Распятие
Этот самый жестокий из всех придуманных человечеством видов казни имеет
очень древнюю родословную. На кресте распинали своих преступников
вавилоняне, персы, финикийцы и карфагеняне. К чести греков и египтян, надо
отметить, что они отвергли этот обычай, чего нельзя сказать о римлянах.
Римляне распинали рабов, простолюдинов, а также политических преступников,
виновных в мятежах или государственной измене. К римским гражданам этот вид
казни применялся лишь в исключительных случаях. Приговоренного прибивали
гвоздями или привязывали веревками к вертикальному бревну. У римлян
существовали кресты трех видов: "cruz comissa", именуемый также крестом св.
Антония, имел форму буквы "Т";
"cruz immissa", или  "латинский крест", выглядел как знак "плюс". И наконец,
"cruz decussata", или крест св. Андрея, походил на букву "X". Мы не знаем в
точности, на каком кресте был распят Иисус. Из истории известно, что многих
смертников перед распятием бичевали. Это было жесточайшее истязание.
Палачи пользовались плетьми с прикрепленными на конце оловянными
шариками, которые разрывали тело до костей. А чтобы жертва не скончалась
раньше времени, число ударов не могло превышать сорока.
По древнему обычаю приговоренный сам нес свой крест на место казни. Но
часто случалось, что, обессиленный пыткой, он был не в состоянии это делать.
Тогда из толпы зевак назначали кого-нибудь ему в помощь. По мнению
историков, крест, сколоченный из толстых бревен, весил около семидесяти
килограммов. Иисусу пришлось тащить его метров 600 или 700 по неровной,
мощенной булыжником дороге. Неудивительно, что он трижды падал наземь и
наконец совсем не мог продолжать путь. Тогда остановили возвращавшегося с
поля земледельца Симона Киринеянина и приказали ему поднять крест и нести
на Голгофу.
Главной целью распинания было растянуть муки приговоренного на многие
часы, а иной раз на целые дни. Мучительная казнь путем распятия вызывала в
народе ужас и отвращение. Даже римляне, к которым она не применялась,
испытывали эти же чувства. Более того, они пытались клеймить ее публично.
Цицерон, например, назвал распятие самым жестоким видом убийства. Сенека
констатировал с возмущением, что из казненных на кресте жизнь вытекает
медленно, капля за каплей.
В первые годы христианства приверженцы Иисуса испытывали глубокое,
непреодолимое отвращение к крестному знамению. Несмотря на то, что уже
Павел в своей христологии сделал крест символом спасения человечества через
жертвенную смерть Иисуса и тем самым - символом окончательной победы
христианства, крест долго еще оставался в их восприятии воплощением
чудовищного унижения и смерти. Им трудно было привыкнуть к нему как к
символу спасения и новой жизни, поскольку в повседневной действительности
он был им знаком как жуткое орудие пытки, как символ смерти, а не торжества.
Об этом свидетельствуют, в частности, фрески в римских катакомбах. Там
изображены как символы Иисуса добрый пастырь, жертвенный агнец (в
соответствии с пророчеством Исаии-3:7 и Иеремии- 11:19), чаще   всего -
таинственный знак рыбы, креста же нет нигде.
Крест как символ Христа получает распространение только в пятом или шестом
веке, то есть спустя сто с лишним лет после отмены Константином Великим
смертной казни через распятие. Образ креста как орудия палачей к тому времени
померк уже в памяти народной и перестал вызывать ужас. Культ распятого
Иисуса родился в странах Ближнего Востока. Тамошние художники изображали
на распятиях Иисуса нагим, в одной лишь набедренной повязке.
