лицом  вниз.  Его правая рука свисала на пол, и свеча
была смята в кулаке. От ужаса я оцепенела и не могла сдвинуться
с места, но Хлыбов, кажется, пересилил себя. С кривой  усмешкой
он направился к гробу и похлопал покойного по спине.
     --  Не  переживай  так, Павлуша! -- его дословная фраза. Я
выбежала вон.
     Спустя время  мы  поженились,  --  продолжала  Анна  после
некоторой  паузы.  --  Но  Хлыбов...  Хлыбова  поразило мужское
бессилие.  Он  много  лечился,  ездил  даже  за   границу.   Мы
продолжали  любить  друг  друга  -- все напрасно. Когда у нас в
доме  появились  вы,  Алеша,  Хлыбов,  действительно,  выглядел
несчастным  возле  обожаемой  им  Анны.  Мне  он  сказал, что я
свободна от каких-либо обязательств перед ним. Могу  поступать,
как  угодно. Разумеется, он тяжело переживал случившееся. Потом
у него начались эти ужасные запои.
     Она снова  расплакалась,  и  Алексей  не  сразу  сумел  ее
успокоить. Наконец, сквозь слезы Анна попыталась улыбнуться.
     --  Право,  я  не  хотела  устраивать истерику, Алеша. Это
обычная реакция на сочувствие, со мной бывает.
     Он  поцеловал  ее  в  мокрое  от  слез  лицо,  и  Анна   с
доверчивостью прижалась к нему, затихла.
     -- Кресты над дверью, они имеют отноюение к вашей истории?
-- спросил он.
     --  Какие  кресты?  --  вяло переспросила Анна. -- Ах, да!
Кресты? Разумеется. Когда мы вселялись  сюда  в  прошлом  году,
отец  Амвросий, он по соседству строит, благословил нас, а дом,
жилище, как это называется? Освятил? Да, освятил. И над дверями
проставил везде эти кресты. ="Чтобы нежить зря  не  шаталася"=,
--  сказал  он.  Они  вначале  дружили с Хлыбовым, а потом, как
сказал Хлыбов, ="расплевались"=.
     -- Что так?
     -- Трудно сказать. Мне отец  Амвросий  нравится,  занятный
дядечка.  А  Хлыбов  однажды вз®елся. У этого попа, говорит, за
душой  ничего  святого.  Он  своим  богом  груши   околачивает.
Прихожан, то есть. Хлыбов, вообще, лобил красно выражаться.
     Алексей улыбнулся, вспомнив свои разговоры с Хлыбовым.

        7.
     Наутро  Алексей побросал папки в одолженную у Анны сумку и
распрощался с хозяйкой.
     -- Алексей Иванович, -- Анна глазами указала на сумку,  --
это не слишком опасно? Для вас лично?
     -- Пожалуй, -- согласился он. -- Но я не собираюсь хранить
бумаги у себя. К тому же, большая часть устарела. Морально.
     Оба  чувствовали,  что  в  отношениях  между ними осталась
некая недосказанность. Но так было даже лучше.
     Алексей прошел через веранду  и,  открыв  дверь,  внезапно
столкнулся  нос  к носу с бородатым плотным человеком, одетым в
рабочий комбинезон. Тот слегка отпрянул, придерживая дверь,  но
маленькие,  острые  глазки ощупывали фигуру молодого человека с
явным любопытством.
     --  Фамилия?  --  грубо  осведомился   Алексей,   мысленно
примеряя на незнакомца лыжную шапочку с прорезями для глаз.
     По  росту  вчерашний  налетчик  и  бородатый  незнакомец в
комбинезоне,   пожалуй,   соответствовало   друг   другу,    но
комплекцией  сильно  различались.  Тот,  вчерашний,  был резок,
подвижен и, несомченно, худощав.  Этот  напротив  того  казался
грузен,  плечист, но плечист как-то по-бабьи, округло. Голые до
локтя  руки,  пухлые,  белые,  без  волосяного   покрова   тоже
выглядели  совершенно  по-бабьи. Разумеется, преступников могло
быть двое, даже трое. Если они продолжают охотиться за архивом,
то почему бы им не сделать еще одну попытку?  Момент,  кажется,
удачный.
