"...довольно многие, собрав книги свои,  сожгли
перед всеми, и сложили цены их,  и  оказалось  их на пятьдесят  тысяч драхм*
(19:19).  Итак,  это  был костер,  на  котором сгорело громадное  количество
свитков  (книг  в ту пору еще, конечно, не было), первое, пожалуй, в истории
аутодафе, послужившее, увы, одним из образцов для инквизиции.
     Из "Деяний апостолов"  не ясно,  какие тексты пали  жертвой пламени, но
автор  дает  понять, что  речь  идет  о  суеверных сочинениях.  Может, они и
казались таковыми нетерпимым христианским неофитам,  но  это не  значит, что
большинство  эфесских  граждан придерживалось  того  же мнения.  Для них эти
свитки  были,  без  сомнения, чем-то  близким,  связанным с их традициями  и
верованиями. И горящий костер  был ими воспринят как дерзкая провокация. Они
вышли  на  улицы и  с  гневом  требовали  наказать святотатцев.  Можно  лишь
удивляться их сдержанности и  благоразумию, ведь в результате виновникам все
сошло с рук, а бушующая  толпа по призыву одного  из  представителей властей
спокойно разошлась по домам.
     Вот  что  после  нашего критического  анализа осталось  от  сказания  о
блестящих успехах Павла и о панике, якобы охватившей знаменитую метрополию и
ее  величественный  храм. После  третьего  миссионерского путешествия  Павел
решил переселиться в Италию, посетив, однако, перед этим Иерусалим. Когда он
прибыл в Кесарию, друзья и преданный ему иудейский пророк Агав предупреждали
его, что со стороны иерусалимцев ему угрожает смертельная опасность,  но  он
не послушался их и продолжал свой путь.
     Решение,  которое принял  Павел, несмотря  на угрожавшую ему опасность,
было куда более рискованным, чем это можно предположить на основании "Деяний
апостолов".
     То,  что  их  автор  обходит молчанием, досказывает в своих  сочинениях
Иосиф  Флавий. От него мы узнаем, какая  тяжелая обстановка  сложилась  в ту
пору в Иерусалиме и вообще во всей Иудее. Угнетенное, доведенное до отчаяния
еврейское  население  то  и   дело   поднимало   восстания  против   римских
поработителей. Все  эти  взрывы  кончались,  как правило,  резней, избиением
виновных  и  невиновных,  мужчин, женщин и детей.  Неудивительно, что страну
охватил психоз мистицизма: люди  искали  духовного  прибежища в  мессианских
иллюзиях.  Напряженная  обстановка  способствовала  появлению  всякого  рода
фанатиков или  просто шарлатанов, внушавших себе  и другим, что они пророки,
призванные  вывести еврейский народ  из рабства. Одурманенные толпы  шли  за
ними в пустыню или на берег реки Иордан,  где  их якобы ожидала новая жизнь,
свободная  от  римского  ига.  Римский   прокуратор  внимательно  следил  за
подобного рода исходами, посылал вслед воинские части и жестоко расправлялся
с несчастными, обманутыми людьми.
     Особенно знаменитым  в ту пору пророком был какой-то  еврей  из Египта,
имя которого неизвестно. Выдавая себя за преемника Иосии, он будто бы увел в
пустыню  тридцать  тысяч  человек,  охваченных мистической  экзальтацией,  и
привел  их к  горе Елеонской, обещав продемонстрировать, как  он одним своим
словом разрушит крепостные стены города и уничтожит римский гарнизон. Поход,
разумеется,  окончился  крахом.  Римские  легионеры  яростно  накинулись  на
евреев,  а  когда те  разбежались, потеряв  четыреста  человек  убитыми,  то
оказалось, что лжепророк сумел улизнуть, чтобы никогда больше не появляться.