На Запад этот культ проник через посредство прибывающих в Италию сирийских
торговцев и рабов. С той, однако, разницей, что тут Иисус, хотя и распятый, был
одет и окружен ореолом божественности. Человеческие страдания не коснулись
его. Только в середине Х века, когда в царствование склонного к мистицизму
императора Отгона первого и его сына Оттона второго окрепли культурные связи
Запада с Византией, распространилось распятие с раздетым, истерзанным
Иисусом, погибающим в муках ради спасения человечества. Этот
ортодоксальный реализм нашел самое глубокое и яркое выражение в готическом
искусстве - скульптуре и живописи. В 1939 году в Геркулануме было сделано
открытие, опровергающее, казалось бы, утверждения историков, что крест так
поздно стал символом христианской веры. На стене одного из домов житель
этого города довольно неумело вырезал крест. Как известно, Геркуланум погиб
при извержении Везувия одновременно с Помпеей в 79 году, и некоторые
ученые, в том числе знаменитый французский востоковед Парро, высказали
предположение, что крест стал символом христианства уже во второй половине
первого века. Однако большинство исследователей не разделяют этой точки
зрения. Они справедливо замечают, что человек, нарисовавший крест, не
обязательно был христианином. Ведь крест как религиозный символ появился
еще на заре цивилизации. Предметы, орнаментированные различной формы
крестами, были найдены среди развалин шумерских и вавилонских городов
Месопотамии, в Индии, Сирии, Персии. Он встречается часто даже на
горельефах, украшающих строения индейцев в обеих Америках. В Египте крест с
кружком наверху был иероглифом, обозначающим понятие божественности. В
Заальпийской Галлии, то есть на территории современной Франции, были в ходу
монеты с изображением креста, заключенного в окружность. Знак креста был
неразрывно связан с культом природы. И не исключено, что эта древнейшая
традиция, глубоко укоренившаяся в сознании поколений, сыграла определенную
роль в превращении креста в эмблему христианства.
Французский доктор Жак Бреан заметил, что после отмены казни через распятие
люди быстро забыли, как происходила такая смерть. Поэтому, по его мнению, в
западном изобразительном искусстве трудно встретить изображение распятого
Иисуса, выполненное правильно с точки зрения медицины и науки. Художникам
приходилось полагаться на собственное воображение, поскольку не было ни
очевидцев, ни достоверных сведений о том времени, когда крест был еще
орудием казни. Впрочем, это мало кого волновало. Евангелисты и художники
преследовали одну цель: изобразить распятие таким образом, чтобы оно из горя
и унижения превратилось в надежду, в торжество, символизируя новую веху в
истории человечества. На кресте висел уже не физически истерзанный Иисус, а
сын божий, спаситель мира.
В изображении евангелистов смерть Иисуса становится событием космического
масштаба, сопровождаемым целым рядом сверх®естественных явлений.
При этом происходит любопытный процесс: с течением времени в евангелиях
количество чудес и их сила растут. У Марка земля утопает во мраке, драгоценная
завеса в святая святых Иерусалимского храма рвется надвое. У Матфея чудес
уже прибавилось: задрожала земля и потрескались скалы, то есть произошло
землетрясение. Кроме того, случилось нечто совсем чудовищное: покойники
повыходили из могил, ворвались в город и пугали людей.
Вот что рассказывается в апокрифическом, очень популярном в свое время
Евангелии от Петра: наступил такой глубокий мрак, что люди ходили по городу с
зажженными фонарями. Это произвело будто бы огромное впечатление даже на
врагов Иисуса. Автор апокрифа пишет: "Тогда евреи, старейшины и священники,
понимая, какую беду навлекли на себя, стали бить себя в грудь, говоря: горе нам
за грехи наши! Грядет суд и гибель Иерусалима", Поистине народная фантазия не
знает границ.
Неудивительно поэтому, что даже столь важные для христологии события на
Голгофе каждый евангелист изображает по-своему. Вероятно, не будучи
очевидцами, они пользовались разными передаваемыми из уст в уста слухами и
легендами. Иногда создается также впечатление, что тот или иной автор,
стремясь драматизировать повествование или обосновать какой-нибудь
теологический тезис, обогащал рассказ плодами собственного воображения.