     Алексей  бросил  взгляд  через дверь, по сторонам и шагнул
через порог, заставив незнакомка попятиться.
     -- Ваша фамилия, гражданин? -- настойчиво  повторил  он  и
подержал возле бороды, довольно редкой, свое удостоверение.
     -- Это отец Амвросий, -- сказала Анна, появляясь следом на
веранде. -- Знакомьтесь, Алексей Иванович.
     -- Правду говоришь, ласточка, чистую правду. Отец Амвросий
я, это  в  сане.  А  в  миру  фамилия  моя  Перепехин, Георгием
нареченный. По батюшке Васильевич, позвольте отрекомендоваться.
А вы, стало быть, Алексей Иванович, из прокуратуры?
     -- Из прокуратуры, -- подтвердил Алексей.
     Каким-то непостижимым  образом  отец  Амвросий  просочился
мимо  него  на веранду и уже пожимал руки Анны своими большими,
пухлыми ладонями.
     -- А  вы  чудненько  выглядите,  ласточка.  Прелесть,  как
чудненько.  Глядя  на  вас, впору Богу молиться. Экую красотищу
сотворил. Вот не хотите ли, я вас попадьей сделаю? А? Ха-ха-ха!
     -- Да ведь у вас есть попадья, Георгий Васильевич, -- тоже
смеясь, отвечала Анна.
     -- А мы в шею ее, в шею! Пущай  в  миру  попрыгает,  блоха
некована.
     -- Как можно в шею? Ведь это грех! Что вы такое говорите?
     --   Эва,  грех!  Грехи  мы  сами  отпускаем.  Другим,  --
похохатывал отец Амвросий, обнимая Анну за плечи. -- Неуж  себе
не отпустить, ласточка, а? Дак у нас и без того на десять годов
вперед отпущено. Греши не хочу!
     Голос  у  отца  Амвросия  был  звучный, полетистый и разом
заполнил веранду густыми, округлыми звуками. Стоя  на  веранде,
Алексей  услышал доносящиеся из-за деревьев, видимо, с соседней
дачи, голоса, глухой рев тяжелого дизеля, лязг.
     -- Мы ведь зачем обеспокоить вас решили? -- продолжал отец
Амвросий, обращаясь теперь уже к  обоим.  --  Ваш  благоверный,
ласточка,  царствие  ему  небесное,  когда  жив  был,  изрядний
запасец сделал. Железо,  шифер,  стекло,  кирпич  опять  же.  С
большим  избытком.  Сам  сказывал.  И  от  щедрот  своих лишнее
собирался на нашу бедность пожертвовать.  За  умеренную  плату,
разумеется.  Не  по  курсу.  Ну,  правду  сказать,  мы  тогда с
покойничком  дружбу  крепко  водили.   За   рюмочкой   вечерами
сиживали,  все  было.  Тогда  и  пообещал. А потом, когда кошка
промеж нас пробежала, он помнить забыл про  обещанное.  Так  уж
вы,  ласточка,  ежели насчет распродаж чего надумаете, про нас,
Христа ради, тоже не забывайте. А мы в наших  молитвах  по  три
раза на дню вас поминать будем.
     Анна  охотно обещала разобраться с хлыбовскими неликвидами
в ближайшее время, как только ее оставят в покое, и со  слезами
пожаловалась  попу  на  ночной  налет  и преследования. Алексей
искоса наблюдал за  реакцией  отца  Амвросия  на  рассказ.  Ему
показалось,  что  женщинам, должно быть, нравится ходить к нему
на исповеди и плакаться.
     -- Алексей Иванович! -- спохватилась  вдруг  Анна.  --  Я,
наверное, разглашаю материалы следствия, да? Я такая болтушка!
     Алексей покачал головой.
