  возле  ореха.  Юлия  Львовна  стояла,
повернувшись спиной,  и  спина  эта  была  пряма,  но  такой  неестественной
скованностью  веяло  от  всей  фигуры,  что  Борис  изумленно  оглянулся  на
Колзакова.
   - Что вы ей сказали, Николай Иванович?
   - Ох, язык мой! - простонал Колзаков. - Давеча говорю ей, что лицо ее мне
знакомо. Нет, отвечает, ошиблись вы, господин капитан, не знаю я  вас.  А  у
меня все в голове, что видел я ее раньше.  Сегодня  после  боя  как  осенило
меня, вспомнил, что видел, но нее ее саму, а фотографический ее портрет.
   - И где же это было? - полюбопытствовал Борис.
   - А было это в Галиции в одна тысяча девятьсот шестнадцатом году.  Сидели
мы в плену у немцев. Там-то я и познакомился  с  поручиком  Богуславским.  И
видел у него фотографию его невесты Юлии Львовны Апраксиной. Рассказал я все
это Юлии Львовне и очень пожалел.
   - Отчего ж пожалели?
   - Не умею я с дамами разговаривать, вот и вышло нехорошо. Так что  вы  уж
сейчас ее не тревожьте, авось к вечеру успокоится.
   Борис пожал плечами, потому что ему начало все  это  надоедать,  и  пошел
следом за Стасским, чтобы убедить того, хотя бы сегодня взять себя в руки  и
не портить никому настроения своими  бесконечными  придирками.  Он  не  смог
сразу найти Стасского, наконец через несколько минут  увидел  его  во  дворе
рядом с лейтенантом Ткачевым. Они разговаривали вполголоса, причем у  Бориса
и тут сложилось впечатление, что они весьма недовольны друг другом. Стасский
подступал к лейтенанту внешне вроде бы мягко, но с оглядкой, а  тот  отвечал
резко, отрывисто, как будто рубил  словами  воздух.  Увидев  Ордынцева,  оба
замолчали и ушли в дом.  Борис  только  вздохнул.  Вацлав  Стасский  обладал
просто удивительной способностью ссориться с людьми. С лейтенантом он только
сегодня познакомился, и вот, пожалуйста... Оба обменивались не предвещающими
ничего хорошего взглядами. Борис мысленно махнул рукой  и  пошел  следом  за
ними.
   Минутой позже туда вошли Колзаков, Сильверсван и Юлия Львовна.  Она  была
спокойна, хоть и бледна, губы плотно сжаты, но глаза горели странным  темным
огнем. Одета она была все в то же темно-серое суконное платье, что  было  на
ней по приезде, только накинула на плечи белый кисейный шарф, который,  надо
полагать, одолжила у хозяйки.
   Пришла жена Мусы, тихая татарка, закутанная до  глаз  в  кисею,  принесла
свежего хлеба, лепешек, сушеного винограду.
   - Извините, господа, - повернулся к гостям Колзаков, - к сожалению, у нас
только два приличных бокала. Самогон можно было  пить  из  кружек,  а  такое
хорошее вино как-то совестно.
   - Боже, - с наигранном восхищением в голосе воскликнул  Стасский,  -  как
шагнуло просвещение в нашем народе!  Какая  тонкость  чувств!  Глядишь,  лет
через десять действительно мужик Белинского да Гоголя с базара понесет!
   Колзаков, как обычно, не нашел что ответить. Если бы не было с ними дамы,
он, возможно, ответил бы грубостью, но сейчас только побагровел и надулся.
   Гости растерянно переглянулись. Борис Ордынцев повернулся к  Стасскому  и
сказал ему вполголоса:
   - Вацлав, найдите себе  другой  объект  для  насмешек.  Николай  Иванович
только из боя, он устал и не  дал  вам  никакого  повода  для  упражнений  в
остроумии.
   - О чем вы, Борис? - Стасский сделал круглые глаза. - Я и не думал ни над
кем насмехаться, мое восхищение совершенно искренне.
   - Господа, - мягким красивым баритоном прервал перепалку  Сильверсван,  -
не хочу показаться высокопарным, но все же я  думаю,  что  сейчас  не  время
ссориться между собой. У нас сейчас один враг, и враг такой страшный, что мы
должны  забыть  любые  разногласия  и  объединиться  перед   лицом   красной
опасности... -  Да,  да!  -  с  деланной  горячностью  повернулся  к  моряку
Стасский. - Все мы должны объединиться перед лицом этой,  как  вы  правильно
выразились, опасности - офицеры  и  интеллигенты,  купечество  и  крестьяне,
дворяне и... аптекари... Как вы правы, господин Зильбершван!