В качестве примера приведем сцену со злодеями, распятыми по обе стороны от
Иисуса. Марк и Матфей, хронологически самые ранние и, вероятно, самые
близкие к истине евангелисты, изображают этих злодеев в очень плохом свете,
утверждая, что оба они присоединились к священникам, книжникам и
старейшинам и вместе с ними насмехались над Иисусом. Лука вводит в эту сцену
новую подробность - волнующий разговор Иисуса со злодеями, из которого
становится ясным, что один из них закоренелый грешник, а второй искренне
раскаивается в своих злодеяниях. Диалог между ним и Иисусом заканчивается
фразой Христа: "Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною в раю" (23:43).
Лаконичнее всех изображает эту сцену Иоанн. Он лишь фиксирует присутствие
на боковых крестах двух злодеев. Чем же можно об®яснить тот факт, что
переданный Лукой разговор Иисуса с разбойниками, такой важный по своему
нравственному смыслу, не нашел отражения в остальных евангелиях? Вероятнее
всего, тем, что он в действительности просто не имел места. Это очередная из
множества беллетристических выдумок Луки. А вот другое, еще более
загадочное несоответствие, тоже касающееся последних минут жизни Иисуса.
Как известно, ученики покинули его в Гефсиманском саду и, если верить
евангелистам, не присутствовали при его кончине. Зато женщины, следовавшие
за Иисусом с самой Галилеи, оказались более верными и мужественными. Они
шли с ним до самой Голгофы и, потрясенные до глубины души, смотрели, как он
погибает на кресте. Мы узнаем об этом из сказаний Матфея, Марка и Иоанна,
Лука же, как ни странно, вообще не касается этого вопроса. Три первых автора
сообщают, что среди женщин были Мария Магдалина и Мария - мать Иакова
Меньшого и Иосии. В этом все трое полностью сходятся. Однако Иоанн
добавляет еще одну, весьма существенную деталь: по его версии, у креста
находились также мать Иисуса и его любимый, не названный по имени ученик.
Возникает вопрос, кто же говорит правду. Как понять тот факт, что два более
ранних евангелиста обходят молчанием такое важное лицо, как мать Спасителя?
Тут возможны три ответа: или они это сделали умышленно, или по забывчивости,
или же потому, что в действительности ее не было на Голгофе.
Есть все основания остановиться на третьей возможности. Ведь известно, что
Иоанн меньше всех евангелистов считался с исторической правдой и
произвольно стилизовал биографию Иисуса для подкрепления своих
богословских тезисов. Скорее всего, надо поверить Марку и Матфею, что мать
Иисуса не присутствовала при казни. А раз так, то приходится сделать вывод, что
вся эта трогательная и прекрасная сцена, когда Иисус в последние минуты жизни
поручает своему ученику заботу о матери, не что иное, как литературный
вымысел. О том, до какой степени Иоанн пренебрегал исторической
действительностью, свидетельствует тот несколько комичный факт, что в его
евангелии римские солдаты ни с того ни с сего в разговоре дословно цитируют
Ветхий завет. Раздумывая, что сделать с хитоном Иисуса, один из солдат,
например, говорит: "Не станем раздирать его, а бросим о нем жребий, чей будет,
да сбудется реченное в Писании: "разделили ризы мои между собою и об
одежде моей бросали жребий" (Иоанн, 19:24; Псалом 21, 19). Римский легионер,
знающий наизусть иудейское "священное писание",- это, пожалуй, "licentia
poetica", (Поэтическая вольность) слишком смелая даже для Евангелия от
Иоанна. Относительно последних слов Иисуса перед смертью у евангелистов
также нет единодушия. Здесь совпадают опять версии Марка и Матфея. У них
Иисус произносит полную отчаяния фразу, неугасающим эхом звучащую в
веках: "Боже мой, боже мой! для чего ты меня оставил?" В Евангелии от Луки
Иисус, сохраняя перед лицом смерти больше самообладания и чувства
собственного достоинства, говорит с кротостью и упованием: "Отче! в руки твои
предаю дух мой". Иоанн же изображает эту сцену еще по-иному. У него Иисус
поручил мать заботам ученика, испил уксуса из губки и, умирая, прошептал:
"Свершилось!" А теперь вернемся к кресту: на этот раз не к символу
христианства, а к тому настоящему, деревянному кресту, на котором был распят
Иисус. Нет, пожалуй, в мире христианина, который бы не слышал о том, что его
нашла св. Елена, мать императора Константина. Согласно легенде, благочестивая
императрица, жившая примерно в 247- 327 годах, совершила на склоне лет
паломничество в Иерусалим. Там какой-то еврей отвел ее на место, где якобы
распяли Иисуса, заверяя, что сведения об этом месте передавались в его роду от
отца к сыну. Там начали вести раскопки и с быстротой, какая современным
археологам даже во сне не снилась, извлекли из засыпанной пещеры три креста,
горсть гвоздей, табличку с надписью "Иисус назорейский, царь иудеев",
терновый венец, пику, которой Иисусу прокололи грудь, и губку, с помощью
которой его напоили уксусом.