     -- Георгий Васильевич, -- обратился он к священниву. -- По
какой  причине  вы  так  круто  разошлись  с  Хлыбовым?  Что-то
серьезное?
     -- Именно разошлись, молодой человек! Это  вы  точнехонько
употребили, -
- оживленно подхватил отец Амвросий. -- А вот серьезная причина
или нет, все зависит от точки зрения на предмет.
     Анна  неожиданно  рассмеялась, но тотчас сделала виноватое
лицо.
     -- Извините. Я приготовлю кофе.
     -- Вот-вот! Точкой зрения на предмет мы и доехали Хлыбова,
покойничка,  царствие  ему  небесное.  А  вот  забавница  наша,
Аннушка,  --  он с огорчением покивал ей вслед, -- считает, что
на точке зрения у нас пунктик  навязчивый  образовался,  оттого
смеется.
     Алексей ничего не понимал.
     --  Что  за  предмет,  Георгий  Васильевич? -- нетерпеливо
спросил он.
     -- Основополагающий! -- пухлый указательный перст  батюшки
вознесся  высоко  над  его  головой. -- Душа у него не на месте
сделалась,  у  покойничка.  Почву  из-под  ног  выбило,  он   и
заметался,  аки  лист на ветру. Как сядем бывало, все о добре и
зле  пытался  толковать,  стержень  себе  нащупывал.   Слушали,
слушали  мы,  как  он,  болезный, в понятиях путается, сам себе
противоречит,  да  и  говорим:   ="Нету,   уважаемый   Вениамин
Гаврилович,  никакого  добра.  И  зла  в природе тоже нету. Вот
так-то.    Не    пре-ду-смот-рено!     Природой-матушкой     не
предусмотрено"=.
     Он,  душа  неприкаянна, так глаза на нас и повыпучил. Мол,
чем докажешь, анафема? -- Отец Амвросий хохотнул с  подмигом  и
взял  доверительно  Алексея  под  руку.  --  Ну-с, а мы ему для
наглядности, чтобы ярче било, анекдотец старый,  с  бороденкой,
примера  ради.  Про  двух девок. Да вы, молодой человек, и сами
слышали. Вот две девки собрались  однажды  по  ягоды.  А  одна,
поробчее,  говорит другой: ="А может, не ходить, а? Того гляди,
изнасилуют. Вон народ какой нынче  пошел,  одни  паразиты"=.  А
подружку,  глядя на нее, смех разбирает. ="Дура, -- говорит, --
ты дура. Тебя-де когда насиловать станут, ты только  расслабься
хорошенько и постарайся получить удовольствие"=.
     Вот  мы  тогда спрашиваем у покойничка, у Хлыбова: где тут
есть добро, а где так называемое или предполагаемое  зло?  Нету
тут  ни  того, ни другого, и быть не может. Зато есть две точки
зрения на известные обстоятельства у двух озабоченных дурех. На
факт изнасилования, выражаясь языком вашей родной  прокуратуры.
Голубчик,  говорим,  Вениамин  Гаврилович,  если  вы  в  данных
интимных обстоятельствах разбираючись, станете опять  понятиями
добра  и  зла оперировать, то враз и запутаете все дело. Потому
как не предусмотрено, повторяю,  природой-матушкой.  Есть  одно
понятие  --  точка зрения, продиктованная личным, групповым или
общественным интересом. Отсюда и пляши, как от печки, тогда все
тебе будет ясненько.
     Глядим мы,  вроде  задумался  покойничек.  Мозгует  сидит.
Потом скривило его, как от клюквы, и говорит: ="Да ты марксист,
батюшка,  а не священник!"= Обозвал, словом, вместо того, чтобы
резоны представить.