О нем упоминает, кстати,  и автор "Деяний апостолов". По его рассказу, когда
Павла  арестовали в  Иерусалиме, римский  трибун,  заподозрив, что он и есть
бежавший возмутитель спокойствия, сказал ему: "Так  не  ты ли тот египтянин,
который пред сими днями произвел возмущение и вывел в пустыню  четыре тысячи
человек  разбойников?"  (21:38). Что касается числа участников этого исхода,
то автор "Деяний  апостолов" был, очевидно, менее склонен к преувеличениям и
ближе к истине, чем Иосиф Флавий. Когда Павел прибыл в  Иерусалим, должность
римского  прокуратора  занимал  вольноотпущенник  Феликс.  Его  женой   была
еврейская принцесса  Друзилла, сестра  царя  Агриппы  первого, что,  однако,
никак  не влияло  на  отношение прокуратора к  подвластному  ему  еврейскому
народу.  Из  римских  источников мы  знаем,  что  это  был  человек  подлый,
безжалостный и  продажный.  Павла  он  продержал в тюрьме два  года, надеясь
получить  за  него  какой-нибудь  выкуп.  Его  жестокость и  злоупотребления
привели  к тому, что евреи послали на него  жалобу в Рим. Но жалоба осталась
без ответа, так  как Феликса  поддерживал  его  брат  Паллас, влиятельнейший
вольноотпущенник, любимец двух императоров, Клавдия и Нерона.
     Еврейские   патриоты,   возмущенные   творимой   римлянами   чудовищной
несправедливостью, встали тогда на путь  терроризма. Сеявшие ужас "сикарии",
то есть "кинжальщики", смешиваясь с уличной толпой, ударами кинжалов убивали
как римлян, так и соотечественников, сотрудничающих  с завоевателями. Они не
побоялись даже осквернить храм и в присутствии верующих, во время совершения
ритуальных   обрядов,    убили   первосвященника   Ионатана,    считавшегося
ставленником римлян.
     Неудивительно, что даже малейшее отклонение от иудаизма рассматривалось
тогда как предательство.  Мы  уже знаем, какую  бурную  оппозицию  вызвала в
среде   еврейской    эмиграции   миссионерская   деятельность    Павла.   Из
многочисленных предостережений, которые он слышал от своих друзей в Кесарии,
недвусмысленно  явствовало, что  синедрион  отлично осведомлен о  каждом его
шаге, получая информацию как от своих постоянных сборщиков податей, так и от
специально  высланных  агентов.  Результаты  своей  репутации  как  еретика,
богохульника  и ренегата  Павел ощутил  немедленно,  как  только  ступил  на
Иерусалимскую землю.

     "Я иудеянин, родившийся в Тарсе..." Оказалось, что даже у близких Павлу
назореев, к  которым он шел, как к своим,  были  к нему серьезные претензии.
"Брат господень" Иаков,  сторонник ортодоксального  иудаизма, встретил его -
как   мы  уже   писали   -   тяжким   обвинением,   что   он   учит   евреев
вероотступничеству,  призывает  отказаться  от обрезания  и  других обычаев,
предусмотренных законом божьим. Иаков потребовал, чтобы Павел в течение семи
дней  совершал покаянное очищение в храме. Нетрудно представить,  какое  это
было для Павла унижение: ведь он же заявлял всем и вся, что апостолом сделал
его  сам Иисус на пути в  Дамаск. А разве  мог помазанник Учителя, лично  им
уполномоченный, проповедуя его учение,  совершить в  этой проповеди промахи,
требовавшие специального покаяния? И все же Павел  смирился, зачеркнув таким
образом свое апостольское прошлое.
     Обряд очищения, который он совершил в храме по указанию Иакова, был как
бы  возвращением блудного  сына  в лоно  ортодоксального  иудаизма, попыткой
помириться  с еврейским народом  и иерусалимской  теократией через возврат к
христианству, исповедуемому  общиной назореев. Что заставило  Павла  принять
такое решение?  Ища ответ на этот сложный психологический  вопрос, мы должны
вспомнить кое-какие факты и обстоятельства, которые могут  пролить  свет  на
мотивы поведения Павла.
     Наблюдая  его непрерывные  баталии с соплеменниками на чужбине во время
трех миссионерских путешествий,  мы убеждаемся, что они носили исключительно
религиозный характер, что предметом конфликта была  поставленная  Павлом под
угрозу интегральность иудаизма.
     Между  тем в  Иерусалиме  положение  было  совершенно  иным.  Там евреи
боролись  за  свое существование как  народа, а в  период, когда туда прибыл
Павел, борьба приняла  особенно ожесточенный характер. Как это всегда бывает
в истории  угнетенных народов, религия стала  там прежде всего  политическим
щитом, связующим  элементом  в  борьбе  с иноземными угнетателями.  Малейшее
отклонение от иудаизма рассматривалось как преступление против национального
единства, как обыкновенная измена.