Вопрос о том, на котором из трех крестов был распят Иисус, решили
элементарно: смертельно больную женщину клали по очереди на каждый крест,
и на кресте Иисуса она моментально выздоровела. Для пущей уверенности тот
же эксперимент повторили с умершим мужчиной, и покойник, разумеется, тут же
воскрес. Император Константин построил потом на этом месте храм, куда в
течение нескольких столетий толпами стекались паломники. Оно и немудрено. В
храме (в 614 г. его разрушили персы) кроме названных выше реликвий были
выставлены напоказ такие сокровища, как блюдо, на котором якобы лежала
голова Иоанна Крестителя, ониксовый бокал с Последней вечери и иссоп, на
котором поднесли ко рту Иисуса губку, пропитанную уксусом. Сегодня вряд ли
кто-нибудь станет возражать против того, что вся история с обнаружением
крестов и реликвий - типичная легенда. Кроме таких доводов, как то, что
деревянный крест, пролежав три столетия в земле, неизбежно бы сгнил,
обратился в прах, что никто не мог указать Елене место распятия, поскольку
Иерусалим был разрушен и надолго покинут населением, существуют и другие,
более веские аргументы. В то самое время, когда св. Елена якобы совершила
свое открытие, епископом иудейской Кесарии был знакомый нам уже первый
историк христианства Евсевий, а епископом Иерусалима - св. Кирилл (315-383).
Евсевий занимал должность епископа целых двадцать пять лет и пользовался
таким влиянием, что его называли "царем Иудеи". Совершенно немыслимо,
чтобы они не встречались лично с матерью императора и не знали, по крайней
мере понаслышке, о таком эпохальном для церкви факте, как ее открытие. И тем
не менее ни тот, ни другой, хотя и посвящали истории христианства очень много
места в своих сочинениях, не упоминают об этом ни словом. Причина их
молчания нам известна. Учеными неопровержимо доказано, что легенда о св.
Елене возникла на целое столетие позже, примерно в то время, когда родился и
получил распространение культ креста как символического знака христианства.

     Воскресение
Казалось бы, сообщения о столь важном, ключевом для христианства факте, как
воскресение, должны быть идентичны, совпадать во всем вплоть до мельчайших
деталей. Однако это не так. Уже Лессинг обнаружил в различных версиях этого
сказания ни больше ни меньше как десяток непримиримых противоречий. Если
бы их рассматривать как свидетельские показания, то ни один суд не мог бы на
их основании вынести окончательное заключение. Как показывают
исследования, сказание евангелистов о пустой могиле и воскресении Иисуса
возникло значительно позднее описываемых в евангелиях событий, оно
родилось из веры в то, что Иисус воскрес, обнаружив таким образом свою
божественную сущность. В первом послании к коринфянам Павел пишет: "А
если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна и вера наша" (15:14).
Чтобы понять, как могла возникнуть вера в воскресение Иисуса, необходимо
помнить об особенностях мышления людей древнего мира. Предположение, что
человек может физически подняться из могилы, не было для них чем-то
необычным. Это одна из древнейших эсхатологических идей человечества.