     Ладно, думаем, бранное слово на вороту не виснет. Мы тебя,
голубчик, с другого  боку  сейчас  об®едем.  Вот  ты,  Вениамин
Гаврилович,  все  про  добро  мне  толкуешь. А что такое добро,
по-твоему? Если ты мне добро делаешь, то в надежде, что и  я  к
тебе  тоже  с  добром  приду. На худой конец рассчитываешь, что
тебе твое добро свыше зачтется? Дак ведь сие эгоизм,  голубчик,
чистой  воды!  Ты -- мне, я тебе получается? Бартер! И стоит за
твоим добром не что иное,  как  расчет,  основанный  на  личном
интересе. Ибо, в третий раз повторяю, матушкой-природой никакое
добро  не  предусмотрено. Хитродумцы всякие навыдумывали, желая
скрыть от других свой шкурный интерес. Дымовая  завеса!  Ну,  а
ежели  интерес не свой, а чужой, да еще поперек своего? Тогда у
них это зло называется. У хитродумцев. И вся арифметика.
     Милосердие, любовь,  сочувствие,  сострадание...  Что  там
еще?  Тоже  суть  понятия вторичные, производные. Как добро или
зло. Стало  быть,  тоже  ничего  нам  не  об®ясняют,  а  только
запутывают.   Да   вы   поразмыслите,  говорю,  сами,  Вениамин
Гаврилович, голубчик, что такое, к примеру,  есть  сострадание?
Сопереживание  чужому  страданию, не так ли? Но... перенесенное
на себя. А каково бы я-то себя чувствовал, если бы  не  его,  а
меня  угораздило,  такого  доброго,  хорошего? Брр! Дай пожалею
бедолагу, авось и пронесет беду, цел останусь.
     Ну?  Где  тут  оно,  ваше  так   называемое   сострадание,
голубчик,  с  милосердием?  Тут  эгоизм  один,  да еще с задней
опасливой и лицемерной мыслишкой: ="если  хорош  покажусь,  то,
авось, пронесет"=. Разве нет?
     Правду  сказать,  молодой  человек  Алексей  Иванович,  не
всякая сострадательная душа понимает это  опасливое,  трусливое
лицемерие.  Большей  частью  люди  неразвитые  упиваются собой,
сострадаючи другому. Красуются перед Господом, вот он я,  какой
хорошенькой!  А, стало быть, грешат, голубчик. Грешат! Дорогу в
ад себе топчут!
     -- А бескорыстие? -- быстро спросил Алексей.  --  Тоже  из
этого порядка? Что и сострадание? Или как-то иначе?
     -- Вот-вот! -- весело подхватил отед Амвросий, подмигивая.
-- Покойничек Хлыбов тоже про бескорыстие осведомился единожды.
Да ядовито  так!  Дескать, где он тут, эгоизм с интересом, коли
бескорыстие? Поди растолкуй ему. А  что  толковать,  когда  это
самое  бескорыстие,  по  сути, является синонимом преступления.
Или скажем так:  скрывает  под  собой  преступление.  Наворовал
человек, награбил или там наторговал, что по нынешним воровским
временам  одно  и  то  же,  а кусок проглотить весь не в силах.
Велик кусок, не по брюху. Он с ним туда,  сюда.  Главное,  люди
знают,  что  вор, по глазам догадываются. Вот тогда он начинает
бескорыстие проявлять, благодетельствовать. Толику  на  больных
детишек  пожертвует.  Или  меценатом  вдруг  об®явится. На храм
отпишет от краденого. Да не просто так,  а  по  телевидению,  в
печати  свое  бескорыстие  всенародно  отрекомендует.  Поэтому,
голубчик вы наш, Вениамин Гаврилович, говорим  мы,  нет  ничего
отвратительнее  из  всех ваших добродетельных понятий вот этого
публичного бескорыстия. И потом, что есть  бескорыстие  вообще?
Ведь  это  жест,  не  более того. Чтобы опять же покрасоваться,
если не перед людьми, то перед Господом себя выставить: какой я
хорошенькой. Лицемерие одно, бескорыстие.  Это  ежели  в  общих
чертах  рассуждать о самом понятии. Но, не дай бог, конкретного
человека  взять,  кто  с  бескорыстием  носится,  такая  клоака
откровется...
     Мы,  молодой  человек,  каждодневно  по роду занятий имеем
удовольствие  лицезреть,  каким  образом   прихожане   возносят
молитвы  Богу  в местном храме. ="Дай мне, Господи... дай. Дай!
