ненавистью подумал генерал,  усаживаясь  рядом  со  своим
помощником.
   - В Потсдам, - приказал он, - и быстро. Ратмиров обернулся на "дипломат".
Он хорошо знал, что это такое.
   - Не волнуйся, - криво усмехнулся генерал, - сейчас не взорвется.
   Только через час.
   Когда через десять минут приехали сотрудники КГБ и военной контрразведки,
они уже никого не нашли. Машина с Ратмировым и  Сизовым  шла  в  направлении
Потсдама.
   - В город не заезжай, - приказал генерал, - давай в сторону Ростока.
   Ратмиров даже не изменился в лице.  Он  привык  выполнять  любые  приказы
генерала. Сизов смотрел на часы. До взрыва еще пять  минут.  Четыре.  Он  не
будет таким кретином, чтобы выстрелить в Ратмирова, а  потом  его  взорвать.
Нужно сделать все по-умному.
   Когда до взрыва осталось всего две минуты с небольшим, он попросил:
   - Останови машину.
   Видимо,  голос  все-таки  предательски  дрогнул,  так  как  ему   впервые
приходилось лично убивать человека. Ратмиров удивленно оглянулся на него, но
ничего не спросил. В этот момент у генерала от напряжения защекотало в носу,
и он полез за платком. Подозрительный  Ратмиров  решил,  что  генерал  хочет
отделаться от него точно таким же способом,  каким  он  убил  Евсеева.  Ведь
убийцы всегда более склонны видеть в другом  человеке  свое  подобие.  И  он
резко, наотмашь, ударил генерала по шее. Тот, захрипев,  сполз  на  сиденье.
Ратмиров посмотрел на часы. До взрыва еще тридцать одна минута. Он достал из
кармана  генерала  пистолет.  Нет,  стрелять  он  не  решился.  Что-то   его
удерживало. Пусть генерал сам взрывается  в  этом  автомобиле.  Наверное,  у
Ратмирова просто срабатывал инстинкт убийцы, понимавшего, что убивать дважды
одинаково - и Евсеева, и генерала Сизова - нельзя. И хотя ему очень хотелось
выстрелить, он решил проехать до небольшой  поляны  и  там  обыскать  своего
генерала. В этом случае тоже вполне можно рассчитывать на удачу.
   Он посмотрел на часы, времени у него много. Целых тридцать минут.
   Взглянул на генерала. И в этот момент произошел взрыв. Мощность заряда на
этот раз была куда сильнее. Оба офицера  мгновенно  превратились  в  горящие
факелы.
   Первыми на место происшествия приехали генералы Дранников и Матвеев.
   Матвеев,  прибывший  сюда  по  приказу  командующего,  долго   и   громко
возмущался.
   - Какие мерзавцы! - говорил он с небывалым воодушевлением. - Таких  нужно
расстреливать!
   А вечером у него дома раздался звонок. Матвеев поднял трубку  и,  услышав
голос Чиновника, походов дел от страха.
   - Генерал, - строго  сказал  Чиновник,  -  командующий  Беликов  явно  не
справляется со своими обязанностями. Мы сейчас ищем другую  кандидатуру.  Вы
меня понимаете, Матвеев?
   - Да, конечно, - испуганно сказал Матвеев.
   - Все остается по-прежнему, - сообщил Чиновник, - и в Швейцарии тоже.
   До свидания.
   Матвеев осторожно положил трубку и тяжело опустился на стул. Он  вспомнил
сгоревшие тела Сизова и Ратмирова. И впервые в жизни подумал, что совсем  не
торопится стать командующим Западной группой войск.
   Дроздов позвонил в Москву председателю КГБ СССР.
   - Владимир Александрович, операцию "Троя" мы закончили. Деньги  на  наших
счетах, виновники убийства в Праге установлены.
   Он говорил по прямой линии связи, которую нельзя было подслушать. Это был
особый кабель, проложенный между Берлином и Москвой. Но,  даже  разговаривая
по этому телефону, он не назвал фамилии Валентинова.
   - Как там наш главный герой? - спросил председатель КГБ.
   - Он тяжело ранен, - произнес генерал.  Крючков  помолчал.  Он  не  любил
выражать свои эмоции. Потам сухо спросил:
   - У вас все?
   - Мне кажется, немцы проявили повышенный интерес ко всей операции. Мы все
время чувствовали их присутствие.
   - Ясно, - Крючков опустил трубку. На столе лежало сообщение Циклопа.
   Эймс передавал из ЦРУ  о  повышенном  внимании  американских  и  немецких
спецслужб  к  некоторым  чиновникам,  журналистам  и  депутатам.  Под  видом
различных фондов и ассоциаций многих из них приглашали  в  западные  страны,
щедро оплачивая их поездки.
   Крючков в который раз подумал, что не может, не имеет  права  говорить  о
данных этого агента открыто, иначе они потеряют свой источник  информации  в
ЦРУ.
   Он был наказан самой страшной  карой  из  существующих  на  свете.  Карой
Кассандры.
   Знать, что его пророчество обязательно исполнится и  не  быть  услышанным
своими соотечественниками. До последнего дня, даже арестованный, он так и не
сказал об этом своем знании.
   Он поднял трубку телефона снова.
   - Леонова ко мне. С аналитическими материалами.
   В военном аэропорту в это время стояли Дроздов  и  Сапин,  прощавшиеся  с
Дранниковым  и  Макеевым.  Генерал  военной  контрразведки  был   в   плохом
настроении.
   Ему казалось, что главная часть вины за все случившееся лежит  именно  на
нем. В отличие от него Макеев выглядел более уверенным. Теперь, когда  стало
ясно, что во всем были виноваты высшие чины ГРУ и военной контрразведки,  он
чувствовал себя  гораздо  лучше.  Словно  доказанная  вина  офицеров  как-то
извиняла его поведение.
   В самолет внесли безжизненное тело Юджина. - Три зайца, - вспомнил  слова
Сапина Дроздов. - Деньги мы спасли, кто стоит за  убийством  Валентинова,  -
выяснили. А самого Юджина не уберегли. Может, полковник был прав. Три  зайца
- это было слишком много.