   - Сильверсван, - холодно поправил моряк.
   - Господа, господа! - Лейтенант Ткачев повысил  голос  и  обвел  взглядом
присутствующих.
   Колзаков в это время взял в  руки  бутылку  вина,  ловко  вывернул  ножом
плотную грушевидную пробку.
   - Господа, я хочу предложить вам тост... дело в том, что в этом году  мне
не пришлось отпраздновать Рождество.  В  это  время  в  самом  разгаре  была
эвакуация из Новороссийска... Форменный ад творился! Да, впрочем, что я  вам
рассказываю - ведь вы, наверное, сами хлебнули этого варева... - Еще  бы!  -
коротко подтвердил Борис.
   Он вспомнил старый  дебаркадер,  барахтающихся  в  ледяной  воде  попарно
связанных людей, танцующие по воде рикошеты пуль, поднимающуюся со дна  моря
темную мглу... Ему не хотелось об этом ни говорить, ни  думать,  поэтому  он
ограничился короткой утвердительной репликой.
   - Так вот, господа! - продолжил Ткачев, пока Колзаков наливал вино в  два
бокала. - Я предлагаю вам... это может показаться странным и даже глупым, но
я предлагаю сегодня отпраздновать Рождество. Конечно, по  календарю  выходит
вовсе несвоевременно, но я никогда прежде не пропускал этого  праздника,  не
говоря уж про мирное время, когда в  Сочельник  собиралась  вся  семья...  -
голос лейтенанта задрожал, глаза затуманились, но он  собрался  с  силами  и
продолжил, - но даже в годы войны мы праздновали этот день... даже в декабре
восемнадцатого года в промерзшей станице... И только в этот раз не  удалось.
Так давайте, господа, плюнем на календарь и отпразднуем Рождество сейчас - у
нас есть крыша над головой, мы только что одержали победу, хоть и небольшую,
с нами прекрасная дама, - лейтенант поклонился Юлии Львовне, и она  в  ответ
улыбнулась одними губами, - у нас есть хорошее вино... - Эка вы  загнули!  -
рассмеялся Стасский. - Скоро Пасха, а тут Рождество надумали праздновать!
   - А лейтенант прав, - заговорил неожиданно Колзаков,  -  пусть  на  дворе
апрель,  пусть  не  время  для  Рождественской  звезды,   а   мы,   господа,
отпразднуем... Белое Рождество. Я верю, что Крым - это не  последний  клочок
России, который мы обороняем, а плацдарм, с которого начнется наше  победное
наступление. И следующее Рождество мы  отпразднуем  в  Москве.  Так  давайте
встретим сегодня наше Белое Рождество!
   - Славно сказано! - воскликнул Ткачев.
   Он подал один из бокалов Юлии Львовне, второй  поднял,  поднес  к  губам,
отпил из него и шагнул к Стасскому.
   - Поручик! - сказал он взволнованным голосом. - Я хочу выпить с  вами  из
одного бокала в знак примирения, в  знак  того,  что  все  наши  разногласия
забыты.
   Все, что было между нами, - ерунда в сущности.
   Стасский засмеялся злым дребезжащим смешком и  произнес,  склонив  голову
набок:
   - Не люблю пить с кем-нибудь из одного  бокала,  но  с  вами,  лейтенант,
выпью... Потому что вы отпили первым. Учитывая события в Новороссийске,  так
оно как-то спокойнее.
   Он отхлебнул глоток вина, поставил бокал  на  стол,  но  придерживал  его
рукой и сказал:
   - Забавные  вы  люди!  Пытаетесь  склеить  то,  что  сами  же  и  разбили
вдребезги... ***

   - Что вы имеете в виду? - осторожно спросил Борис,  ожидая  от  Стасского
очередной колкости.
   - Все ведь вы... ну почти все, - Стасский  бросил  взгляд  на  Колзакова,
который  стоял,  держа  наготове  бутылку,   чтобы   налить   остальным,   -
представители замечательной русской  интеллигенции.  А  чем  наша  бесценная
интеллигенция  занималась   многие   уже   десятилетия?   Поносила   власт