     Мы  знаем из  посланий Павла, что он  не  только никогда не  переставал
ощущать  себя евреем,  но всегда  с  гордостью  подчеркивал  свое  еврейское
происхождение.  И,  как  показывают  страсти  святого  Стефана,  бывал  даже
шовинистом. Конечно же,  для  него  был  настоящим  шоком упрек в измене,  к
которому   присоединились   и  близкие   ему  назореи,  не  встретившие  его
по-братски, как двадцать лет назад, а жестоко унизившие его.
     Вырванный из рук толпы и  взятый под защиту  римскими  легионерами,  он
получил  от них разрешение  произнести  перед враждебной чернью речь в  свою
защиту.  Клянясь   всеми  святыми,  что  он  правоверный   иудей,  говорящий
по-еврейски (вернее, по-арамейски), и отчаянно пытаясь снискать расположение
толпы, Павел дошел до  того, что террористскую кампанию против "эллинистов",
гордиться  которой у него  не  было  никаких оснований,  он,  не  колеблясь,
изображал  своей  заслугой  и  доказательством  лояльности  по  отношению  к
иудаизму. В частности, рассказывая  историю своего  обращения в христианскую
веру, он заявил: "Я иудеянин,  родившийся в Тарсе Киликийском, воспитанный в
сем городе при ногах Гамалиила,  тщательно наставленный  в отеческом законе,
ревнитель по боге, как и все вы ныне. Я даже до смерти  гнал  последователей
сего  учения,  связывая  и  предавая  в  темницу  и  мужчин  и  женщин,  как
засвидетельствует  обо мне первосвященник  и  все  старейшины, от  которых и
письма взяв к братиям, живущим  в Дамаске, я шел, чтобы тамошних  привести в
оковах в  Иерусалим на  истязание" (22:3-5) В этом конфликте, как  мы знаем,
дело было не в той или иной форме христианства.
     Это был  политический  конфликт,  касающийся  существования евреев  как
народа,   хотя   внешне  речь  шла   только   об  интегральности   иудаизма.
Возглавляемая Иаковом  иерусалимская  община последователей Иисуса, со своей
двадцатилетней историей подчинения храму и жреческой теократии, не могла  не
считаться с общественным мнением и настроениями всего еврейского общества, и
именно поэтому  Павел  по прибытии в  Иерусалим был  встречен ею так сурово.
Павел произнес свою апологетическую речь, стоя на лестнице крепости Антония,
ведущей  прямо  во  двор храма.  Это сооружение  описано Иосифом  Флавием, а
археологические раскопки подтвердили достоверность его информации. Крепость,
вместе с находившимся внутри царским дворцом, построил Ирод Великий и назвал
ее в честь своего покровителя Антония. При Иисусе и  Павле там  квартировала
римская  воинская  часть,   призванная  поддерживать  порядок   среди  массы
паломников, непрерывно толпящихся во дворе  храма. Со стен крепости дозорные
видели  как на ладони все, что происходит внизу, и смогли  быстро вмешаться,
когда понадобилось вырвать Павла из рук раз®яренных соплеменников.
     Римляне  взяли  Павла к  себе, заковали в кандалы и  на  всякий  случай
собрались его бичевать. Узнав, однако, что перед ними римский подданный, они
отказались от  своего  намерения  и привели его на суд  синедриона, чтобы он
оправдался перед  соплеменниками.  Уверенность и  смелость,  с  какими Павел
отвечал  на обвинения, так рассердили первосвященника, что  он приказал бить
его по  устам. И тогда  Павел произнес знаменитые, полные презрения фразы, в
которых назвал первосвященника "стеной подбеленной" (23:3).
     Вопреки   ожиданиям   Павел,  превосходивший   своих   судей   умом   и
сообразительностью, сумел за себя постоять. Он быстро  уловил, что синедрион
не  представляет  собою  единого  целого,  а  делится  на   две   враждующие
группировки: фарисеев и саддукеев.
     Первые, как  мы  знаем, верили в воскресение, вторые  считали эту  веру
ересью. И вот Павел внезапно обвинил саддукеев в том, что они преследуют его
и подстрекают  против него народ  только за  то, что  он  фарисей  и верит в
воскресение.  Этим  ловким  маневром он снова  разжег  старые  антагонизмы и
добился  того, что синедрион так  и не смог вынести единодушного решения  по
его вопросу.