ЧАСТЬ IV

Его будущее

(год спустя)

Лэнгли. 25 марта 1992 года

   Эшби посмотрел на лежавшую перед ним папку и тяжело вздохнул.
   Советский отдел все время лихорадило.  После  отставки  Милта  Бердена  и
развала Советского Союза они так и не решили,  кому  и  как  вести  дела  по
странам, возникшим в результате крушения огромной державы. С одной  стороны,
логичнее было снова объединить их в один постсоветский  отдел.  С  другой  -
было ясно, что схожие принципы по отношению к бывшим  республикам  СССР  уже
неприменимы. Если  в  Прибалтике  сотрудники  ЦРУ  могли  работать  почти  в
открытую, создавая подставные компании и филиалы,  то  в  Белоруссии  или  в
Узбекистане все еще чувствовалось сильное влияние бывшего КГБ,  отражавшееся
на работе и  местных  органов  контрразведки,  и  еще  рождавшихся  подобных
органов России.
   После развала Советского Союза нужно было  коренным  образом  менять  всю
работу бывшего советского отдела. Эшби  в  который  раз  подумал,  что  Милт
поступил слишком опрометчиво. Теперь ему придется расхлебывать всю эту  кашу
на огромной территории, занимавшей прежде одну шестую часть суши.
   В последнее время было и несколько  непонятных  проколов,  когда  агенты,
работавшие на ЦРУ, необъяснимым  образом  проваливались.  Еще  Берден  перед
своим уходом подозревал, что русские имеют своего  "крота"  в  ЦРУ,  но  они
тогда так ничего и не смогли доказать. А этот шпион КГБ, из-за которого ушел
в отставку Берден, просто  получил  несколько  ранений  в  спину.  Все  были
убеждены, что он умрет. Но, вопреки всему, он выжил. Теперь перед Эшби снова
лежало на столе то самое дело Кемаля Аслана.
   "Настало время отдавать многолетние долги", - подумал Эшби.
   В кабинет вошли Арт Бэннон и Уильям Тернер.
   Поздоровавшись с ними кивком  головы,  Эшби  показал  на  стоявшие  рядом
кресла. За этот год Бэннон поправился еще больше, а его лицо приобрело почти
идеальные очертания шара. Тернер, напротив, возмужал и  как-то  переменился,
словно руководство отделом специальных операций, который он  возглавил  лишь
пять  месяцев  назад,  сделало  его  старше  и  опытнее.   Правда,   галстук
по-прежнему болтался у него на шее,  как  ненужная  веревка,  но  непокорные
прежде волосы были теперь коротко подстрижены и не торчали  таким  вызывающе
смешным образом. Эшби, как и раньше, относился к Тернеру с полным  доверием,
хотя в последние месяцы чувствовал, что тот неуловимо меняется.
   - В прошлом году, - начал Эшби без предисловий,  -  мы  с  вами  бездарно
упустили советского агента Юджина. Сейчас мы знаем и  его  кличку  в  бывшем
КГБ, и масштаб ущерба, нанесенного нашей стране.
   Этот агент умудрился целых семнадцать лет работать нелегалом, и мы  никак
не могли его раскрыть, хотя  подозревали  давно.  А  его  последний  трюк  в
Берлине 'был просто настоящей оплеухой нам всем. Мало того, что ему  удалось
от нас уйти, он еще сумел и спасти большую часть своих  денег.  Мы  считали,