Однако непосредственное, прямое влияние на умы ранних христиан в этом
отношении оказали верования Египта, Персии и некоторых восходящих к ним
сект иудаизма. По представлениям египтян, умершие, после того как Осирис
рассмотрит их хорошие и плохие поступки на земле, возвратятся в свои телесные
оболочки; поэтому египтяне мумифицировали тела умерших и хранили их в
пирамидах или в скальных гробницах. Телесное бессмертие проповедовала также
религия Заратуштры, в особенности же митраизм. Являвшийся в первые века
нашей эры опасным соперником христианства, митраизм главное ударение в
своих догмах делал на обещании воскресения усопших. Что касается иудаизма,
то идея физического бессмертия, ведущая, по всей видимости, свою
родословную от персидских источников, явственно проступает в пророческих
книгах Ветхого завета. Согласно этим пророчествам, когда-нибудь настанет
"день Яхве":
страшный суд и новая, счастливая эра в истории человечества. В этот день
мертвые поднимутся из могил, чтобы предстать перед судом божьим, который
их оправдает или осудит. При этом одни говорят, что все люди воскреснут и
предстанут перед судом, другие - что это случится только с иудеями. Есть еще и
такие пророчества, по которым воскреснут одни лишь праведники, остальные же,
отягченные грехами, будут обречены на вечное пребывание в "шеоле" -
подземном царстве теней.
В пророчестве Исаии говорится: "Оживут мертвецы твои, восстанут мертвые
тела" (26:19), а пророк Даниил предсказывает: "И многие из спящих в прахе
земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и
посрамление" (12:2). Таких цитат можно привести множество. Их обилие
говорит о том, как сильно владела умами евреев мысль о смерти и телесном
воскресении. Из евангелий известно, что среди евреев распространился слух,
будто Иисус - это воскресший пророк Илия или Иоанн Креститель. В Евангелии
от Марка говорится: "Ирод же, услышав, сказал:
это Иоанн, которого я обезглавил; он воскрес из мертвых" (6:16). На этом фоне
нетрудно понять, почему ученики Иисуса так охотно поверили в его
воскресение. Это об®ясняется тем, что они принадлежали к своей эпохе и были
во власти ее понятий и представлений, а также, и прежде всего, их душевным
состоянием после гибели любимого Учителя. Подавленные скорбью, отчаянием
и угрызениями совести - ведь они отступились от него в самые тяжелые минуты
его жизни, удрученные ослаблением веры в его миссию и невозможностью
понять смысл его позорной смерти на кресте, они внезапно воспряли духом и
возликовали:
Иисус воскрес!
Первой увидела его, должно быть, Мария Магдалина, особенно
предрасположенная к подобным видениям. Иисус изгнал из нее в свое время
семь демонов, из чего можно заключить, что она временами страдала каким-то
психическим расстройством. Психологической науке известно, сколь
заразительны такие видения. Произошла как бы цепная реакция, и Иисуса вскоре
увидели многие его спутники. Весть об этих встречах с Учителем передавалась
из уст в уста. Сердца его приверженцев наполнились надеждой. В такой полной
нервного напряжения обстановке даже трезвые и уравновешенные люди часто
поддаются внушению и перестают отличать суб®ективное от об®ективного,
галлюцинации от действительности. Вероятно, именно тогда приверженцы
Иисуса начали отождествлять его с мессией, предсказанным Ветхим заветом. В
книгах пророков, особенно в пророчестве Исаии, они нашли все, что случилось с
Иисусом в его жизни: что слуга Яхве будет отторгнут от живых людей,
презренный и униженный, погибнет среди преступников, жертвуя жизнью за
грехи человечества, но восстанет на третий день и будет жить между великими и
сильными. Их, несомненно, вдохновляло и то, что сказано в пророчестве Осии:
"Оживит нас через два дня, в третий день восставит нас, и мы будем жить пред
лицем его" (6:2).
Таким образом, распятие оказалось не поражением Иисуса, а его победой,
жертвой, заранее намеченной богом. Иисус скоро явится снова, чтобы завести на
земле новый, справедливый порядок. Такова была "благая весть", которую с
жаром распространяли первые христиане. И народ повсюду: в Иерусалиме и
Антиохии, в Дамаске и Эфесе - воспринимал ее с величайшей готовностью.