     Разгорелась яростная  полемика  по  поводу того, виноват Павел  или  не
виноват, и римский трибун,  опасаясь, что  в пылу  ссоры Павла  растерзают в
клочья,  выволок его  из  толпы и  отвел  назад в крепость. Нашлись, однако,
фанатики, не желавшие сдаваться. Они  решили хитростью добиться  того, чтобы
Павла еще раз привели в синедрион на допрос, и по дороге убить его. Однако о
заговоре узнал племянник Павла и предупредил римлян. Тогда трибун решил, что
безопаснее  всего будет передать узника в  распоряжение самого  губернатора,
находившегося в Кесарии.
     Сопровождавший  Павла  конвой   состоял   из  четырехсот  пехотинцев  и
семидесяти всадников. Это необычайно большое число конвоиров говорит о  том,
каким непримиримо враждебным было отношение иерусалимцев к Павлу и какая ему
угрожала опасность.  Римский трибун знал, что делает, посылая  такой конвой:
вероятно, у него  были основания  опасаться, что фанатическая  иерусалимская
чернь  попытается  отбить узника.  Даже  когда  Павел сидел  уже  в тюрьме в
Кесарии, первосвященник  и другие  влиятельные  представители  иерусалимской
теократии явились  к губернатору и, приводя  юридические доводы,  излагаемые
специально нанятым греческим  юристом Тертуллом, добивались для ненавистного
узника смертной казни.
     Два года  спустя в Кесарию прибыл новый губернатор, Фест. Он немедленно
занялся нашумевшим уже делом Павла, допросил его  и обратился к царю Агриппе
с   просьбой  побеседовать  с  узником  и   высказать  свое  мнение  о  нем.
Драматический разговор  состоялся  в  присутствии  супруги  царя,  Вереники,
известной  тем,  что  потом  она  стала  любовницей  императора  Тита. Павел
об®яснял свое  учение  с  таким  жаром  и  убедительностью, что  скептически
настроенный  Агриппа  воскликнул с иронией: "Ты  немного  не убеждаешь  меня
сделаться христианином" (26:28).
     Несмотря на старания Иерусалима, губернатор Фест как-то не мог поверить
в вину Павла и в конце концов, чтобы  решить эту проблему, предложил  ему на
выбор: или  снова  предстать перед судом синедриона,  или,  воспользовавшись
своим правом римского гражданина, обратиться к императору.  Павел  знал, что
его ждет в Иерусалиме,  и,  не задумываясь, избрал второе. Вместе  с другими
узниками его посадили  на  корабль  в  сопровождении римского  сотника Юлия.
Недалеко от острова Крит корабль попал в ураган и разбился у берегов Мальты.
Благодаря расторопности Павла экипаж и узники спаслись и прожили три  месяца
на  гостеприимном острове. За это время Павел прослыл  врачом-чудотворцем (в
частности,  он исцелил отца начальника  острова),  а однажды островитяне его
даже провозгласили богом. Затем на другом корабле узников отправили в Рим. В
порту Путеолы и в предместье Рима  Павла встретила делегация проживавших там
соплеменников.  Римские власти обошлись с ним мягко. Два  года,  в  ожидании
императорского вердикта, ему разрешали жить в  частном доме под охраной лишь
одного  солдата.  Павел  развернул  там  оживленную  деятельность:  принимал
гостей, излагая им свое учение,  диктовал послания  к христианским  братьям.
Неизвестно, каковы были другие результаты  этой миссионерской работы. Но что
касается попыток привлечь на свою  сторону  руководителей тамошней еврейской
колонии, то они закончились полнейшей  неудачей. Павлу  не оставалось ничего
другого, как расстаться с ними навсегда. Делая это, он сказал злобно; "Итак,
да будет вам известно,  что спасение  божье послано язычникам; они и услышат
(28:28). На  этих  знаменательных словах  сказание  о жизни  Павла  внезапно
обрывается; по непонятным  причинам автор "Деяний  апостолов" замолкает,  не
сообщая нам, что же произошло дальше.

     Жизнь оказалась сильнее.