что надежно защищены от этого, блокировав все его счета и продвижение  акций
его компании. А он  под  пакет  акций  провел  сделку  и  получил  пятьдесят
миллионов долларов, которые сейчас русские наверняка используют против нас.
   Тернер помрачнел. Бэннон, наоборот, усмехнулся. Он слишком хорошо  помнил
все происшедшее в прошлом году. Именно тогда руководитель советского  отдела
Милт Берден, которого он так не любил,  получил  весьма  показательный  урок
профессионализма.
   - Долги нужно возвращать, - загадочно произнес Эшби, - только сегодня  мы
наконец получили такую возможность. Я недавно был в Тель-Авиве и беседовал с
представителями МОССАДа. Мне нравится их опыт работы.  Каждый  враг,  каждый
человек, нанесший тот или  иной  ущерб  безопасности  Израиля,  должен  быть
наказан.
   Обязательно найден и наказан. И необязательно по решению суда. Для  этого
есть специальные подразделения. Израильтяне считают, что мщение должно  быть
безусловным и обязательным. Я думаю, мы могли  бы  позаимствовать  нечто  из
арсенала своих коллег. - Он посмотрел поочередно в глаза своим сотрудникам.
   Глаза Бэннона  ему  понравились,  в  них  был  охотничий  азарт  и  жажда
самоутверждения. А вот глаза Тернера ему не понравились. В них было какое-то
непонятное безразличие и тоска. Именно тоска, что его насторожило.
   - Вы хотите что-то сказать? - спросил он у Тернера.
   - Нет, я вас слушаю.
   - Год назад Юджин в результате известных нам событий был тяжело  ранен  и
провел более полугода в больнице. После выздоровления он  был  отправлен  на
отдых, а когда вернулся, - КГБ уже не  существовал.  Его  держали  несколько
месяцев в резерве. Теперь он  работает  в  отделе,  занимающемся  проблемами
Турции.
   Это бывший Восьмой отдел. Наш  человек  работает  в  секретариате  нового
директора СВР. А нам нужно сделать  так,  чтобы  они  поверили,  что  утечка
информации идет именно из бывшего Восьмого отдела разведки  КГБ.  Необходимо
несколько сместить акценты, отвлекая внимание от нашего  агента.  Вы  поняли
мою мысль?
   Не совсем понимая своего шефа, Бэннон тем не менее кивнул. А Тернер решил
уточнить:
   - Вы хотите сказать, что нужно подставить Юджина вместо нашего агента?
   - Да, - довольным голосом ответил Эшби.
   - И вы думаете, мы сможем убедить русских,  что  их  лучший  разведчик  -
двойной агент?
   - Именно потому, что он лучший, - сможем. Любой нормальный человек должен
задать себе вопрос, за счет чего Юджину удалось продержаться  столько.  лет?
Почему им не заинтересовались ни ФБР, ни ЦРУ? Кроме того, он был арестован и
выпущен из тюрьмы.
   - Согласитесь, что оснований для подозрений больше чем достаточно.
   - Они нам не поверят, - упрямо сказал Тернер.  Эшби  нахмурился.  Ему  не
нравилось подобное упрямство нового начальника, отдела. И,  сдерживаясь,  он
сказал:
   - Значит, вы должны сделать все, чтобы они нам поверили.