Дай!!  Дай!!!"=  Со  скрежетом  зубовным,  без  смирения.   Без
благодарности  за  дарованное. Требуют, едва не кулаком стучат.
Подобное молебствование точнее назвать отправлением религиозных
потребностей граждан, как в официальных документах значится. По
нужде  в  церковь   людишки   ходят.   Кто   по-большому,   кто
по-маленькому,  кто  по тому и другому. Дорогу в ад торят, сами
того не ведая.
     Отец  Амвросий   замолчал,   не   выпуская   однако   руку
собеседника  из  своей,  и снизу вверх засматривал ему в глаза.
Кажется, ждал очередного вопроса с азартом записного полемиста.
Наконец, вопрос последовал:
     -- Если бескорыстие, по-вашему, на самом  деле  лицемерие,
или  даже  преступление,  я  правильно  понял?  Не говоря уже о
сострадании,  о  милосердии,   тогда   выходит,   что   человек
изначально сидит по уши в дерьме? Безвылазно?
     --  Эва, заладили с Вениамин Гаврилычем-то! Слово в слово,
-- рассмеялся  священник,  искренне  дивясь  совпадению.  Потом
уставил  пухлый палец Алексею в грудь. -- Отчего же безвылазно?
Вовсе нет. Вы не воруйте шире пуза-то, господа хорошие, тогда и
бескорыстие проявлять не понадобится. Ведь это вы  прежде,  чем
крохи на бедность пожертвовать, тысячекрат у детишек отняли и в
болезнь  вогнали.  Поэтому от Господа всем нам заповедано: ="Не
укради!"= А не ="яви бескорыстие"=,  ибо  оно  есть  преступное
лицемерие.
     Алексей   вдруг   почувствовал,   что   отупел   от  этого
напористого глубокомыслия, и  украдкой  зевнул.  Вошла  Анна  с
подносом  в  руках  и,  судя  по улыбке, заигравшей на губах, с
одного взгляда оценила его состояние.
     -- Алексей Иванович, не обращайте внимания. Отец  Амвросий
-- это тип зануды, очень опасный. Хлыбов после таких разговоров
всегда жаловался, что у него скулы сводит судорогой от зевоты.
     --  Отшучивался  покойничек,  царствие  ему  небесное.  Но
мы-то, ласточка, всегда знали, что вы его мнений  на  наш  счет
никогда не разделяли.
     Алексей пожал плечами, спросил:
     --  Я  все  же  не  понял,  Георгий  Васильевич, из вашего
доклада, почему вы с Хлыбовым разошлись?
     -- Вот по этому самому и разошлись,  молодой  человек.  По
причине уязвленного самолюбия. Вы, небось, на экране наблюдали,
как  боксеры  на  ринге меж собой хлещутся? Один другому как ии
ударит, все по мордам да по мордам. А противник его один воздух
кулаками впустую месит. Так и у нас. Не терпел покойничек возле
себя никакого инакомыслия. Вот ежели бы мы в рот  ему  глядели,
поддакивали  бн  на  его глупые разглагольствования, вот тогда,
глядишь, и по сю пору в друзьях ходили.
     -- Значит, вы по мордам его? Я правильно понял?
     -- По мозгам,  оно  точнее  будет,  крепко  прикладывался.
Отрицать  не стану. Дак ведь на том церковь стоит, чтобы в веру
заблудшую овду  обращать.  Кого  мытьем,  кого  катаньем.  Кого
просто так -- за компанию.
     -- И что? Не захотел Хлыбов в веру обращаться?
     --  А  куда ему, душе неприкаянной, деваться было? -- Отец
Амвросии широко и удивленно развел руками. -- Догматы советские
давно все похерены,  идолы  пали.  До  денег  тоже  не  великий
охотник  был.  Правду  сказать,  такие  души тяжко к вере идут,
обиняками,  с  большим  сомнением.  Однако  идут.   И   Хлыбов,
покойничек,  туда шел. Вот ласточка наша не дадут соврать, если
бы захотели, -- весело заключил он,  принимая  из  рук  хозяйки
чашку с кофе.