     В языческих  храмах жрецы, как  правило,  сжигали лишь маленькую  часть
жертвенного животного, остальное же продавали горожанам, фактически держа  в
своих руках монополию  на торговлю  мясом. Частный убой скота был  строжайше
запрещен,   исключение  делали  лишь   для  иудеев,  которым  разрешался  по
религиозным соображениям свой, ритуальный убой. Но кошерного мяса было мало,
стоило оно довольно  дорого, и повседневная жизнь заставляла многих  иудеев,
пренебрегая  запретами,  есть  "языческое"  мясо.  В  вопросе о  потреблении
евреями  некошерного  мяса  зачастую  существенную  роль  играли соображения
элементарной  вежливости  во  взаимоотношениях   с  людьми.   Апостол  Петр,
например,  посчитал  просто  неприличным  отказаться, когда новообращенный в
христианскую веру римский  сотник Корнелий пригласил его разделить трапезу с
ним, его родными и домочадцами.
     Совершенно  иначе  дело  обстояло  в  Иерусалиме.  Там для иудеев  было
практически невозможно нарушить запрет потребления мяса животных, приносимых
в  жертву языческим богам,  ибо такого мяса просто не было в  продаже. Таким
образом,  правоверный  последователь  иудаизма  не подвергался  там подобным
соблазнам.
     Поэтому последователи Иисуса в Иерусалиме, осыпая апостолов упреками за
вкушение некошерного мяса, проявляли обыкновенное  провинциальное ханжество.
Их  глава,  "брат  господень"  Иаков,  ортодоксальный формалист  в  вопросах
иудаизма, не соглашался ни на  какие  уступки в  этом отношении, не понимая,
что  Петр  и Варнава, посещавшие дома  "эллинистов" в Антиохии, не  могли не
садиться за  стол  со  своими  новообретенными последователями,  которые  не
видели  ничего  зазорного  в  потреблении  "языческого"  мяса, отказ  же  от
совместной  трапезы,  несомненно,  восприняли бы  как  обиду. И все  же  под
давлением эмиссаров Иакова Петр и  Варнава отказались от подобных контактов,
вызвав этим резкую критику со стороны Павла.
     В послании к галатам он упрекает их в непоследовательности и лицемерии.
Вот  как  он  описывает  этот  неприятный инцидент: "Когда же Петр пришел  в
Антиохию, то я лично  противостал ему, потому  что он подвергался нареканию.
Ибо,  до  прибытия некоторых  от Иакова, ел вместе с язычниками; а когда  те
пришли, стал  таиться  и  устраняться,  опасаясь  обрезанных.  Вместе  с ним
лицемерили и прочие иудеи, так что  даже  Варнава был увлечен их лицемерием.
Но когда  я увидел, что они  не  прямо  поступают по истине евангельской, то
сказал  Петру при всех: если ты,  будучи  иудеем,  живешь по-язычески, а  не
по-иудейски, то для чего язычников принуждаешь жить по-иудейски?" (2:11-14).
К сожалению, Павел  не сообщает,  что ему ответил Петр в свою защиту. Но  мы
знаем, что после  этого конфликта их пути разошлись навсегда. Они  больше ни
разу не встретились, ни в Антиохии,  которую Павел явно избегал,  ни в Риме,
если вообще  сведения о пребывании Павла в этом  городе достоверны. Это был,
очевидно, один из моментов  серьезного раскола между иудейскими и языческими
последователя ми Иисуса. Отношение Павла к данной проблеме весьма любопытно.
В первом послании  к  коринфянам (10:27-29) он  рекомендовал своим еврейским
подопечным,  чтобы они, не  прислушиваясь к  голосу своей совести,  покупали
такое  мясо,  какое  есть  в  продаже,  а  также  садились за  общий стол  с
язычниками.  Только,  если  кто-нибудь  из  еврейских  братьев   сделает  им
замечание,  что  мясо  "языческое",   тогда   пусть  воздержатся,  чтобы  не
шокировать других. На случай, если кто-нибудь подумает, что  Павел советовал
тут  ловчить, мы приведем в его оправдание другую фразу из этого же послания
к коринфянам: "Итак,  об употреблении в пищу идоложертвенного мы знаем,  что
идол в мире ничто и что нет иного бога, кроме единого" (8:4). Стало быть, по
мнению  Павла,  вся  проблема  беспредметна,  поскольку  мяса,  испорченного
языческими богами, вообще не существовало, ибо  не существовало этих  богов.
Он  лишь  рекомендовал, сохраняя в этом вопросе свободу совести, не  смущать
тех  единоверцев, которые еще недостаточно  сознательны,  чтобы  это понять.
Этот же разумный  оппортунизм  перед лицом  жизненных обстоятельств, который
заставил  Павла,  ради  успеха  свое