***

   На этот раз Тернер не стал спорить, и Эшби развил свою мысль.
   -  Представьте,  что  к  нам  возвращается  наш  офицер,  семнадцать  лет
проработавший в тылу русских. К тому же арестованный ими и затем  выпущенный
на свободу. Прибавьте к этому его непонятное ранение во  время  возвращения,
когда мы уже знали, что он агент КГБ.  И  участие  в  прошлогодних  событиях
германской разведки, невольно оказавшей услугу советскому  агенту.  Наконец,
приплюсуйте к этому полную неразбериху в ЦРУ, развал  США,  закрытие  ЦРУ  и
изгнание из него почти всех ведущих сотрудников. И тогда вы получите картину
того, что сейчас Происходит в Москве. Как вы считаете, в  такой  ситуации  у
нас есть шансы?
   Тернер молчал.
   - Прибавьте к этому и наши усилия, - подал голос Бэннон.
   - Да, - согласился Эшби, - и, конечно, наши усилия. Так как вы  считаете,
Уильям, у нас есть шансы?
   - Есть, - ответил Тернер, - у нас есть шансы сделать дерьмо  из  хорошего
разведчика.
   - Прекрасно, -  Эшби  проигнорировал  слишком  грубое  выражение  Уильяма
Тернера. - В таком случае именно вам и предстоит сделать так, чтобы  русская
разведка поверила в его двойную игру. Вы меня понимаете? Этим  ходом  мы  не
только выводим из круга  подозреваемых  своего  агента,  но  и  вводим  туда
мистера Юджина. Нужно  сказать,  он  попортил  нам  слишком  много  крови  в
последние два десятилетия.
   - Я понимаю, - ответил Тернер. Он  вспомнил,  как  переживал  за  Юджина,
словно тот был его близким другом. Вспомнил прошлогоднюю драму в Берлине.  И
встречу с Юджином за  столом  "Гранд-отеля",  когда  тот  неожиданно  подсел
именно к нему. Тогда он еще не  знал,  что  этого  агента  в  СССР  называют
Юджином. Теперь он это знает. Он вспомнил  последние  слова  Милта  Бердена,
сказанные ему перед отставкой из ЦРУ:
   - Мы постепенно становимся заложниками системы, Уильям, заложниками наших
консервативных взглядов и привычек. И начинаем  мыслить  только  сегодняшним
днем, забывая о завтрашнем. Двухполярный  мир  был  не  так  плох,  если  мы
действительно хотели сохранить мир. Боюсь, что наши бывшие  союзники  скоро,
очень скоро, принесут  нам  слишком  много  проблем.  И  мы  еще  много  раз
пожалеем, что разрушили второй полюс, уравновешивающий наши  материки.  Даже
если он был со знаком минус. В природе  нужна  полярность  мнений,  знаковые
отличия. А колебания могут привести к резонансам не только в технике, но и в
политике.
   После возвращения из Германии Берден написал письмо руководству ЦРУ,  где
утверждал, что руководство Лэнгли не всегда адекватно реагирует на события в
мире, предпочитая не обращать внимания на некоторые обстоятельства  в  угоду
генеральной концепции борьбы  с  мировым  коммунизмом  и  Советским  Союзом.
Берден дошел до  того,  что  начал  доказывать  необходимость  сохранения  и
укрепления Советского Союза как  необходимого  компонента  в  борьбе  против
мирового  зла  -  терроризма,  наркомафии,   ядерной   мафии,   нестабильных
марионеточных режимов и бывших друзей, слишком зависящих от Америки раньше и
не зависящих после развала СССР.
   Берден  предупреждал  руководство  ЦРУ,  что  на  основе  всех  данных  в
Советском Союзе скоро будет предпринята попытка переворота против Горбачева.
И это был единственный пункт, который встревожил руководство ЦРУ. О нем было
доложено президенту США, и Джордж Буш, бывший директор ЦРУ, в нарушение всех
правил и принципов разведки, позвонил в  Москву,  чтобы  лично  предупредить
Михаила Горбачева о  возможной  опасности.  Осторожный  Буш  не  имел  права
указывать источники информации и говорить слишком откровенно. А привыкший  к
собственной гениальности Михаил Горбачев даже не обратил внимания  на  слова
Буша. В этом случае Буш был "большим католиком, чем папа римский". Он больше
хотел сохранения на своем месте Горбачева, чем сам Горбачев и его окружение.
   Потом  была  попытка  переворота.  В  эти  три  августовских  дня  Берден
почему-то интересовался не столько происходящими событиями в Москве, сколько
курсом немецкой марки в Берлине и Бонне. И оказался прав.  Как  только  было
объявлено о введении ГКЧП, курс немецкой марки  резко  пошел  вниз,  а  курс
американского доллара, наоборот, так же резко пошел вверх.
   Сразу после августа Берден подал заявление об отставке. И  после  развала
Советского Союза ушел из ЦРУ, сказав, что нужно менять приоритеты.  Все  это
Уильям Тернер вспомнил сейчас, пока Эшби говорил о Кемале Аслане. Он отогнал
воспоминания. В конце концов, он  на  работе.  И  уже  другим,  уверенным  и
спокойным, тоном он спросил:
   - Кто-нибудь знает о нашей операции против Юджина?
   - С этой минуты только вы двое, - невозмутимо ответил  Эшби,  -  в  целях
секретности операции а ней больше не должен  знать  никто.  Даже  сотрудники
ваших отделов. Вы меня понимаете?
   Они молчали. Все было ясно.