     --  Пожалуй, да, -- не сразу подтвердила Анна. -- У нас...
у него была возможность кое в  чем  убедиться.  Самому.  Я  вам
рассказывала, если помните.
     -- Да. Это весомый аргумент, -- согласился Алексей.
     --  К сожалению, не единственный, -- сухо произнесла Анна,
почувствовав в его голосе усмешку.
     -- Извините, Анна Кирилловна,  я  по  другому  поводу.  Не
помню  от  Хлыбова  в  адрес  церкви ни одного ласкового слова.
Скорее наоборот.
     -- Что правда, то правда! -- вновь встрял  отец  Амвросий.
--  Ну  дак,  одно  дело  церковь вдоль и поперек лаять, другое
совсем на Господа нашего хулу клепать.
     -- Именно так, Георгий Васильевич. На Господа,  нашего.  И
на  Святое  писание. Кстати, Святое писание Хлыбов назвал самой
лживой  и   человеконенавистничесжой   книжонкой,   какую   ему
доводилось  держать  в  руках.  ="Если,  --  сказал  он мне, --
Господь наш сотворил человека по образу и  подобию  своему,  то
подобие  божье  --  вон оно, в коридоре под конвоем дожидается.
Насильник и педераст, растлитель малолетних,  вымогатель,  вор,
редкий  подонок  Семен  Фалалеев, по кличке Елдак. Это, что ли,
подобие божие? Если нет, тогда одно из двух: либо место Господа
нашего за решеткой, как насильника  и  педераста,  либо  Святое
писание  лжет напропалую, и человека по образу и подобию своему
сотворил   Сатана.   Для   чего   сотворил?   Чтобы    гармонию
божественчую,  миропорядок  в  дерьмо  превратить"=.  Вот если,
говорит, переписать Святую книгу, исходя из того, что  человека
сотворил   Сатана,   а   Господь  с  тех  пор  творение  Сатаны
изничтожить  пытается,  свести  под  корень,  вот   тогда   все
становится на свои места.
     --  Сатана  творение  божье  в  искушение вверг. Ибо сам к
созиданию не способен!
     Священник с подозрительностью оглядел Алексея.
     -- Что-то мы за Хлыбовым таких рассуждений вроде не слыхал
прежде. Хотя манера та самая, признаться... -- Он  с  сомнением
покрутил головой.
     -- Это понятно. Вн разошлись, и давно, кажется?
     -- Разошлись, верно. А вы от себя, молодой человек, ничего
часом не добавили? К рассуждениям?
     --  Совсем  немного  разве.  Слова  кое-где переставил. --
Алексей повернулся к Анне: --  Анна  Кирилловна,  вы,  кажется,
упомянули,  что случай убедиться у Хлыбова был не единственный.
Вы не могли бы рассказать подробнее?
     -- Да, конечно. Правда, свидетелем  я  не  была,  --  Анна
заколебалась. -- Может, отец Амвросий вам лучше расскажет?
     --  Нет, нет! Рассказывайте, ласточка. Мы с вами одинаково
знаем.
     Анна кивнула.
     -- Хлыбов пил, вы знаете. Часто один, --  медленно  начала
она.  --  Но  пил  как-то угрюмо, с раздражением. Потом я стала
замечать, что нередко он прислушивается  к  звукам  извне.  Ему
чудились  шаги,  иногда  удары в стену. Однажды ему показалось,
кто-то стоит под дверью и бормочет.
     -- Вы тоже слышали?
     -- Не знаю... Нет.  Некоторое  время  Хлыбов  вслушивался,
даже  привстал.  Потом  в  ярости запустил в дверь кофейником и
разбил вдребезги. Вышел сам. Долгое время Хлыбова  не  было.  А
когда  он  наконец  вернулся,  лицо  было  перекошено уродливой
гримасой. Так бывает, когда у человека парез. Руки