Москва. 27 марта 1992 года

   Сначала он  видел  перед  собой  только  белую  простыню.  Большую  белую
простыню, словно накрывшую его лицо и мешавшую ему дышать.  Потом  он  начал
различать смутные тени. И наконец однажды услышал голоса.
   Позже он узнал, что провалялся в госпитале целых  три  месяца.  И  только
когда врачи разрешили ему есть самому, он понял, что постепенно возвращается
к жизни. Последнее, что он помнил в  Берлине,  были  обжигающие  выстрелы  в
спину, словно удары гигантской иглы, пробивающие его насквозь.  И  последний
взгляд стоявшего рядом человека. Он долго не мог вспомнить, кто  именно  был
рядом с ним.
   Только в июне девяносто первого, когда  вся  Москва  бурно  готовилась  к
выборам первого президента России, ему  разрешили  вставать  и  ходить.  Еще
через две недели его перевели в закрытый санаторий, определив дополнительный
срок для полной реабилитации. Несколько  раз  приезжал  Трапаков,  передавал
приветы от знакомых и приносил такой любимый и оттого такой желанный  черный
хлеб. Трапаков часто смеялся, что этот хлеб - самый большой дефицит в Москве
и он достает его по большому блату. Ему не давали читать газеты, но даже  из
обрывков разговоров, даже из радиопередач он  понимал,  что  в  стране  идут
какие-то невероятные процессы, непонятные ему, непредсказуемые и сложные.
   А в один прекрасный день к нему приехали сразу несколько человек.
   Того, кто шел впереди,  он  не  знал.  Это  был  незнакомец  с  жесткими,
волевыми чертами лица.  Он  постоянно  оборачивался  и  что-то  спрашивал  у
идущего следом генерала Дроздова. Юджин вдруг  вспомнил,  кто  именно  стоял
рядом с ним в ту роковую ночь,  когда  его  ранили.  Он  узнал  и  Дроздова,
приехавшего к  нему  с  этим  незнакомцем.  И  идущего  за  ними  худощавого
подтянутого человека, которого он видел до этого лишь в  Москве,  и  слышал,
что он работал в Нью-Йорке. Это был генерал Соломатин,  руководитель  одного
из отделов ПГУ КГБ.
   Юджин чувствовал, как начинает дрожать пробитая левая нога.  Опираясь  на
палку, он ждал, словно стесняясь своего ранения, когда они подойдут к нему.
   И лишь затем шагнул к незнакомцу и почти  по-военному  четко,  доложил  о
своем прибытии, обращаясь к неизвестному "товарищ генерал".
   Незнакомец вдруг крепко обнял Юджина.
   - Вот ты какой, - улыбнулся он, - давно  мечтал  с  тобой  познакомиться,
полковник.
   И Юджин вспомнил, что Трапаков  уже  говорил  ему  о  новом  руководителе
разведки Советского Союза генерале Леониде Шебаршине.
   А потом они сидели за столом и вспоминали связных и друзей полковника.
   Вспоминали погибшего Тома Лоренсберга, связного Юджина в Техасе, который,
поняв, что его разоблачили, выбрал для себя пистолет.  Юджин  узнал,  что  у
погибшего осталась в Москве семья.
   Приехавшие генералы разведки были не просто офицерами КГБ. Они не были ни
"комсомольскими назначенцами", случайно попавшими  в  аппарат  разведки,  ни
"партийными      вожаками",      обучающими      профессионалов      основам
марксизма-ленинизма.
   Они стали самыми  опытными,  самыми  лучшими  резидентами  КГБ  в  других
странах.
   Каждый из них знал, сколь тяжел труд разведчика. Ибо каждый из них прошел
собственную школу выживания, прежде чем стал генералом. Именно  поэтому  все
трое понимали, сколь невероятен подвиг Юджина, сумевшего продержаться  целых
семнадцать лет на нелегальной  работе.  Никто  и  никогда  до  него  не  мог
похвастаться подобным сроком.
   Даже легендарные Рудольф Абель и Конон Молодой не находились  за  рубежом
такое длительное время. В истории  советской  разведки  были  люди,  которые
работали многие годы на КГБ. Но это были завербованные агенты,  живущие  под
своими настоящими и